а не преимущественно его господа. Итак, чтобы отметить только важнейший пункт, нужно сказать: раз целью служит заполучение возможности увеличить и расширить жизненные удобства, т. е. раз дело идет о порабощении или истреблении других народностей в пользу собственного национального племени, это варварство возрастает в высочайшей степени и превосходит жестокостью старые, просто династические войны.
Конечно, национальные стремления такого дурного рода редко бывают всеобщими, так чтобы ими были охвачены все слои и элементы. Обыкновенно здесь участвуют особые классы и сословия, непосредственно и преимущественно заинтересованные в обирании. А от этих слоев дурная социальная тенденция переносится дальше и под девизом патриотизма может даже искусственно вызвать значительное сочувствие в массах. Тогда получаются самые отвратительные, сами себе наперекор действующие грубейшие движения. Уже и без того толпа носит в себе склонности к грубости. А на почве, а отчасти и из почвы масс вырастают все классы и сословия, которые несколько отличаются от своей подосновы только родом специфических интересов и соответствующей утонченностью.
Итак, если торговые и индустриальные вожделения (о милитаристских сословных интересах с их само собой понятной тенденцией мы вновь говорить не будем), т. е. если хозяйственно-себялюбивые стремления стараются паразитически и насильственно сесть на шею другим народам и завоевать рынки, то войны, возникающие отсюда, выходят самыми отвратительными из всех войн. Но на такой путь и становится все больше и больше современный культурный ход вещей. К традициям и остаткам прежнего зла присоединяется еще грабеж нового, на своей циничной наглости осмеливается еще ставить штемпель патриотической доблести! В таком-то экономически-преступном направлении мы обретаем чудесные надежды на исправление и расширение нынешнего международного права в нечто еще более прекрасное, в еще более приятные состояния!
Где частное владение сочетается с порабощением народов, там наиболее ясно обнаруживается глубоко заложенная общая причина дурного состояния права, обнимающего обе области. Я здесь только мимоходом напомню тему о насильственной и хищнической собственности, много раз трактованную в моих сочинениях и ставшую почти тривиальной. Где, как в главных исторических случаях, феодально-династическое завоевание было в то же время и частным присвоением земли и людей со стороны рыцарей, там можно воочию убедиться, до какой степени так называемое международное право и право, которое должно было действовать внутри государства, оказываются не чем иным, как коллективным дележом награбленной разбоем добычи.
Не только норманны, т. е. не только вожаки рыцарских банд типа Вильгельма Завоевателя, но и другие племена в указанном пункте насаждения международного права совершили исторически примечательнейшие вещи. Немецкие рыцари должны быть, к сожалению, вновь здесь упомянуты: они воздвигли себе памятники, которые и теперь еще, после ряда веков, вызывают Немезиду, как, например, в балтийских провинциях. И вся эта борьба за области, где пограничные области, прежде занятые другими народностями, постепенно занимались рыцарями креста и присваивались частными лицами в виде земельной собственности вместе с закрепощенным населением, – вся эта борьба является красноречивым примером того, как возникало одновременно и международное, и частное право. Прусские остзейские провинции были не единственным случаем и ареной, где оружием был основан социальный строй подобного рода; это только ближайшее напоминание общих типичных исторических процессов, продолжающихся до сегодняшних дней. Самым близким примером могла бы служить собственно почва под нашими ногами, но в Бранденбургской области образование большого города парализовало много из прежнего рыцарского и христианского влияния, так что социальные следствия немецко-феодальной государственной и частной оккупации здесь были позднее ослаблены.
3. Нет необходимости исследовать так называемое международное право еще и в договорных уловках, благодаря которым открывается или сохраняется возможность косвенного ограбления. Сверх того, так называемая автономная таможенная и прочая хозяйственная политика тоже немало помогает международному угнетению и обману. Но эти таможенные фокусы образуют слишком специальную область, чтобы говорить о них здесь, где имеются в виду общие, наиболее характерные черты народного бесправия в его целом. Кроме того, на первом плане здесь всегда стоят социальные классовые интересы, так как сами по себе населения областей, в их совокупности, остереглись бы ставить препятствия взаимным заграничным сношениям, затруднять и удорожать выше естественной меры и без того трудное при больших расстояниях снабжение товарами.
Если не считать некоторых союзов по взаимным сношениям, вроде международных почтовых конвенций, то в так называемом международном праве окажется мало чего полезного; лучше сказать, там окажутся только обычаи и постановления, которые служат для загородок и для взаимного ограничения. То, что в противоположность праву войны называют правом мира, не только стояло всегда на втором плане, но содержит преимущественно лишь враждебные взаимные ограничения, а именно те, которые и без войны служат своекорыстным интересам наций. Сюда относится прежде всего взаимная конкуренции народов в торговле и если она гарантирует себе где-нибудь открытые двери и открытые порты, то делает это большей частью на счет кого-нибудь третьего, который и должен платить, как объект более слабый. Вообще, алчность к грабежу и разделу владений ослабевших народностей является характерным свойством государственной и национальной справедливости. Она выглядит в новейшие времена почти еще хуже, чем грабеж колоний и некоторое порабощение аборигенов колониальных областей.
Нападать на слабые народы, вырывать, так сказать, куски из их тела, частью теснить, частью уничтожать те племена, которые восстают против «чужестранных дьяволов», – вот отдельные черты, выдающие весь тот дух, который до сих пор жил главным образом в международном праве. Поэтому нужно соблюдать большую осторожность в признании кажущихся улучшений в этой области, по крайней мере что касается мотивов. Например, собственно выжигания и известные грабежи городов не принадлежат уже больше к обычаям международного права культурных стран. Однако ведь реквизиции и сравнительно урегулированные, на деньги переведенные контрибуции не только достаточно заменяют прежнее зло, но в некотором смысле являются даже более сильными средствами вымогательства. Итак, при ближайшем рассмотрении различия здесь оказываются лишь формальными.
В самом благоприятном случае отдельный солдат более держится в границах дисциплины; но за то, что он уходит с пустыми руками, получает военный фиск, ибо оплачивается каждая более или менее продолжительная остановка на месте. Да и здесь даже нельзя принимать вещи в буквальном их смысле и, например, предполагать, что и на деле все случается так, как должно было случиться по предписаниям или как предполагалось по конвенциональным объявлениям и положениям. Даже в самых дисциплинированных армиях бывает слишком много отдельных элементов, которые частным образом воруют и грабят, где только представится им удобный случай схватить что-нибудь и тайно утащить с собой. Война в понимании масс всегда остается войной.
4. В одном-единственном пункте имеется несомненное изменение к лучшему; но оно вышло не из права войны, а навязано этому праву общим состоянием нравственности и права. Указанное несомненно ясное улучшение состоит в том,
