А как обстояло дело с крымскими татарами? Кожинов узнал, что даже в конце войны, в январе 1945 года 10 тысяч их сражались вместе с немцами против Красной Армии. Что это за цифра, велика ли она? Исследователь пишет, что всего крымских татар было до войны около 200 тысяч, мужчин, естественно, примерно 100 тысяч, из них солдатского возраста — около 50. Значит, каждый пятый татарин, способный носить оружие, был с оккупантами. А всего «численность воевавших на стороне гитлеровских войск национальных формирований из числа народов СССР была свыше 1 миллиона человек». Под влиянием этих и подобных фактов, цифр, обретенных в ходе настойчивого исследования, Кожинов и отказался от своего прежнего взгляда на проблему и обрел совершенно иной. Вот и произошел переход количества штудий вопроса в качество знания о нем, в чем Кожинов не постеснялся признаться. Он умел учиться.
Но есть основание думать, что иные его почитатели не захотят или не решаться последовать собственному примеру исследователя даже там, где необходимость этого совершенно очевидна. Так, в последней прижизненной публикации «Миф о 1941-м годе» («Завтра» № 4, 2001) Кожинов писал, что за все время Отечественной войны лишь двум генералам было присвоено звание Маршала Советского Союза — Г.К.Жукову и А.М.Василевскому. Это не так. Во-первых, за Жуковым и Василевским 6 марта 1943 года третьим маршалом военных лет стал Верховный Главнокомандующий. Во-вторых, после этого в 1944 году звание Маршалов Советского Союза получили еще шесть генералов: И.С.Конев — 22 февраля 1944 года, Л.А.Говоров — 18 июня 1944 года, К.К. Рокоссовский — 29 июня 1944 года, Р.Я.Малиновский — 10 сентября 1944 года, Ф.И. Толбухин — 12 сентября 1944 года и К.А.Мерецков — 26 октября 1944 года. Я уж не говорю о том, что в это же время три генерала стали Главными маршалами своих родов войск: Н.Н.Воронов — артиллерии, А.Е.Голованов — авиации, А.А. Новиков — авиации. К тому же еще 12 генералов стали «рядовыми» маршалами родов войск. Ничего удивительного: армия была большая, война — долгая. И были эти маршалы в большинстве своем лет сорока пяти, а то и сорока: А.Е. Голованов, маршал авиации Н.С. Скрипко или маршал войск связи И.Т. Пересыпкин. Таких воспитала «безбожная советская власть», таких выдвигал Сталин… Ошибка Кожинова в этом вопросе представляется мне даже загадочной. Крайне странно, что никто из сотрудников редакции, через чьи руки прошла статья, не знали хотя бы о том, что Рокоссовский стал маршалом во время войны, но вот же — из почтения никто не поправил…
Но вопрос о маршалах, что ж, это частность, хотя и досадная. Дело серьезней, когда Кожинов, рассуждая о том, что-де после каждой революции рано или поздно приходит реставрация, пишет: во Франции после революции 1789 года реставрация наступила довольно скоро, а у нас «нечто подобное реставрации началось только в 1991 году, то есть не через четверть века, а через три четверти.» Это не так. У нас было не «нечто подобное реставрации», а отказ от многих революционных крайностей, излишеств, и началось это не в 91-м году, а в июле 1934-го, т. е. через 17 лет— с решительной критики Сталиным статьи Энгельса «Внешняя политика русского царизма». Первый коммунист страны писал в том же примерно духе, как напомнил Кожинов, что и непротивленец Лев Толстой при чтении «Истории» С.М.Соловьева: сплошь негодяи да прохвосты, а кто же создал великую империю?
Вслед за статьей Сталина разумно и постепенно были возвращены звания маршала (1935), генерала (1940), офицера (1941–1942)… Впрочем, еще в начале двадцатых годов мы напевали: «Ведь с нами Ворошилов — первый красный офицер…» Уже в войну были учреждены ордена Суворова, Кутузова, Александра Невского (все три — в 1942 г.), орден Славы на георгиевской ленте (1943), введены погоны (1943), ордена Ушакова, Нахимова (оба — в 1944 г.), была поддержана церковь, избран патриарх, отменен запрет на колокольный благовест (все это в 1943 г.), Красная Армия стала Советской (вскоре после войны) и т. д. вплоть до восстановления новогодней елки (1936), запрещенной, между прочим, не большевиками в 1917-м, а царским правительством в 1914-м как католической затеи. Это стояло в одном ряду с такими суперпатриотическими делами того времени, как переименование Петербурга… А что произошло в 91-м? Обкомовский алкаш в одночасье и самодурно навязал стране ненавидимые народом старый имперский герб, власовский флаг и даже обращение «господин», которого разумные люди до сих пор чураются и при всяком удобном случае стеснительно заменяют его словами «друзья», «коллеги» и т. п.
Но читаем дальше: «Относительно быстрая реставрация во Франции определялась, конечно же, ее военным поражением в 1812–1814 годах, и если бы в 1941—1945-м мы не победили, а потерпели поражение, у нас произошло бы то же самое». Что — то же самое? Во Франции вернули Бурбонов, и это сделали сами французы. А у нас немцы вернули бы Романовых и весь прежний строй? Примерно так считает и Солженицын: «Подумаешь, что за беда, если бы победили немцы! Справляли елку на Новый год, стали бы, как при царе, на Рождество». Но даже он не думал, что фашисты вернут Романовых, ибо тут же добавлял: «Вешали портрет с усами, стали бы вешать с усиками», то есть портрет того самого, кто еще до нападения на нас изрек: «Россия должна быть уничтожена!» Со всеми ее Романовыми в прошлом и большевиками в настоящем, со всеми орлами и красными знаменами. Тут Кожинов решительно противоречил самому себе…
А что вы скажете, Виктор Стефанович, о таком неожиданном заявлении Вадима Кожинова: «Благодаря общению с Бахтиным я отделался от одного из самых распространенных, вздорных и вредных мифов — мифа о прогрессе. Будто мир все время совершенствуется, и что бы ни происходило — все к лучшему. На самом деле — таков закон и человеческого общества и Вселенной — никакого прогресса нет». Странно, правда? Если это миф и притом такой вздорный, то почему же умный, образованный человек отделался от него и, видимо, с трудом лишь на четвертом десятке жизни да еще с чужой помощью, а не лет в двадцать и самостоятельно? Кроме того, здесь смешаны два вопроса: вера в прогресс и вера в то, что все к лучшему. Адептом второй был, как известно, печально знаменитый персонаж Вольтера — доктор Панглос, у первой сторонников гораздо больше. «Истина в том, — продолжал Кожинов, — что любые приобретения в то же время являются и утратами, все уравновешивается». Но это уже третья идея, против которой едва ли можно возразить. Допустим, когда-то путь из Петербурга в Москву занимал несколько дней. Это было утомительно, тягостно, но и давало возможность многое увидеть, узнать, насладиться красотами природы. Теперь путь даже наземный занимает четыре часа. За это время успеешь лишь просмотреть несколько газет. Явная утрата. Но, во-первых, может быть, мне как раз надо во что бы то ни стало очень быстро прибыть из одного города в другой, это для меня главное. Во-вторых, никто не мешает тебе идти хоть месяц пешком и любоваться пейзажами. А Кожинов в доказательство универсальности закона отсутствия прогресса приводит такой пример: «Когда мне было 15–16 лет, появился пенициллин. Казалось, любые болезни будут побеждены. А оказалось, что более или менее регулярное использование пенициллина приводит к ослаблению иммунной системы, и человек оказывается беззащитен против любой заразы». Тут можно сказать одно: не надо пользоваться пенициллином регулярно, а лишь иногда по мере необходимости. Примерчик уж слишком простецкий. И мы позволим себе не мудрствовать. Вот статья Кожинова «Уроки истории» в журнале «Москва» № 11 за 1986 год. В ней автор одобрительно и неоднократно ссылается, как на авторитетные источники, на высказывания не только Е.К.Лигачева, но и Горбачева, Ельцина. В более поздних работах исследователя ничего подобного уже нет. Разве это не прогресс? Причем, безо всякой утраты.
В.Кожемяко согласно-одобрительно пересказывает такое место из статьи Кожинова: «Дух революционизма еще был силен в обществе и заставлял, скажем, такого записного «гуманиста», как Корней Чуковский, писать Сталину письмо с предложением создать специальные лагеря для малолетних, куда надо бы отправлять школьников даже за шалости в классе. Вот вам реальность времени!» Да, было такое письмо с предложением «провести тщательную чистку каждой школы», чтобы «избавиться от заразы — от социально опасных детей» посредством «возможно большего» количества «трудколоний с суровым военным режимом». Во главе колоний или лагерей с обязательным земледельческим трудом детолюбивый автор «Мойдодыра» предлагал поставить почему-то не агрономов или пионервожатых, а военных. Естественно, что «для управления трудколониями должно быть создано особое ведомство» во главе, надо полагать, с Бармалеем. Как бы оно называлось? Естественно, Главное управление лагерей для школьников — ГУЛАШ. Письмо было подписано: «С глубоким почтением писатель К.Чуковский». Кожинов писал об этом письме, как о чрезвычайно характерном для «атмосферы времени»: «сравнительно недавно произошла революция и беспощадность была, как говорится, в крови у многих». Но так ли это? Какое отношение, Виктор Стефанович, к революции и ее духу хоть когда-нибудь имел Чуковский? Тот самый, о котором Ленин писал после революции 1905 года: «В наши дни лягание марксизма есть непременное условие популярности в демократических кругах общества. Пример — Чуковский». И дальше: «Чуковские думают, что раз этот (революционный) лагерь оттеснен, придавлен, загнан в подполье, значит, «исчезла гегемония»… Потресовы, Базаровы и проч. — для нас чужие люди, не менее чужие, чем Чуковские». Тут, конечно, невольно приходит мысль: как же при всем этом Корней Иванович не поперхнулся, когда ему вручали ордена Ленина, а потом — Ленинскую премию? Или они тоже не пахнут?.. Но дело сейчас не в этом. Важнее то обстоятельство, что письмо Сталину была написано в мае 1943 года, когда Чуковский возвратился из Ташкента, куда драпанул страшной осенью 41-го, и опять стал жить-поживать да стишки сочинять на роскошной даче в Переделкино, бесплатно построенной ему, Пастернаку и другим писателям по указанию Сталина. В ту пору прошло после Октября уже 26 лет, а самому Чуковскому шел седьмой десяток, и если он был чужим революции даже в молодости, то откуда бы взяться «духу революционизма», жестокости, именно им рожденной, теперь и в такое время? Борис Пастернак тогда писал:
