Здесь я остановлюсь и с сердцем, стесненным горестию, прекращу печальный рассказ свой; я начертал хотя слегка историю Фанара. Нет, не горестные воспоминания о родных, о нравах и обычаях тех стран, где я воспитан, внушили мне эти печальные страницы. Отказавшись от предрассудков, различия сословий и каст, я никогда не смотрел на себя как на фанариота. Я был греком и не изменюсь до гроба. Но из глубины души своей оплакиваю сии несчастные семейства сих достойных мужей, без пользы утраченных. После погибели их я почитаю себя еще счастливым, что могу почтить их несколькими священными воспоминаниями. Увы! Не похвальное слово писал я им, а речь надгробную.
II
Новейший греческий язык образовался из испорченного древнего. Эта порча становится ощутительною со времен Юстиниана, увеличивается при завоевании Греции крестоносцами, и, вероятно, язык греческий истребился бы в сие время, если бы разделение церкви не отделило совершенно греков от христиан-похитителей. Впоследствии хранительной для языка силою стал патриарший престол константинопольский, удержавший свое влияние на христиан восточных. Духовенство не переставало выдавать на книжном греческом языке сочинения, которые, имея целию останавливать отступничество, предупреждали и конечный упадок языка.
Уже в начале осьмнадцатого столетия простонародное наречие начинает выходить из состояния неподвижности, в котором оно пребывало дотоле. Только тогда люди ученые решились писать на греческом новейшем. Это было единственное средство сделать просвещение общенародным, и только с сего времени начинается эпоха образованности в Греции.
Ризо разделяет на три периода историю литературных успехов своего народа. Пробежим быстро картину двух первых, им представленную, и более остановимся на третьем, который имеет для нас важность ближайшую.
Первая эпоха ознаменована заведением школ для преподавания книжного языка греческого (1700–1750). Этот первый шаг к образованию был следствием происшествия, счастливого для греков. Турецкое правительство дало им важное право выбирать из своей среды драгоманов и князей Молдавии и Валахии, и науки нашли сильных защитников в сих людях, отправлявших такие высокие должности.
Главою тех, которые в сем периоде умели дать народу счастливое стремление к приобретению знати, должен быть признан Александр Маврокордатос, уроженец острова Хиоса. Он был драгоманом Порты и, пользуясь милостию и уважением министерства оттоманского, употребил все свое влияние на покровительство соотечественников. Им позволили завести училища в разных городах Турции европейской и Малой Азии, и он сам наделил сии школы множеством классических творений, печатанных и купленных в Европе. Сын его Николай, первый из греков названный князем Валахии, последовал примеру отца и столь же деятельно покровительствовал науке и литературе. Тогда-то язык греческий начал очищаться мало-помалу: на нем читались проповеди, им старались красно говорить в советах Синода и в лучших обществах.
Самыми цветущими школами того времени были константинопольская и янинская. Оттуда вышли Самуил, патриарх константинопольский, Дорофей Митиленский, Евгений Булгарис, Феотоки Корцирский и множество других молодых греков, которые, прослушав курс в сих училищах, отправлялись в Европу совершенствовать свои познания. Все они издали впоследствии времени разные сочинения на языке греческом, как книжном, так и новейшем.
Второй период (1750–1800) отличается от первого введением в Грецию ученых познаний европейских. Константинопольский патриарх Самуил и Евгений Булгарис суть те знаменитые мужи, которые с особенным жаром поддерживали стремление, раз уже данное, к образованности. Преимущественно первый, осмеивая тщеславие своих соотечественников, хотевших быть писателями оригинальными, внушил им мысль переводить классические творения новейшей Европы и на сей предмет обратил способности греческих писателей.
Погибель славного Ригаса, который в конце прошедшего столетия, сделав неудачное покушение освободить Грецию, был выдан туркам и обезглавлен в Белграде, — имела влияние, хотя и не прямое, на способ преподавания в греческих училищах.
До тех пор большая часть греков занималась науками единственно для того, чтобы получать места профессорские или приобрести славу литературную. В Ксенофонте они удивлялись историку, исполненному аттической грации, а не полководцу — предводителю возвращения десяти тысяч. В Геродоте искали они диалекта ионийского, неподражаемой простоты слога, а не верной картины времен, столь богатых гражданами-героями. Они чтили Демосфена за его красноречие, за его силу ораторскую, не задумываясь над его гражданскими добродетелями, над тем непоколебимым постоянством, с которым он преследовал в одно и то же время изменников отечеству и Филиппа, сокрушителя свободы греков.
По смерти Ригаса чтение авторов получило другой характер. Профессоры словесности объясняли греческому юношеству не столько красоты слога и прелести выражений, сколько нравы и характеры, правила гражданские и политические, освященные сими бессмертными творениями. Такова была система учения, избранного Ламбросом, Даниилом Филиппидом, Констандасом, Вениамином Псалидою, Кораем и пр. Посвящая свои способности на довершение сего полезного переворота в обучении, сии знаменитые ученые дарили народ свой множеством переводов, которые высчитывать было бы слишком долго, но которые все имеют характер чисто ученый. Переходя к третьему периоду (1800 до настоящего времени), оставим слова самого Ризо.
Быстрые успехи в науках и философии ознаменовали второй период. Греческой язык, неправильно называемый простонародным, обогатился великим числом переводов и творений оригинальных, но только в третьем периоде язык сей получил правила постоянные и систему усовершенствования основательную. Прежде нежели приступлю к сей последней части нашей ученой истории, почитаю за нужное изобразить некоторые внешние причины, ускорившие умственное и нравственное образование греческой нации. Европа, и особенно Турция, находилась в обстоятельствах, благоприятных для греков; важные политические задачи, бывшие предметом общего размышления в сие время, шумели и в Греции: она с жаром стремилась ко всякого рода совершенствованию и в тишине готовила оружие для своего близкого избавления.
Так, среди порывов страшной бури, малый уголок земли, счастливый своим положением, на своей скромной зелени останавливая все сие бешенство, приемлет от нее дождь благодетельный и находит свое изобилие в разрушительных ее действиях. Так Греция, в продолжение двадцати пяти лет, извлекла свои выгоды из тех самых смятений, которые тревожили Европу. Революция французская грозила ниспровергнуть все здание общественного устройства; троны были потрясены в самых основах; все трепетало сей булавы Геркулесовой, сей силы действительной и нравственной. Одно правительство турецкое, видя христиан, истребляющих друг друга, указывало на вражду их, как на казнь неба, воображая, что пророк услышал наконец обеты верующих и воздвиг пса на вепря и вепря на псов. Но радость его была недолговременна: хотя отдаленная от места, куда Франция устремляла свои нападения, империя Оттоманская была поражена республиканцами в самых чувствительных местах своих. Завоевание священной земли египетской угрожало в одно время исламизму и трону султанов. Французские подосланцы имели поручение возмущать Грецию. Немедленно Россия и Англия, предупреждая мятеж, замышляемый Франциею, соединились с Портою и убедили ее ласкать греков в сих сомнительных обстоятельствах.
Успокоенный сим двойным союзом, Селим III дал русским и англичанам чрезвычайное влияние на дела своей империи. Но Наполеон, победитель при Аустерлице, представил султану свою победу первым шагом к возвращению Крыма Высокой Порте. Селим поверил сим лживым обещаниям и замыслил изменить своим союзникам. Чтоб лучше обмануть Россию, он показал вид, будто уступает ей еще более перевеса, и позволил судам греческим плавать под российским флагом по всем морям империи турецкой. Но власть Наполеона над умом Селимовым ежедневно давала повод к обвинениям против Порты; Россия объявила ей войну и захватила обширные области Бессарабии, Молдавии и Валахии. Порте некогда было стеснять греков, которые во время мира гордились покровительством России, ибо в то же время Англия объявила войну султану, прошла Дарданеллы с страшным флотом, и сей последний явился под стенами Константинополя.
Между тем заключен был мир между Францией и Россиею (1807). Мустафа, преемник Селима, должен был один бороться с императором Александром. Тогда торговля греков приобрела значительную обширность, ей открылся новый путь чрез Белград и Землин, греки ввозили по оному в Австрию несметное количество хлопчатой бумаги. С другой стороны, война испанская сделалась источником обогащения для плавателей идрийских, спеццийских, ипсарских, которые доставляли съестные припасы в порты полуострова. Несколько раз сии неустрашимые мореходцы презирали блокадами держав воюющих и проникали в порты, самые утесненные. Таким образом, между тем как Наполеон громил Европу, между тем как Турция страдала не только в неравной борьбе своей с Россиею, но еще (и гораздо более) от частых мятежей янычаров, свергнувших Селима и умертвивших великого визиря Мустафу Байрактара, — греки, пользуясь сим благоприятным стечением обстоятельств, приближались, без всякого шума, к той цели, которую достигнуть им казалось уже возможным!
