Но знал ли Булгаков об этой тайной стороне жизни своей «куньяди»? Похоже, что «куньядь» не очень-то скрывала факт своей связи с охранкой.
Вспомним, как была изображена Бокшанская на ливановском «заднике» в день празднования тридцатипятилетия МХТ. Нет, не со щитом и мечом – чего не было, того не было. Но с секирой.
Нет, Булгаков вряд ли был несправедлив по отношению к sister. А вот слащавая апологетика Бокшанской является проявлением несправедливости к нему самому.
Примечания к 33 главе:
1. Г.А. Лесскис. Указ. соч., с. 649.
2. В.Я. Лакшин. Мир Михаила Булгакова. «Литературное обозрение», N 10-1989 г., с. 23.
3. Л.М. Яновская. Треугольник Воланда, с. 256.
4. «Великий канцлер», с. 506.
5. М.А. Булгаков. Письма… с. 572.
6. Там же, с. 570.
7. Там же, с. 564. Письмо от 2 июня 1938 года.
8. Там же, с. 567.
9. Там же, с. 576 – письмо от 22 июня 1938 года.
10. Там же, с. 588-589 – письмо от 31 июля 1938 г.
11. Там же, с. 591-593.
12. Дневник Елены Булгаковой. «Составление, текстологическая подготовка, вступительная статья, комментарии – Л. Яновская, 1990».
13. Там же, с. 56 – запись от 1 мая 1934 г.
14. Там же, с. 146 – запись от 12 мая 1937 г.
15. В.В. Шверубович. Указ. соч., с. 490.
16. Там же, с. 531, 563.
17. Там же, с. 531.
18. Из письма В.И. Немировича-Данченко О.С. Бокшанской от 23 декабря 1923 года – Избранные письма. Том 2, с. 282.
19. Там же, с. 400.
20. То, что использование Системой лиц, имевших родственные связи за рубежом, имело место, свидетельствует также и пример барона Б.С. Штейгера, показанного в романе в образе барона Майгеля. О его связях со спецслужбами в свое время отмечала Е.С. Булгакова. В.Г. Редько обнаружил, что известные как поэты брат и сестра Б.С. Штейгера – Анатолий Сергеевич Штейгер (1907-1944) и Алла Сергеевна Головина (1909-1987) в период революции оказались за границей, проживали соответственно в Швейцарии и в Брюсселе; их отец был до революции депутатом Госдумы.
Глава XXXIV. Треснувший монокль темно-фиолетового рыцаря
Коровьев…Это несколько загадочный персонаж… Демон пошлости, пронырства и лакейской фамильярности… Его трансформация в «темно-фиолетового рыцаря с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом», который когда-то был наказан за шутку насчет «света» и «тьмы» (т.е. Бога и дьявола), убедительного объяснения до сих пор не получила.
Г.А. Лесскис 1
Вообще хамить нельзя, а стерпеть хамство можно. Даже хорошо. Потом хорошо будет вспомнить, что тебе нахамили, а не ты. А вот если нахамишь – потом тошно бывает на десять лет.
В.И. Качалов 2
Одним из моментов, подтверждающих вывод о том, что прототипом Варьете послужил МХАТ, является возможность определить со значительной степенью вероятности и круг лиц, послуживших прототипами образа Коровьева-Фагота.
В качестве отправного момента используем следующие соображения. Из отдельных штрихов, подробно останавливаться на которых нет небходимости, видно, что вся свита Воланда, в отличие от него самого (прибыл в Москву посмотреть, что изменилось), состоит из жителей Москвы. Если этим персонажам соответствуют реальные жизненные прототипы, по два из них – Бегемот и «бывший регент» Фагот-Коровьев – должны принадлежать, скорее всего, к миру искусства, поскольку оба выступали в Варьете в роли артистов. О принадлежности Коровьева к этой профессии может свидетельствовать и его привычка носить пенсне с треснувшим стеклом, а в одной из ситуаций – треснувший монокль. Эта бутафория не может не восприниматься как набор реквизита актера, играющего какую-то роль. При этом из двух персонажей более искусным артистом перед читателем предстает именно Фагот со своими «коровьевскими штучками». Можно предположить, что и его жизненный прототип занимает в этой сфере деятельности более значительную ступень.
Выше изложено допущение, что в качестве прототипа кота Бегемота можно рассматривать Н.Е. Буренина, который был весьма квалифицированным пианистом. Достаточно сказать, что Горький высоко ценил уровень его мастерства и считал, что лучшим из известных ему исполнителей произведений Грига является именно он. Следовательно, прототип Коровьева-Фагота должен быть поистине гигантом в мире искусства.
Идентификация облегчается тем, что с определением прототипа Варьете круг поиска, по логике, должен ограничиться МХАТом.
Как еще один момент, указующий на личность прототипа, можно расценить следующий факт.
Савва Морозов, дом которого определен как «Дом Маргариты», был председателем правления Товарищества (владельцев-пайщиков) этого театра. История его взаимоотношений с Бауманом («Грачом») также восходит к этому театру, причем не только через Андрееву. Прибыв зимой 1903 года в Москву по документам немецкого коммерсанта, Бауман скрывался от полиции с помощью артиста Художественного театра В.И. Качалова, выдававшего себя за переводчика при «иностранце» и даже доставившего его в гриме на ту самую памятную встречу Нового года в театре.
Согласитесь, что возникшая при этом параллель с образом «бывшего регента» Коровьева-Фагота, выдававшего себя за переводчика при не нуждающемся ни в каком переводе Воланде, выглядит более чем неожиданной. Действительно, что может быть общего между «проклятым кривлякой» в романе и деликатнейшем Качаловым? С другой стороны, девятая глава романа («Коровьевские штуки») свидетельствует, что «наглый гаер» играл такую роль только на людях:
«Лишь только председатель покинул квартиру, из спальни донесся низкий голос:
– Мне этот Никанор Иванович не понравился. Он выжига и плут. Нельзя ли сделать так, чтобы он больше не приходил?
– Мессир, вам стоит это приказать!.. – отозвался откуда-то Коровьев, но не дребезжащим, а очень чистым и звучным голосом. И сейчас же проклятый переводчик оказался в передней, навертел там номер и начал почему-то очень плаксиво говорить в трубку».
Но сам роман такой – в нем все неожиданно… Василий Иванович Качалов регентом никогда не был. Но на этом вопрос не закрывается. Оказалось, что Василий Иванович Шверубович, по сцене – Качалов, был сыном священника православной церкви в Вильно. В своей «краткой автобиографии» он вспоминал, что в детстве пел в клиросе церкви святого Николая (!), был пленен оперными эффектами известного в то время баритона Брыкина, под впечатлением от исполнения которым партии Демона облачался дома в рясу отца (прошу отметить этот факт) и «орал на всю квартиру: «Проклятый мир!.. Я тот, кого никто не любит и все живущее клянет». В романе слова «скалы мой приют» звучат в телефонной трубке при звонке в квартиру номер 50; включение этого эпизода в фабулу можно рассматривать, помимо намека на посещение Шаляпиным «квартиры номер 20», и как стремление вызвать ассоциацию с Качаловым. Кстати, в редакции, датируемой 1931 годом, слова «черные скалы мой покой» вложены именно в уста Фагота 3.
Ряса в сочетании с образом демона… Шутка…
Еще одна ассоциация, на этот раз с клетчатым пиджаком Коровьева и его пенсне, возникает при чтении того места в «Краткой автобиографии», где Качалов описывает свое превращение из студента в провинциального актера: «Я срезал с моей студенческой тужурки голубые петлицы, превратив, таким образом, студенческую тужурку в нечто вроде серого пиджака, и приобрел серые в широкую клетку брюки. Вместо очков появилось пенсне на широкой черной ленте».
Что касается пенсне и монокля, то известно немало портретов Качалова, где фигурируют эти «коровьевские» атрибуты. Правда, у тех, что носил Коровьев, были треснувшие стекла… Ассоциацию с ними как элементами актерского реквизита вызывает знаменитая качаловская рваная перчатка, которую он то и дело снимал и натягивал на грязные руки, играя Барона в горьковской пьесе «На дне». Интересно, что во второй полной редакции романа фигурирует именно такая перчатка, только не у Коровьева, а у Варенухи, у которого «в столе вообще ничего нету, кроме перчатки с отрезанным пальцем» 4. Описывая «развинченную фатоватую походку, каркающее грассирование, иронически-презрительные тягучие интонации» Барона в его исполнении (здесь просматривается очевидное сходство с манерничаньем Коровьева), В.Я. Виленкин приводит такие слова Горького: «Я и не подозревал, что написал такую чудную роль. Качалов ее выдвинул и развил и объяснил великолепно».
