На «шолоховский» юбилей ТВ откликнулось множеством программ: здесь и доброкачественные советские экранизации «Тихого Дона» и «Поднятой целины», и документально-серийные ленты («Писатель и вождь»), и, как водится теперь, «Загадки Шолохова» (в жанрах загадки и сплетни телевидение работает упорно и целеустремленно – см. хотя бы последний из телешедевров, «Звезда эпохи»). Шолохов так и эдак, здоровый и приболевший, веселый и взгрустнувший, на балконе и при папиросе. Дети. Уже давно немолодые. Ну что скажут дети о родном отце, если они не Павлики Морозовы? Но взгляд выхватывает: соответствующее литературное окружение, обок Шолохова – Верченко с Софроновым в Вешенской за юбилейным столом.
«Литературная газета» отметила шолоховский юбилей полноценно и неоднократно: с «опытом юбилейной апологетики» выступил главный редактор, с не менее апологетическими статьями – крупный знаток всего советского и антисоветского, особо отличившийся в истории с погромом «Метрополя» Ф. Ф. Кузнецов (прототип аксеновского Клизмецова из романа «Скажи изюм»), другие малоизвестные и совсем неизвестные товарищи, всего – 4 полосы). Но и мимо памяти Иосифа Бродского газета все-таки не прошла: 15 строк занимает крошечная заметка об открытии мемориальной доски поэту в Калининграде. Всяк сверчок знай свой шесток!
Контекст же исторический, амбивалентность фигуры Шолохова – никем (кроме полосы во «Времени новостей») и никак всерьез не затронуты. Памятник отмыт дочиста, венки изготовлены заново и аккуратно уложены. Новый миф укрепляется и растет на фундаменте старого.
Что же касается Иосифа Бродского, то его юбилей был более чем скромно «помянут» старым документальным фильмом на «Культуре». Дата, конечно, не такая круглая. Но не в дате дело.
Дело в том, что Бродский, в отличие от Шолохова, – писатель не народный и уж тем более не государственный. То, что он оставил, – высокая поэзия, которая никогда не будет востребована в народном (и массовом) порядке. Не вижу я в своем воображении картин, запечатлевших массовый ход петербуржцев с венками к памятнику Бродскому – Комитет по культуре города даже не дает памятник воздвигнуть (хотя соответствующий конкурс был проведен, и скульптор победил. Не Церетели). И музей в квартире, где пока что из коммуналки откупили одну всего комнату, тоже не открыт (вдова поэта передала Петербургу «американский» кабинет поэта. Приютила, как изящно выразились на НТВ, Ахматова в своем музее). Но то ускорение роста, которое Бродский придал русской поэзии, привив ей и английскую поэтическую ветку, тот масштаб, почти космический, которым он снабдил свою лирику, то интеллектуальное щегольство, с которым проявлялась в стихе его ирония, – все это направлено в будущее.
Вот урок юбилея – никто не знает, как это будущее повернется. Еще в 1996 году в статье «Ностальящее» я предсказала, что даже стёбное возвращение советской эстетики на телеэкраны, в рекламные щиты и проч. грозит возвращением советского мифа. Я, конечно, не Кассандра, я просто училась делать предсказания у Андрея Донатовича Синявского (помните его соображения насчет «эстетических расхождений» – отсюда и моя мысль об эстетических схождениях). На самом деле уже тогда стало ясно, чем может обернуться эта игра с эстетикой. Послевкусие – юбилейное – у меня самое скептическое. И вот еще: Путин поехал в Вешенскую на торжества. Вряд ли Путину при его – хотя бы внешнем – западничестве так уж важен Шолохов. Из его реплик я поняла, что вряд ли он романы Шолохова читал. Но надо. Надо возглавить тенденцию, если уж она пошла в этом направлении. Ему бы в Питер, к Бродскому, на Васильевский остров, на набережную Невы… куда там. Мифология национально-советского единства ведет Путина за собой – не Рогозину же ее уступать? Поэтому готовиться – не только к юбилею, но и к будущему – нам всем надо заранее. С широко открытыми глазами.
Подлинные враги поэзии – это антибиотики, кардиохирурги и демократия, враждебная столь аристократическому – для избранных – занятию.
Жизнь поэта – как жизнь поэта – теперь длится долго.
Иногда слишком долго, и он продолжает писать стихи, которые очень хорошо умеет писать.
Популяция стареет – и, разумеется, растет.
Наглядно полярное несоответствие множества предъявляемых временем поэтов (то есть сочиняющих в рифму чаще всего, но изредка попадаются и адепты верлибра, считающие себя особо продвинутыми; общее число зашкаливает за десять тысяч по России) малому количеству отбираемых серьезными издательствами. У Геннадия Комарова в его поэтической серии «Автограф» хорошо если выйдет пять книжек в год. В сопоставимой с нею по формату серии «О.Г.И. – поэзия» вышло не так уж много книг (тридцать две), а в год выходит от шести до восьми книжечек. В издательстве «Время» за несколько лет существования серии «Поэтическая библиотека» вышли книги нескольких десятков авторов. Наконец, в «большой» (портретной) серии издательство «О.Г.И.» отфильтровало базар и выпустило пока всего пять книг: Веры Павловой, Семена Липкина, Инны Лиснянской, Бахыта Кенжеева, Олега Чухонцева.
Никогда не было так много поэтов – и так мало.
Причем каждая группа влияния будет выдвигать своих, в том числе и свою окончательную «пятерку».
Гамбургский счет среди поэтов вряд ли возможен.
По всеобщему консенсусу не пройдет никто.
Беру в руки поэтическую антологию-билингву, изданную в Великобритании Джерри Смитом в 1993 году, – там присутствуют двадцать три поэта; среди них нет четырех из «пятерки» О. Г. И., «призван» только Чухонцев. Но включены и Дмитрий Александрович Пригов, и Борис Чичибабин, и Юнна Мориц. У английского профессора вкус, что ли, иной, или, поскольку во вступлении он благодарит в числе прочих и студентов своего семинара в Оксфорде, его взгляд откорректирован преподаванием шире, охватней. Однако в сравнении с антологией поэзии «Девять измерений», выпущенной издательством НЛО, – в его контурную карту включены стихи семидесяти поэтов, – Джерри Смит не только фильтровал, он трамбовал отфильтрованное.
На одном из «круглых столов», организованных журналом «Магазэн Литтерэр» в рамках Парижского Книжного салона, почетным гостем которого была Россия, знаток, переводчик русской поэзии, профессор Мишель Окутюрье (автор первой в мире – 1961 года – книги о Борисе Пастернаке) назвал только двух современных русских поэтов – Ольгу Седакову и Веру Павлову, чем вверг меня в подлинное изумление. А Кибиров? А Шварц? А…?
Мне не только сам результат – отбор представляется интересным. А показывает он то, что вокруг современной поэзии нет консенсуса насчет иерархии. Возникает впечатление, что русская поэзия сегодня состоит из поэтов, которых раньше называли второстепенными (правда, и Тютчева к ним причисляли – Некрасов, между прочим; и Баратынского). Вроде Каролины Павловой или Евдокии Ростопчиной: все вроде было при них – и жизнь, сводившая их с выдающимися людьми, и испытывавшая их на разрыв, и даже стихи, среди которых попадаются даже разобранные в дальнейшем на эпиграфы. Например, павловское, а потом – цветаевское, о поэзии: «Мое святое ремесло».
Назначением одного (!) Поэтом, на что претендует новая литературная премия, разумеется, иерархия установлена не будет. Потому что результат консенсуса жюри поразительно предсказуем, причем исходя не из профессионально-поэтических качеств будущего лауреата (как и соответствующих качеств десятка – как минимум – сопоставимых других), а исходя из общего премиального замысла. Этому дала, этому дала, а этому не дала – он дров не рубил, воду не носил…
Кириллом Медведевым в «Девяти измерениях» опубликовано стихотворение «еще чуть-чуть о литературе…», где почти документально описаны бомжи с бульвара, в которых превратились бывшие литинститутские студенты, деревенские Лели, принятые в институт взрослыми московскими дядями, компенсировавшими таким образом вину перед народом. Тоже – поэты, «ыыыннннаааааооо» (К. Медведев), «кыё-кыё» (О. Чухонцев).
Даже отфильтрованный до предела, до единицы базар не дает ответа. «С одной стороны – Новый Мир, Древний Рим, Чечня. / С другой стороны – дыр-бул-щир, улялюм, фигня. / А я говорю: „Ребята – ничья, ничья! / Мне кажется, вы обходитесь без меня“» (Полина Барскова).
Меж тем антология «Девять измерений» сделана (как сделана шинель) по принципу – нет, не иерархии, но – ризомы; правда, устроители не развили этот принцип, да и не могли; проект можно в наших условиях сделать бесконечным в Интернете: каждый из названных предлагает отобранные стихи, предположим, еще семерых своих избранных. И сад этих тропок и сходился, и расширялся бы без конца. Ризома она и есть ризома. У куста есть корни и крона, образуемая, правда, не стволом, а ветками, и очень пушистая. А ризома вовсе безиерархична; ветка – она же и корень. Распространяется во все стороны сразу. Впрочем, есть одна загадка: ведь кто-то изначально отобрал этих вот девятерых поэтов с десятым дополнением в лице Ильи Кукулина?
