(№ 76 «Тифл. Листка»).
Прудонъ говорилъ, что изнасилованіе женщинъ — неизбѣжное зло всѣхъ войнъ и осадъ: во всякой цивилизаціи, все равно, женщины побѣжденныхъ — добыча побѣдителей. Но даже въ городахъ, взятыхъ самымъ дикимъ штурмомъ, гнусности, подобныя описаннымъ въ отчетѣ Вейденбаума, бывали только какъ отвратительныя исключенія. Солдаты Суворова не болѣе свирѣпствовали въ Измаилѣ и сволочь Бурбона во взятомъ съ боя Римѣ, чѣмъ русское казачество среди мирнаго населенія шушинскихъ армянъ. Комментировать тутъ нечего. Отчетъ говоритъ самъ за себя. Пьянство виномъ и кровью свело съ ума толпу людей. И вотъ — мы свидѣтели эпидеміи какого-то повальнаго садизма, насильническаго щегольства развратомъ не нормальнымъ, противнымъ, на зло и на перекоръ естественному инстинкту, — rien n'est sacré pour un sapeur! — нѣтъ, молъ, ничего такого, на что казакъ не смѣетъ посягнуть! Двѣнадцатилѣтняя дѣвочка, семидесятилѣтяяя старуха, родильница, паралитическій уродецъ — всѣхъ въ одну кучу!.. Надругательство утонченное, фокусническое, именно садистическое, — не только порывъ къ грубому наслажденію, но и злорадное, бѣсовское желаніе унизить, насладиться страданіемъ, позоромъ, оплеваніемъ жертвы… Еще Достоевскій отмѣтилъ, что садизмъ — частое явленіе въ русскомъ старчествѣ. Ну, судя по отчету Вейденбаума, хороша бываетъ и воинственная молодежь. О такихъ фактахъ, какъ изнасилованіе параличныхъ, семидесятилѣтнихъ старухъ, цѣлованіе половыхъ органовъ и т. п., до сихъ поръ міръ узнавалъ только изъ психопатологическихъ наблюденій Крафтъ Эбинга, Маньяна, Тарновскаго, по лечебницамъ нервныхъ и психическихъ больныхъ. Это сумасшедшій домъ, адъ половой психопатіи, вырвавшійся на волю!
Ну, да ужъ хорошо. Кавказъ, — край, такъ сказать, экзотическій, a армяне суть «бунтовщики», съ коими христолюбивому воинству предписывается поступать, какъ съ воюющей стороной, и даже хуже, ибо войны имѣютъ хоть какіе-нибудь свои международные законы, a войны гражданскія подъ наблюденіемъ Женевской конвенціи не состоятъ. Обратимся внутрь Россіи, въ тихую украинскую ночь. «Знаете ли вы украинскую ночь? Нѣтъ, вы не знаете украинской ночи!»
Городъ Конотопъ. Десять часовъ вечера. Молодая телеграфистка Ц. возвращается со службы домой.
На Дворцовой улицѣ ее встрѣтили два донскихъ казака и остановили ее грубыми окриками: «куда идешь? Пропускъ есть?» Зная, что подобные вопросы предлагаются казаками всѣмъ встрѣчнымъ, г-жа Ц. совершенно спокойно отвѣтила, что пропуска y нея нѣтъ, но что, если они сомнѣваются въ ея личности, то могутъ дойти вмѣстѣ съ ней до почтово-телеграфной конторы, гдѣ начальникъ и удостовѣритъ, что она служащая. Казаки долго молчали. Тогда Ц. снова повторила свою просьбу отпустить ее домой или же, въ крайнемъ случаѣ, отправиться въ полицію и не держать на улицѣ. Казаки переглянулись, и одинъ изъ нихъ, сходивъ за чѣмъ-то въ ближайшій дворъ, заявилъ своему товарищу:
— Теперь можемъ расправляться, какъ хотимъ!..
Предчувствуя что-то недоброе, дѣвушка снова начала упрашивать отпустить ее. Тогда одинъ изъ казаковъ, обнаживъ свою шашку и приложивъ ее къ шеѣ перепуганной Ц., крикнулъ:
— Вы знаете, что намъ дано право рубить! Идите за нами, a тамъ скажутъ, какъ съ вами поступить.
Само собой, что послѣ такихъ аргументовъ дѣвушка пошла за ними безпрекословно. Казаки повели ее въ пустую чайную, но, убѣдившись, что она заперта, повернули на базаръ и стали подыскивать соотвѣтствующій ихъ намѣреніямъ торговый навѣсъ. Въ это время проходжлъ какой-то человѣкъ, и y дѣвушки появилась надежда на спасеніе, но казаки ударили этого незнакомца палкой, и онъ пустился бѣжать. Теперь все было кончено и потеряно. Безлюдная площадь, темная, глухая ночь, слабая дѣвушка — два вооруженныхъ звѣря-казака. Ц. бросилась на колѣни и стала умолять казаковъ пощадить ее, но одинъ изъ донцевъ, побуждаемый своимъ товарищемъ «работать быстрѣй», ударилъ ее обнаженной шашкой по головѣ, схватилъ за шейный платокъ и бросилъ на уже разостланную шинель…
Казаки чередовались…
Наконецъ, они встали, и она нашла еще въ себѣ силы снова умолять ихъ — отпустить ее, хотя бы теперь. Они о чемъ-то пошептались, и одинъ изъ нихъ заявилъ ей, что проводитъ ее до дому. Они повели ее въ конюшню и тамъ начали «угощать» ею своихъ товарищей.
Ц. была въ безпамятствѣ.
Когда уже не было желающихъ, ее привели въ чувство и потащили въ полицію.
Дорогой имъ встрѣтился ея отецъ. Старикъ искалъ ее по всему городу. Ц. увидѣла отца, и съ ней сдѣлалась истерика. Казаки поспѣшили скрыться. На слѣдующій день о всемъ происшедшемъ было залвлено полиціи, и началось разслѣдованіе.
Освидѣтельствовавшій врачъ удостовѣрилъ, что Ц. «не болѣе сутокъ тому назадъ лишена невинности и что грубое насиліе надъ ней производилось много разъ подрядъ. Потерпѣвшей было предъявлено нѣсколько казаковъ, среди которыхъ она сразу узнала своего главнаго, перваго насильника, того, что все грозилъ ей шашкой — Вѣнцова. Затѣмъ она припомнила еще двухъ — Вяликова и Латошникова. Остальныхъ же она узнать не могла, — во-первыхъ, тогда было темно, во-вторыхъ, она долгое время находилась въ состояніи безпамятства.
Военный судъ приговорилъ Вѣнцова къ 10-тилѣтнимъ каторжнымъ работамъ, двухъ же остальныхъ оправдалъ. Гражданскимъ истцамъ предоставлено право искать съ осужденнаго въ порядкѣ общихъ установленій.
Конотопскіе насильники, все-таки, по крайней мѣрѣ, какъ будто получили возмездіе за свои безобразія, хотя россійское правосудіе, по обыкновенію, и здѣсь обрушило громы свои на «стрѣлочниковъ», a истинные виновники катастрофы остались безнаказанны и въ сторонѣ. Въ концѣ-концовъ, что сдѣлалъ Вѣнцовъ? Только то, что ему было разрѣшено начальствомъ. Онъ дисциплины не нарушилъ и самовольно дѣвицы Ц. не насиловалъ. Какъ истинный служака, онъ сперва отправился въ офицерскую, заручился тамъ разрѣшеніемъ изнасиловать дѣвицу Ц. (удивительно, какъ еще разрѣшеніемъ лишь на словахъ, a не на бланкѣ полковой канцеляріи!) и только уже тогда приступилъ къ «дѣйствію по командѣ»:
— Теперь можемъ расправляться, какъ хотимъ.
По-моему, это конотопское изнасилованіе еще болѣе ужасный показатель деморализаціи, чѣмъ шушинскій адъ. Адъ — такъ онъ адъ и есть. Люди обезумѣли, превратились въ дьяволовъ и совершають безсознательныя дьявольскія мерзости. A тутъ — все спокойно, хладнокровно, въ порядкѣ дисциплины, съ разрѣшеніемъ по командѣ, - изнасилованіе по всѣмъ правиламъ воинскаго артикула… Я долго искалъ въ газетахъ, будутъ ли привлечены къ отвѣтственности офицеры, подъ командою которыхъ находились Вѣнцовъ, Латошниковъ и Вяликовъ. Но напрасно. Въ каторгу пошелъ «стрѣлочникъ». Начальники движенія остались безвѣстны и безнаказанны.
Какъ бы то ни было, въ удовлетвореніе телеграфистки Ц. была сыграна хоть комедія правосудія. Я увѣренъ, что Вѣнцовъ находится въ глубочайшемъ недоумѣніи, по какимъ, собственно, причинамъ онъ присужденъ въ каторгу? Онъ «спросился», ему разрѣшили, онъ исполнилъ, — и вдругъ въ Сибирь. «Нешто моя вина? Спрашивай со старшаго»…. Ho o старшихъ исторія умалчиваетъ и Ѳемидѣ не приказываетъ разговаривать.
И самъ Вѣнцовъ то понесъ отвѣтственность только потому, что, подобно Спиридоновой, телеграфистка Ц. - опять-таки — «ваша сестра», интеллигентка, и y нея оказался родитель, съ которымъ шутки плохи: умѣлъ дойти до суда… A сколько, быть можетъ, тотъ же Вѣнцовъ, Латошниковъ или Вяликовъ до того случая, какъ имъ попасться въ своихъ мерзостяхъ, спокойно и безнаказавно перепортили безотвѣтной «ихней сестры», городской и деревенской, мѣщанской и крестьянской дѣвки, y которой отцы безотвѣтны и беззащитны, какъ она сама?.. Въ особенности, жутко поставленъ роковой вопросъ о женской чести въ мѣстностяхъ съ инородческимъ населеніемъ. Военные постои въ Польшѣ, Литвѣ, Закавказьи, Прибалтійскихъ губерніяхъ, въ чертѣ еврейской осѣдлости, — всѣ опозорены надругательствами надъ честью туземныхъ женщинъ, настолько откровенными и гласными, что факты эти, когда дѣлались достояніемъ печати, то даже не вызывали хотя бы формальныхъ опроверженій.
Стоитъ, молъ, разговаривать о такой обыденщинѣ! Вы бы еще о томъ, что дважды два не пять, a четыре! И — опять — нечего уже говорить объ адахъ на землѣ: объ изнасилованіяхъ подъ громъ такихъ острыхъ моментовъ реакціи, какъ кишиневскій, одесскій или бѣлостокскій погромы. Тамъ люди были звѣри. Они не всегда будутъ звѣрьми. Пройдетъ экстазъ звѣрства, они очнутся, и для многихъ изъ нихъ, быть можетъ, ужасомъ на всю жизнь останется воспоминаніе о неисправимыхъ подлостяхъ, въ которыя они увязли, наглотавшись ядовъ провокаціи, — водки, клеветы, анархіи, произвола насиловать жизнь, честь, имущество. Гораздо страшнѣе та спокойная, самоувѣренная, сознающая свою постоянную силу и «права», обыденщина безраскаянной власти вадъ женщиною, которую вкрапило въ сѣрую, трусливую жизнь запуганной русской обывательщины наше проклятое время.
