На скотном дворе свои ароматы.
И Репин, отправляясь на диспут „Бубнового Валета“, должен был знать, чего он вправе ожидать от господ „кубистов“.
Существуют разные породы сумасшедших. Просто сумасшедшие, сумасшедшие в квадрате и „славные вожди русского кубизма“, Бурлюки и им подобные. Это – сумасшедшие в кубе.
От них-то великому Репину и пришлось услышать, что изумительным произведениям его кисти место не в национальных музеях искусства и картинных галереях, а в паноптикуме.
Притом не на виду, а где-нибудь в задней комнатке, у входа в которую красуются надписи:
„Только для взрослых“. „По пятницам – для дам“.
Оказывается, не психопат Балашов испортил знаменитого репинского „Иоанна“ из Третьяковской галереи, а сам Репин, своей уродливой мазней, погубил и этого Балашова и многих других.
И если на этом бредовом диспуте попутно не досталось и главному виновнику, покойному коллекционеру Третьякову, то лишь потому, что мертвые срама не имут.
Но доживи П. М. Третьяков до наших дней, и Волошины с Бурдюками показали бы ему, где раки зимуют.
Репин, Брюллов… Веласкес, Леонардо да Винчи, Тициан, Рембрандт, наконец, сам Рафаэль… – Кто это? Что это?
„Погань“, „нечисть“, которую Бурлюки давно сбросили с „парохода современности“.
„Пароход современности“ – это не мое выражение, а всё тех же „волошиноватых“ или „бурлюлюкающих“, как хотите.
В своем сумасшедшем в кубе альманахе – „В защиту свободного искусства“, для оригинальности озаглавленном:
„Пощечина общественному вкусу!“ –
Бурлюки, не стесняясь, заявляют:
„…Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее иероглифов.
А потому бросьте с парохода современности Пушкина, Достоевского, Толстого и проч., и проч.“12
Под этим небрежным, почти презрительным „и проч. и проч.“ разумейте: Гоголя, Тургенева, Гончарова, Островского, Грибоедова…
…Ну, словом, всякую прочую, тому подобную „рвань“ и „заваль“.
И ведь выдержала бумага, на которой печаталась эта бурдючная ересь, а сами Бурлюки, – удивительно и непостижимо! – не поперхнулись, – черт знает что такое!
К „пощечине“ здравому смыслу, виноват, – „общественному вкусу“, я еще вернусь, – юродивая книга юродивых людей стоит этого, – сейчас же скажу несколько слов всё о том же диспуте „Бубнового Валета“, на котором опозорил себя Репин.
Да, да, не „валеты“ его опозорили, а он сам опозорил себя уже тем, что втесался в компанию, где Репиным не должно быть места.
Очередной диспут помешанных в кубе адептов „Бубнового Валета“, как и следовало ожидать, являл собою сплошной скандал и был очередной пощечиной здравому смыслу, вообще всему, что не выходит из рамок нормального.
И то обстоятельство, что все диспутанты до сих пор находятся на свободе, следует объяснить лишь чрезвычайным переполнением помещений на Канатчиковой даче.
По Сеньке и шапка».
(Московский Листок).13
Весьма любопытны показания свидетелей относительно костюмов, в которые были одеты негр и арлекин.
Одна из газет воспроизводит мою фотографию, вырезанную из группы, где я снят вместе с Григорием Спири-доновичем Петровым и Поликсеной Сергеевной Соловьевой, в своем обычном рабочем костюме, который ношу у себя в Крыму (где живу, между прочим, уже 20 лет): холщовой длинной блузе, подпоясанной веревкой, босиком и с ремешком на волосах, на манер, как носят сапожники. Портрет воспроизведен с таким комментарием:
«Максимилиан Волошин, громивший Репина на диспуте. На фотографии он изображен в „костюме богов“. В таком виде он гулял в течение прошлого лета в Крыму, где этот снимок и сделан (Ран. Утро)».14
Дальше миф развивается уже в таких формах:
«Признаки кризиса рассудка налицо.
Стоит посмотреть, хотя бы, на изображения того же Максимильяна (непременно Максимильяна, Максима ему мало) Волошина с его физиономией кучера, но в «костюме богов», в котором он расхаживает целое лето по крымским окрестностям, стоит взглянуть на это, в полном смысле слова, головокружительное изображение в каком-то журнале беллетриста Брешко-Брешковского, снявшегося на каком-то морском побережьи, в голом виде вверх ногами, увидать на выставке «Бубновых Валетов» нечто в пятнах и в раме, наподобие картины, имеющее название «Чукурюк», и подпись художника Бурлюк, чтобы почувствовать себя в мире карикатур…
Помню, как-то в Крыму, пребывание Максимильяна Волошина, подражавшего в костюме Аполлону и резвившегося в таком виде на берегу Коктебеля, доставило мне несколько веселых минут и вдохновило мою музу на создание следующего четверостишия:
Наши Аполлоны,
Плохи с колыбели,
Снявши панталоны,
Скачут в Коктебели».
(Голос Москвы)15
И наконец:
«Г. Волошин всегда верен самому себе: г. Волошину всегда нужно только одно – пококетничать перед публикой новыми взглядами и словечками.
Сегодня этот господин будет изумлять распространяемыми о нем вестями, как он у себя в именьи разгуливает в женском прозрачном платье, в то время как другие около него, будучи пола женска, предпочитают мужской костюм; завтра г. Волошин выступит с публичной проповедью обнажения, требуя, чтобы мы скинули с себя не только верхнее, но и исподнее; послезавтра с кокетливо-самодовольной улыбкой начнет доказывать с эстрады, что не может существовать никаких форм половых извращений, что все эти извращения совершенно естественны, ибо существуют в природе у жаб, улиток, рыб и проч., и проч.».
(Русское Слово. Сергей Яблоновский).16
Дальше на четвертый, на пятый день свидетельские показания прекращаются совсем, и слышны только истерические выкрики, негодующий вой и свист толпы. Газеты пестрят заглавиями: «Комары искусства», «Гнев Божий», «Полнейшее презрение», «Бездарные дни», «Репин виноват».17
Слышны голоса из публики: «Старого Репина, нашу гордость обидели, и за него надо отмстить!». «Присоединяю и мой голос, голос оскорбленной в лучших чувствах своих русской женщины, к протесту против неслыханного издевательства нашей молодежи над красою и гордостью нашей Ильей Ефимовичем Репиным!». «Присоединяюсь к протесту. Слава Илье Репину!». «Как больно, как стыдно, как страшно в эти бездарные дни!». «Полнейшее презрение! Бойкот выставок! А нашему гениальному Репину слава, слава и слава на многие годы!». «Присоединяем наши голоса к прекрасному крику негодования против неслыханной выходки наших мазилок!», «…нам, допускающим озлобленных Геростратов совершать их грязную вакханалию, должно быть стыдно!»
Эти вопли прерываются отдельными голосами авторитетных лиц, выражающих свое мнение:
«Маститый старец, в лице которого мы привыкли видеть первого человека в художественной России…
И вдруг, какие-то новые люди, которые ничего не сделали, чтобы за ними признать право на существование в художественной жизни, так обращаются с человеком, которого Россия целые десятилетия считает за своего лучшего художника…
Сейчас в Петербурге заседает съезд губернаторов по вопросу о борьбе с известного сорта людьми. Но администрации – и книги в руки.
Остается только верить, что недалеко то время, когда в русском обществе не будет элементов, способных оскорблять Репина.
И это время близко».
(Голос Москвы. Н. В. Глоба. Директор Строгановского училища).18
Наконец всё сливается в десятках и сотнях подписей известных, неизвестных лиц, присоединяющихся к протесту и подписывающихся под сочувственными адресами оскорбленному Репину.19
Попробуйте теперь установить, что делали негр и арлекин, кто за кем гнался, в каких костюмах оба они были одеты, был ли произведен выстрел, и кто на кого покушался?
Приложение. А. Ландцерт о картине Репина[95]
«…Приступим к разбору картины г. Репина. Содержание ее – преступление, сыноубийство. Иван Грозный, в порыве гнева, смертельно ранил сына ударом посоха в висок. Гнев отца сменился ужасом и раскаянием: Грозный поднял сына, держит его в своих объятиях, стараясь одною рукою зажать его рану, из которой льется ручьями кровь, а другой поддерживает стан умирающего.
Обратимся прежде всего к рисунку, так как относительно этой части картины разногласия быть не может; это часть, так сказать „объективная“, и здесь могут быть приложены мерка, циркуль, правила перспективы, тогда как остальное в картине субъективно и подлежит различным толкованиям. „Le dessin est la vie de la peinture, l'ignorance ou le mepris du dessin est la mort de l'Art“[96], – говорит де Монтабер.
