– В «Обители» упоминаются эти моменты, когда стрельцы ворвались в Соловецкий монастырь – они даже не перестреляли, а забросали камнями монахов. По-моему, Павел Флоренский говорил, что с этого момента соловецкий дух утратил свою силу. Я не уверен в его правоте, но события действительно были чудовищные, и оценивать их я не берусь.
В одном вы правы – феномен верности, за которую приходится платить по всем счётам, а иногда даже больше, чем за неверность, – он периодически становится характерен для русской истории. Отчасти то, что сегодня происходит на юго-востоке Украины – тоже иллюстрация к этой вашей мысли. Люди, которые считают себя русскими – и в чём-то являющиеся даже большими русскими, чем мы, – уничтожаются и расстреливаются из пушек.
А трагедия Белой идеи в Гражданскую? Тоже трагедия верности!
А то, что в 1937 году убили Павла Васильева и Бориса Корнилова – гениальных поэтов, неистово служивших красной идее? Это что? Убили, конечно же, не только их, но и тысячи тысяч других, однако в этом случае – самых верных.
А все зубы Рокоссовского, выбитые на допросах? А трагедия 1993 года – уже новый виток трагедии, только Красной – не о том же самом? А трагедия чеченского – антидудаевского, прорусского – сопротивления, которое погибло после ввода федеральных войск? А многочисленные трагедии российских анклавов в бывших республиках СССР – например, в Казахстане?
А, наконец, тот беспредел, который власть творила над Национал-большевистской партией – самой патриотической организацией в России, двести человек из которой прошли тюрьмы, многие погибли при самых разных обстоятельствах, тысячи задерживались и избивались? А теперь власть в России делает то, о чём мы с середины девяностых годов писали в своих текстах и кричали на митингах! Это ли не очередной вывих нашей истории? И не последний, точно.
– Говорят, что в России невозможно повторение событий, подобных украинским или югославским. Однако и на Украине ещё год назад никто не мог помыслить об этом. Может ли у нас быть повторение подобных событий с похожим масштабом?
– Оранжевой революции уже не случится. Либеральные вожди во время украинских событий показали себя просто удивительным образом. По-тря-са-ю-щим! Я был зачарован, взирая на них.
Однако вдруг выяснилось, что в России сложился целый класс мужиков, которые больше не дадут повторить этот, как в 1987–1991 годах, сценарий.
В девяностые и нулевые русский фронт держали нацболы, газета «Завтра» и ряд разрозненных патриотических деятелей и изданий – мы, признаться, уже отчаялись, глядя вокруг.
События на юго-востоке Украины меня ошарашили: проявился во всю мощь не только колоссальный патриотический запрос в обществе, но и целый класс русских мужиков, которые с лёгкостью встают, берут в руки оружие и идут побеждать за свою Веру. И ведь далеко не все встали – процента два от того числа, что встанут, когда подобное придёт к ним в дом.
Поэтому в другой раз, когда сводный фронт прогрессивной общественности вдруг решит, что пришло их время – даже если государство начнёт осыпаться – вдруг откуда ни возьмись появятся Стрелков, Губарев и Бородай и им подобные – и исход этого сражения предопределён заранее.
Что, конечно же, не застраховывает страну от чудовищных неприятностей. Надо отдавать себе отчёт в том, что 90 % так называемых элит в стране – совершенно компрадорские и тотально коррумпированные. И пути, по которым они нас ведут, по-прежнему не соответствуют нашим представлениям о том, куда мы сами хотим идти.
– События на Украине стали своеобразным часом Х для людей в России, на Украине, да и во всём мире, в оценке прав человека и первейшего его права на жизнь. Почему некоторые представители творческой интеллигенции, правозащитники и общественные деятели, ещё вчера говорившие, что революция не стоит слезы ребёнка, сегодня требуют бомбардировок городов и оправдывают право государства на насилие? Что вообще происходит в голове человека, плакавшего вчера по погибшей птичке, а сегодня требующем зверств?
– У нас один символ веры, у них – другой. У нас во главе угла стоят права русского человека, жизнь нашего языка и нашей, в самом широком смысле, культуры, наша самобытность, наша уверенность в том, что мы не обязаны вписываться в мир на правах пятого колеса и стричь самих себя, чтоб походить на «европейца». У них символ веры в том, что «эволюция неизбежна», «Россия должна войти в европейскую цивилизацию», «тоталитарный опыт русской истории надо преодолеть» (заодно и саму историю переосмыслить, и покаяться, обязательно покаяться), «выдавить раба» и всё такое прочее. Причём давить из нас раба будут они, наши цивилизаторы.
Поэтому для них все наши, не побоюсь этого слова, святыни – выглядят нелепо и пугающе. «Крым наш» – для нас святые слова, мы чувствуем горячий ток крови и счастье от самих этих слов. А для них – это ругательство, страшное ругательство. По сути, мы противоположны.
Почитайте, как эти люди – русские, или, по крайней мере, живущие в России, – отзываются о жителях Донецка и Луганска. Они же иначе, как «человеческим хламом» их не называют. В лучшем случае – «неудачниками». Но это же расизм в чистом виде.
В целом подобный расизм носит социально-мировоззренческий характер (кто не хочет в Европу, тот быдло и раб), но порой кажется, что национальный аспект в этом тоже присутствует. По сути, для того чтоб соответствовать искомому либералами образцу, русский человек должен стать другим. Сначала медленно превратиться во что-то вроде майданного украинца, а там, глядишь, и более-менее приемлемый немец из этого чудовища получится. И будет тогда, наконец, счастье. А пока от русского человека только грязь и мерзость исходит.
«Православие. ру» (14 октября 2014; Максим Васюков)
– Многие сравнивают «Обитель» с Достоевским… Роман изначально таким большим задумывался? И почему вы своего навеянного Достоевским персонажа именно на Соловки отправили?
– Понимаете, можно четырёх Карамазовых описать и в одном маленьком рассказе, миниатюре, как угодно. Он просто разросся сам по себе, этот роман. Я начал писать, и эти персонажи, половина из которых действительно имела место быть или были документами, фразами в каких-то отчётах, они вдруг начинают требовать жизни и требовать того, чтобы у них какой-то голос появился. Это всё звучит напыщенно, но это всё чистая правда. Люди – они же были, они же никуда не делись, у них была своя история, своя трагедия. Они умерли, их убили, они были правы или неправы. Те, кого мы сегодня воспринимаем как палачей, – они тоже жертвы, у них была своя правда. Они совершали свои героические поступки. Среди людей, которые туда попадали в качестве чекистов, охранников, были персонажи с необычайной героической насыщенностью биографии. А мы всех воспринимаем: это вот прекрасные, хорошие, которые в тюрьме сидели, а это плохие, злые, жестокие. А на самом деле адвокаты, которые могут замолвить словечко за каждого, нужны для всех. Я пытался в качестве такого человека выступить.
– На каких книгах вы воспитываете детей?
– В русской классике есть ответы на все вопросы. В «Капитанской дочке», «Тарасе Бульбе», «Войне и мире». Стихи Есенина, стихи Гумилёва. Там всё, что только возможно придумать, – всё есть. Вот мы думаем сейчас, как к Украине относиться: может быть, там 14 правд разных, а может быть, 36 этих правд? Но представьте Пушкина, или Лермонтова, или Гоголя в этой ситуации. Да они бы ужаснулись даже от того, что мы усомнились даже на секунду, где есть правда. Они бы сказали: «Это абсурд! Вы сума сошли?» Даже Лев Николаевич Толстой, он, конечно, сказал бы: «Ребята, нужен мир везде, давайте остановим войну». И наши либералы бы сказали: «Спасибо, Лев Николаевич, тебе, ты такой хороший!» А он бы ещё сказал: «Но украинцы тоже должны остановить войну. Давайте мы все отведём войска, а украинцы сами пусть решат, где они хотят жить». Толстой жаждал бы идеального мира, которого нет. А Гумилёв, Пушкин и Лермонтов оседлали бы коня и поехали разбираться: что, мол, малоросский брат наш чего-то немножко не понимает, что происходит вообще? Константин Леонтьев, Василий Розанов, Ильин – вы можете представить их рефлексии по этому поводу?
– И последний вопрос – он, наверное, вберёт в себя и про гонения на Церковь, и на русских и всю нашу историю. Как вы думаете, куда мы все движемся? Многие говорят, что всё катится в тартарары…
– Нормальное состояние русского человека и русской истории – катиться в тартарары. Мы всегда ровно катимся в тартарары. Древняя Русь, феодальная раздробленность, Смута, восемнадцатый век, девятнадцатый век, революция, Брежнев, Хрущёв… Мы катимся, и катимся, и катимся. Когда русский человек не катится в тартарары, тогда ему точно приходит конец. Когда он начинает аморфно растекаться в своём бытии – значит всё уже, нет русского человека. А как только он покатился, ну слава тебе, Господи, все мы на своей тарантайке поскакали. Я в этом никаких проблем не вижу. Я думаю, что как раз любые вызовы, которые направлены на наше население, они как раз характерны для нашего нормального жизнеобеспечения.
