Р. В. Иванов-Разумник - М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество

Последней до летнего перерыва явилась четвертая хроника „Нашей общественной жизни“ (1863 г., № 5), продолжающая развитие тем об эпохе реформ и о народе; этим темам посвящена главная часть всей статьи. Сатирик ставит вопрос — в чем заключалось глуповское возрождение, которое он здесь называет просто „молодым возрождением“? Ответ дается такой. „Как оказалось впоследствии, это было движение мелочей и подробностей, но кто же знает? быть может именно этот мелочной характер обновления и составлял тайную причину нашей радости… На первых порах всякий самый маленький смертный спешил заявить, что и у него имеется на примете маленький вопросец, который, в числе прочих маленьких вопросцев, с своим разрешением весь этот вертоград утвердить и изукрасить может“… Но прошло лишь несколько лет — „и вдруг мгновенно взбаламутившаяся поверхность общества столь же мгновенно сделалась ровною и гладкою, как зеркало“… Что это значит? Значит ли это, что общество шесть лет тому назад жило, а теперь лишь прозябает? „Нет, — отвечает Салтыков, — это просто значит, что шесть лет тому назад, точно так же, как и теперь, наше общество относительно жизни пребывало совершенно в одинаковом положении, что оно не имеет даже права сказать, что жизнь остановилась, потому что ее в строгом смысле и не было“. Мы уже знаем, что так именно относился Салтыков к эпохе либеральных реформ еще со времени своего „глуповского цикла“. Но это не значит, чтобы, по его мнению, в русской жизни не было положительной силы. „Да, эта сила есть; но как наименовать ее таким образом, чтобы читатель не ощетинился, не назвал меня вольтерианцем или другим бранным именем и не заподозрил в утопизме? Успокойся, читатель! я не назову этой силы, а просто сошлюсь только на правительственную реформу, совершившуюся 19 февраля 1861 года. Надеюсь, что это не утопизм“. В словах этих — не восхваление правительственной реформы, а признание единственной настоящей, не „картонной“ силы — народа и его внутренней истории; „что эта внутренняя, бытовая история существует, в том опять-таки служит порукой недавняя крестьянская реформа“. В народе и только в народе таятся ключи жизни и будущего развития общества. „Поэтому мы, которые думаем, что родник жизни иссяк, что творческая сила ее прекратилась, мы думаем и судим поверхностно. Мы принимаем за жизнь, то, что собственно заключает в себе лишь призрак жизни, и забываем, что есть жизнь иная, которая одна в силах искупить наше бессилие, которая одна может спасти нас“. И сила эта — сила органической народной жизни.

До сих пор обращали слишком мало внимания на все эти замечательные и вполне определенные высказывания Салтыкова о народе; считалось, что он примкнул к народничеству „Отечественных Записок“ семидесятых годов, как к сложившемуся уже течению, основы которого были заложены сперва Герценом и Чернышевским, а потом Лавровым и Михайловским. Если речь идет о теоретическом, социальноэкономическом и философском фундаменте народничества, то такое мнение является неоспоримым; если же говорить о народничестве, как общем мировоззрении, то Салтыков, как мы это видим теперь, должен считаться одним из его основоположников, работавшим на этой почве как раз между Герценом и Чернышевским с одной стороны и Лавровым и Михайловским — с другой. Это выяснилось уже из „глуповского цикла“; изучение статей Салтыкова 1863–1864 гг. позволяет лишь еще более утвердить такое положение.

По сравнению с этой первой частью статьи, меньший интерес представляют две остальные ее части, в которых Салтыков занимается злободневной полемикой с хроникером „Отечественных Записок“, либеральным Громекой, и разбирает „Подвиги русских гулящих людей за границей“, полемизируя с Аксаковым, писавшим под псевдонимом Касьянова об этих „подвигах“ в корреспонденции из Парижа. Однако и последняя часть статьи Салтыкова представляет значительный интерес, так как эта тема „гулящих людей“ за границей впоследствии была развита им в циклах „Благонамеренные речи“, „За рубежом“ — и в особенности в блестяще задуманном, но не законченном произведении „Культурные люди“. Здесь мы имеем лишь первый набросок этой темы, но настолько интересный, что Салтыков включил эту часть своей статьи под заглавием „Русские «гулящие люди» за границей в цикл «Признаков времени» уже через семь лет после появления этой статьи на страницах «Современника». Кстати упомянуть, что для этой статьи он использовал часть ненапечатанного материала из уже известного нам очерка «Глупов и глуповцы».

В летних номерах «Современника» за 1863 год Салтыков не напечатал ничего, кроме одной небольшой рецензии; лишь в августовской книжке кроме очерка «Как кому угодно» он поместил и «летний фельетон» под заглавием «В деревне», о котором нам еще придется упомянуть. В сентябрьском номере журнала он снова вернулся к своей хронике и снова поставил перед читателями тему о людях, занимающихся разными мелкими вопросцами. «Я сам не раз склонен был признать призрачною ту крохотную и произвольную хлопотню, которой предавалась наша литература за последние семь лет, но теперь, видя на деле, какие выползают на место ее из нор чудовища, я готов принести искреннее раскаяние»… Раскаяние — в былых иллюзиях, которые, впрочем, особенно сильными у Салтыкова никогда не были. Но если и раньше он готов был считать либеральные подвиги литературы лишь призрачной хлопотней, то теперь в особенности приходил он к этому настроению, — и это особенно ясно выразилось в дальнейшем содержании сентябрьской хроники, где речь идет о летних подвигах газеты «День», о ее борьбе за старую «Русь» против якобы онемеченной «Русляндии» (Салтыков замечает, что в действительности нет ни той, ни другой, а есть просто Россия), о начетническом различении «жизни духа» от «духа жизни» и т. п. Обзор заключается злободневной полемикой с «Московскими Ведомостями», в которой особенный интерес для нас представляет лишь снова попадающееся место о «каплунах».

Пропустив следующий месяц, Салтыков продолжал «Нашу общественную жизнь» в ноябрьском номере «Современника» за 1863 год, — в том самом номере, где была напечатана уже известная нам вторая его статья о «Петербургских театрах», о драме Писемского и о реализме в искусстве. Здесь он продолжает последнюю тему, обращаясь к шумевшей тогда картине Ге «Тайная вечеря»; впрочем от темы о реализме он переходит к некоторым моральным выводам, тесно связанным с злободневными событиями той эпохи вообще и жизни «Современника» в частности. Говоря о том, что «Тайная вечеря» является вечным символом геройства с одной стороны и предательства — с другой, Салтыков несомненно имеет в виду — и это хорошо понимали его читатели — историю сидевшего тогда в Петропавловской крепости Чернышевского и погубившего его предателя Всеволода Костомарова. — В дальнейшей части этого очерка Салтыков ставит вопрос о молодом поколении и о готовящейся смене; полемизируя с «Днем», он рисует тип «шалунов», в которых набрасывает первые черты будущих своих «ташкентцев», десятилетием позднее ставших основной темой целого салтыковского цикла. Впрочем, через несколько месяцев Салтыков уже дал четкий рисунок этого типа в одной из последних своих хроник начала 1864 года.

В декабрьской книжке «Современника» «Наша общественная жизнь» обратилась к теме об оскудении русской художественной литературы. Нам странно слышать теперь подобные жалобы, раздававшиеся из уст не одного Салтыкова в эпоху расцвета русской литературы; но подобная история повторялась неоднократно именно в эпохи наибольшего литературного подъема: современникам всегда трудно оценить значение окружающих их явлений. В жалобах Салтыкова на оскудение литературы есть, впрочем, одна очень существенная мысль, характерная и для дальнейшего понимания Салтыковым путей русской художественной литературы: он восстает против психологического «любовного романа» (направляя эту стрелу одинаково и против Тургенева, и против беллетристов «Русского Вестника») и считает, что времена такого романа прошли. На очереди должно стоять создание социального романа — и Салтыков уже в семидесятых годах считал себя собирателем материалов для такого романа, создать который должно было, по его мнению, лишь будущее. Продолжая развивать эту тему, Салтыков переходит к вопросу об «идеале» вообще и о разрушении его действительностью, выявляя попутно первый набросок народнической теории о том, что мыслящее меньшинство образованного общества должно отстаивать не мнения, а интересы народа — в тех случаях, «когда массы самым странным и грубым образом ошибаются на счет своих собственных интересов». Характерной иллюстрацией последнего является для Салтыкова описанное тогда в газетах (особенно в «Дне» Аксакова) чествование дворянами и крестьянами одного из уездов Тверской губернии мирового посредника Головина. Подробному описанию этого чествования с ядовитыми комментариями Салтыкова отведена значительная часть этого его фельетона.