Итак, задача сводится к поиску соответствующей работы или концепции, послужившей объектом пародирования; то есть, к определению личности человека, с которым Булгаков ведет спор на страницах своего «закатного» романа.
Проработка с этой точки зрения содержания «Жизни Иисуса» Э. Ренана, которую многие исследователи берут за отправную точку при анализе, показала бесперспективность этого направления, поскольку трактовки этого историка находятся в прямом противоречии с основными идеями «романа в романе».
Во-первых, как показано выше, одним из стержневых моментов этического пласта «евангельских глав» является отрицание вины еврейского народа в казни Христа. К сожалению, Ренан трактует эти вопросы иначе: «Не Тиверий и не Пилат приговорили Иисуса к смерти. Его осудила старая иудейская партия, Моисеев закон… Нации несут такую же ответственность, как и отдельные личности, и если когда нибудь нация совершила преступление, то смерть Иисуса может считаться таким преступлением» 4.
Во-вторых, булгаковский Иешуа отрицает земную власть, в то время как не только Ренан, но и догматика Церкви приписывают Христу противоположную позицию. «Иисус всегда признавал Римскую Империю, как установленную власть», пишет Ренан 5 ; «Никогда не думал восставать он против римлян и тетрархов» 6.
В-третьих, Иешуа изображен у Булгакова как отказавшийся от земных благ бродяга-философ. Ренан подает Иисуса совершенно иначе: «Не обращая внимания на нормальные границы, которые природа создает для человека, он хотел, чтобы люди существовали только для него, чтобы любили только его одного» … «Повелительный, стойкий, он не терпел никакого противоречия; он иногда был жесток и строптив… Его раздражение по поводу всякого противоречия увлекало его на путь совершенно необъяснимых и, повидимому, резко абсурдных поступков… Его идея о Сыне Божьем делалась запутанной и преувеличенной» 7. Особо четко ренановская трактовка этого момента проявляется в разборе им эпизода «ссоры» Христа с Иудой по поводу розового масла.
В-четвертых, в работах Ренана проработка вопроса о «свете» отсутствует вообще.
Нет, утверждать о «ренановском духе» осмысления Булгаковым «исторического Христа» может лишь тот, кто никогда не читал трудов этого самого Ренана.
Вот эти четыре концептуальные положения и были взяты в качестве основы при поиске «козлиного пергамента», послужившего тем прототипом, пародируя который, Булгаков создал этический пласт «романа в романе».
Для облегчения поиска, в качестве ключевых слов были выделены два отмеченных выше характерных лексических момента – написание Булгаковым через «в» имени «Матвей» и наименование его должности как «сборщик податей» вместо канонизированных РПЦ синонимов «сборщик пошлин», «мытарь».
При наличии трех, признанных в качестве основных, концепций интерпретации Нового Завета – исторической, нравственно-этической и социально-экономической, авторами которых являются Э. Ренан, Л.Н. Толстой и немецкий социал-демократ К. Каутский, задача расшифровки смысла этического и философского пластов «романа в романе» с самого начала сводилась к его сопоставлению с работами не Ренана, а Л.Н. Толстого, в личности которого угадывается прообраз Левия Матвея. И не только потому, что пророка следует искать в своем отечестве: ведь нравственно-этический характер концепции Л.Н. Толстого как раз соответствует предмету поиска.
К сожалению, изначально это не было учтено мною, и поиск велся по вот такому «длинному пути» (листая толстые тома литературного наследия Л.Н. Толстого):
В цикле повестей и рассказов о нравственности, созданном Толстым по просьбе Шолом-Алейхема для сбора средств помощи пострадавшим от погромов в Кишиневе, были обнаружены 18 обнадеживающих моментов в виде ссылок и фактов прямого цитирования Евангелия от Матфея, причем в ряде случаев имя евангелиста Толстой писал через «в». Более того, в «Божеском и человеческом» содержится момент, напоминающий описание колебаний булгаковского Пилата: генерал-губернатору представили на утверждение смертный приговор юноше-революционеру. Сановник не решается поставить под ним свою подпись, но в его памяти всплывает лицо императора, поручившего ему твердой рукой подавить смуту; появляется боль в сердце, и генерал, опасаясь навлечь на себя гнев самодержца, утверждает приговор.
Знакомая по Булгакову , чисто «пилатовская» ситуация. С той лишь разницей, что у Пилата боль появляется не в сердце, а в виске…
Похоже, что «козлиный пергамент» где-то рядом…
Примечания к 40 главе:
1. В.Я. Лакшин. Мир Михаила Булгакова. «Литературное обозрение», № 10-1989 г., с. 24.
2. М.А. Золотоносов. Родись второрожденьем тайным… «Вопросы литературы», № 4-1989, с. 181.
3. Эти слова Толстого приводит Горький в своих воспоминаниях – указ. соч., с. 132.
4. Э. Ренан, указ. соч., с. 286.
5. Там же, с. 283.
6. Там же, с. 134.
7. Там же, с. 235, 239.
Глава XLI. «Не мир, но меч!»
Фигура Левия […] второстепенна.
Б.В. Соколов 1
И вот, наконец, находка: все шесть выделенных признаков – оба лексических момента и четыре концептуальных положения – присутствуют в труде «Соединение и перевод четырех Евангелий», на создание которого Толстой затратил без малого четверть века. Несмотря на запрет церковной цензуры, он неоднократно издавался в России и за рубежом, а в советское время был включен в юбилейное девяностотомное полное собрание сочинений (двадцать четвертым томом) дискриминационным тиражом в пять тысяч экземпляров, что сразу же сделало его библиографической редкостью.
Булгаков вряд ли мог не знать о его существовании – в состав редакционной комиссии по изданию юбилейного собрания входил его друг и биограф П.С. Попов, женатый на внучке Толстого, а работа над изданием началась еще до 1928 года.
В «Четвероевангелии» содержатся оба выделенных элемента «булгаковской» лексики. В частности, приводя канонический перевод стиха «Иисус увидел человека, сидящего у сбора пошлин, по имени Матфея…», Толстой предлагает свою версию перевода: «Раз по пути увидел Иисус, сидит человек, собирает подати. Звали человека Матвеем»2. Стих «…многие мытари и грешники возлегли с Ним и учениками Его» Толстой перевел следующим образом: «И сделал Матвей угощение Иисусу. Пришли еще откупщики податей и заблудшие и сидели с Иисусом и учениками Его». Снова та же лексика; имя же Матвей вообще является произвольной вставкой Толстого: ни в греческом списке, ни в синодальном переводе этого стиха оно не упоминается.
Присутствуют в «Четвероевангелии» и все четыре выделенные «булгаковские» концептуальные положения:
Свое отношение к понятию «свет» Толстой изложил следующим образом: «Я не знал света, думал, что нет истины в жизни, но, убедившись в том, что люди живы только этим светом, я стал искать источник его и нашел его в Евангелиях, несмотря на лжетолкование церквей. И, дойдя до этого источника света, я был ослеплен им и получил полные ответы на вопросы о смысле моей жизни и жизни других людей […] И я стал вглядываться в этот свет и откидывать все, что было противно ему, и чем дальше я шел по этому пути, тем несомненнее, тем яснее становилась для меня разница между истиной и ложью» 3.
Эти слова великого писателя дополняет запись в дневнике С.А. Толстой: «Он стал изучать Евангелие, переводить его и комментировать […] Он стал […] счастлив душой. Он познал, по его выражению, «свет». Все его мировоззрение осветилось этим «светом».
Здесь небезынтересно отметить, что Софья Андреевна явно дистанцирует себя от мировоззрения мужа, подчеркивая кавычками ключевое для этого мировоззрения понятие. Дочь писателя Т.Л. Сухотина-Толстая в своих воспоминаниях пишет, что Софья Андреевна отказалась помогать мужу в переписывании его черновиков, связанных с работами над Евангелиями 4. Впрочем, в данном случае важно не это, а то, что дневник Софьи Андреевны опубликован издательством Сабашниковых в Москве в 1928 году, и Булгаков мог быть знаком с его содержанием.
