Однако война, насилие – это бумеранг. С одной стороны, войны оборачиваются горой трупов не только в стане врагов, но и среди своих, с другой – процесс насилия, убийства вызывает отвращение к себе и растрачивает былую агрессивность. Или, точнее, в процессе убывания агрессивности человек перестраивает модель поведения, сначала все больше возмущаясь ужасами войны, а потом и собой как носителем агрессивного начала. Усталость от войны способствует пацифистским настроениям, просыпается человеколюбие, люди вспоминают о традиционной морали, начинают мечтать о спокойном, мирном труде и ищут виноватых в виде своих или чужих правительств, а также тех, кто использовал их порыв к насилию в корыстных целях.
Некоторые политологи, анализируя процессы, происходящие сегодня на территориях бывшего СССР, описывают их примерно так. Развал империи, борьба за независимость отдельных республик есть следствие естественного для человека стремления к свободе. А то, что обретение независимости сопровождается вспышками насилия, которые на наших глазах перерастают в гражданские, национальные и религиозные войны локального характера, – неизбежные издержки обретения свободы не вполне готовыми к ней, не вполне цивилизованными и испорченными «долгим сидением в тюрьме» нетерпеливыми национал-радикалами. Мол, СССР – тюрьма народов, пресловутые 70 лет советской власти извратили природу человека, которому еще только предстоит вылечиться от последствий социалистической действительности. Кроме того, советская национальная политика так перетасовала народы и их территории, что теперь приходится расхлебывать кашу, заваренную 50-60 лет назад. В соответствии с еще одной версией, национальные конфликты (и националистические настроения) разжигаются бывшими функционерами-коммунистами, заинтересованными в нестабильности, срыве демократических преобразований и возврате к былой политической практике, восстанавливающей их былые привилегии.
Не ставя под сомнение реальность этих и других мотивов, нельзя не упомянуть и о следующем. Если подойти к истории с хронометром, то можно заметить, что в 60-70-е годы XX века была «пропущена» мировая война. То, что было названо «холодной войной», а также такие региональные войны и конфликты, как Карибский, война Америки во Вьетнаме, арабо-израильские войны, студенческие волнения во Франции в конце 60-х годов, чехословацкие события 1968 года, волна терроризма, захлестнувшая Западную Европу в середине 70-х годов, затяжная и кровавая война между католиками и протестантами в Северной Ирландии и т. д., – естественные следствия этой «пропущенной» войны. Скопившаяся агрессивность потребовала выхода и так или иначе реализовалась в различных конфликтах и катаклизмах.
Тоталитарный режим сдерживал не только порывы человека к свободе и справедливости, но и агрессивные порывы, которые не находили соответствующего по масштабу выхода. Не стала паллиативом и война в Афганистане – слишком далекая, локальная и непопулярная, чтобы придать агрессивным порывам осмысленный и естественный характер.
Зато распад империи и крушение тоталитарно-охранительного режима, долгое время являвшегося полюсом зла и объектом ненависти для народов и граждан, обнаружили то, о чем можно было догадываться: ненависти скопилось так много, что ей уже некуда было деваться. Природа человека такова, что он не может сказать себе и другим: моя (ваша) душа переполнена злобой, поэтому давайте кого-нибудь убьем, чтобы унять зуд души и израсходовать злобу, без чего я (мы) не смогу спокойно жить и работать. Человек нуждается в самооправдании. Его устраивает только «святая ненависть», «справедливый гнев», «праведная жажда крови» врага. Ему необходимо благородное обоснование его порывов, хрестоматийный образ «коварного» врага. Самая наивная мотивация устраивает его, если он заряжен жестокостью до предела. Именно так начинаются погромы, национальные и религиозные войны, в которых нет правых и виноватых, налицо лишь механизмы реализации накопленного зла. Выбор врага соответствует тем или иным национальным стереотипам.
В любом случае желательно, чтобы враг был рядом и чтобы он был достоин ненависти. Только в самом начале армяно-азербайджанского конфликта можно было считать, что «нецивилизованные мусульмане напали на наших братьев армян». Затмевающая разум необоснованная жестокость быстро уравняла их. «Чужой, другой, непонятный» – самый простой, наивный, но апробированный объект для ненависти. А если призвать на помощь историю, то у круговорота насилия появляется еще одно обоснование. Теперь узбеки сражаются с таджиками, таджики – с узбеками и сами с собой, грузины – с абхазами и осетинами, молдаване – с русскими казаками, а чеченцы, кажется, готовы сразиться со всем миром сразу. Готовность к самообману, невозможность признаться себе в истинных мотивах своих поступков отнюдь не отрицают наличия разумных оснований. Человек, опьяненный жаждой насилия, напоминает подчас лунатика, точно ориентирующегося на карнизе, или полусумасшедшего садиста, который, однако, не бросается с кулаками на трамвай, а выбирает себе жертву по силам. Поэтому черкесы не объявляют войну Америке, а осторожные прибалты реализуют свой комплекс агрессивности не в погромах русских, а в своем законотворчестве.
То, что происходит на наших глазах, происходило уже не раз и всегда завершалось усталостью, страхом перед содеянным и последующим периодом мира. Происходящее можно назвать перманентной третьей мировой войной, которая может приобрести всеобщий характер, а может израсходовать свою силу в региональных конфликтах. Вероятно, мораль, человеколюбие и ненависть аккумулируются в одном и том же отсеке человеческой души. Убывание желчи компенсируется человеколюбием, происходит отрезвление, и человек оборачивается с недоумением назад, не понимая, что за сумасшедшие устроили эту кровавую бойню. Историки и социологи отыскивают исторические и социальные мотивы: «Во всем виноват Гитлер, Сталин, Гамсахурдиа, амбициозность тех или иных национальных лидеров, комплекс неполноценности, вызванный былой экспроприацией той или иной территории, горечью унижения, когда одна страна была покорена другой, и т. д.».
Но так ли виновен тиран? Любая иллюзия опасна, ибо является механизмом накопления энергии заблуждения.
«Англичане и французы сделали свои выводы, страсть к насилию у них улеглась и, кажется, надолго, – пишет о последствиях Первой мировой войны уже цитировавшийся Валерий Ронкин. – В России и Германии, наоборот, популярность получил лозунг о превращении войны империали-стической в войну гражданскую.
В России война гражданская приняла поистине апокалиптический характер.
Ленинский нэп способствовал смягчению нравов, но болезнь не была побеждена окончательно. Наблюдая замашки своего непосредственного окружения, Сталин, человек честолюбивый, понял, чем он может стяжать себе всенародную любовь.
Он никого не убивал, просто он предоставил эту возможность гражданам руководимой им страны, которой они с удовольствием и воспользовались. Удовольствие было тем больше, чем больше была у палачей иллюзия безнаказанности (в отличие от гражданской войны, которая эту иллюзию не подтвердила). Надо отдать справедливость “гениальному кормчему”, было и другое отличие. Во “времена культа личности” непосредственно к убийствам была допущена гораздо меньшая часть людей, чем во время гражданской войны. Остальные должны были довольствоваться писанием доносов, скандированием лозунгов типа: “Если враг не сдается, его уничтожают”. Поэтому количество убийств на единицу времени в годы “культа” было в 2,5-3 раза меньше, чем в годы гражданской войны».
К сожалению, не выработаны механизмы безболезненной реализации человеческой агрессивности. Так, страны, которые считаются более цивилизованными, пытаются сдерживать агрессивность своих граждан, приучая их уважать законы. Способами канализации агрессивности являются и спорт, и зрелища (вспомним лозунг «Хлеба и зрелищ», где последнее и является патентованным способом сброса лишней энергии). Но бунты «черных» в Америке, подростковая преступность, война банд, бесчинства английских и прочих болельщиков, погромы и убийства «иностранных рабочих» есть проявление тех же процессов, которые в странах менее развитых и более эмоционально несдержанных происходят, естественно, более бурно.
Очевидный неуспех экуменического движения, как и трудности реального объединения Европы, многочисленные территориальные споры и претензии, до поры до времени не педалируемые правительствами, сакральное отношение к собственным национальным границам и т. п. свидетельствуют среди прочего и о том, что народы оставляют на всякий случай «чужого» рядом с собой, словно берегут материал, из которого можно будет при необходимости слепить образ врага.
