Но у современных «левых» появилось новое принципиальное качество, отличающее их от «старых левых». Это декларируемая, чудовищной силы, тяга к Православию и мистицизму. О качестве мистицизма левых не стоит и говорить — достаточно услышать такие прохановские слова: «когда мы обустраивали футбольное поле (на территории разоренного Миусского кладбища — К.К.), то выкопали череп». Потом стали играть этим черепом в футбол. А потом господин Проханов, исследовал топографию этого кладбища и решил, что это был череп Николая Федорова — философа «общего дела» и воскресителя всех предков. «Конечно, — продолжает писатель, — у меня нет полной уверенности, но некое мистическое чувство подсказывает мне, что я играл в футбол черепом Федорова. И именно из этого попранного черепа…., впервые донеслись до меня слова Федоровской проповеди “воскрешения мертвых”, искупления грехов отцов подвигами сыновей» (5, 1). Комментарии тут неуместны. Уместно другое — обращение к Православию и христианству в том качестве как это делают «новые левые» свидетельствует о современном кризисе «левой» идеи. Ни принцип народности, ни принцип национальности им недостаточен, дабы ими, возможно, не понят — они не знают, что с ними делать вне рамок оппозиционности. Остается искать обновления в Православии и провозглашать «Пасху — национальной идеей России», не замечая чудовищной неграмотности сего лозунга. Христианский универсум адаптируется под свои цели, а Николай Федоров (не имеющий отношения к богословию) провозглашается новым идеологом. Левая идеология принципиально не дает возможности полного понимания целей и задач Христианства. На фоне нынешнего приспособления целей метафизических к целям земным, прежний материализм выглядит старомодно-простым. Прохановская Пасха в виде национальной идеи угнетает страшной телесной социальностью и вульгарностью, круто замешанной на экзальтированном восторге. Читая следующее — «Пасха, понимаемая как вселенский порыв к преодолению смерти, к возрождению, к воскрешению из мертвых, к созданию бессмертного богоподобного человечества» (5, 2), — читая все это так и видишь тысячные ряды неких человеков в одинаковых спецодеждах. Взявшись за руки для «вселенского порыва», они, одновременно, делают некую такую производственно-технологичную работу, что превращаются в вечное богочеловечество. Кроме того, по Проханову, «вся история человечества связана с тем, что Господь делегирует человечеству все большее количество своих “полномочий”… Чем дальше, тем больше происходит трансляция божественных задач людям» (5,2). Демократический принцип смело распространяется и на Бога, Который Сам уже выглядит этаким главой парламента, раздающим подчиненным рабочие задания. Христианский универсум превращен здесь, в сущности, в современный глобализм, в лице американского проекта ведущего борьбу уже не только с самобытными культурами, но и вообще с интеллектуально-идеологическим типом европейского мышления. Поиск истины все больше вытесняется прагматизмом, в том числе и в нашей современной культуре, в том числе и среди наших «новых левых». А на прохановскую «пасху как национальную идею» могут, собственно претендовать и иудеи.
Христианство в левой адаптации удивительно вульгарно. Христианство в левой интепретации приобретает очертания прежде всего некой физической силы, как будто не две тысячи лет оно нам являло совершенно иной источник. Левизна искусства содержит в себе неполноту. Об этом, в сущности, писал и Кожинов, хотя и избежал обсуждения вопроса «левые и национальное сознание», «левые и христианство». Левое искусство принципиально не может в себя вместить самобытность национального мира. В нем по-прежнему человек как личность остается на нижнем этаже техногенного мира.
2004 г.
1. Кожинов В.В. Об эстетике авангардизма в России. — В кн.: Размышления о русской литературе. М., 1991. Здесь и далее цитируется данное издание с указанием страниц в тексте статьи.
2. Кожинов В.В. Птуи русской культуры. В кн.: Судьба России: вчера, сегодня, завтра. М.,1997.
3. История советского театра. Петроградские театры на пороге Октяюбря и в эпоху военного коммунизма. 1917–1921. Т. I. М.-Л., 1933.
4. О театре. И. Аксенов, Б. Арватов, Э. Бескин, В. Блюм, А. Ганн, М. Загорскийц, В. Раппопорт и др. Тверь, 1922.
5. Проханов А. Пасха — национальная идея России. «Завтра», 2004, № 16.
6. Елизаров М. Pasternak. Роман. М, 2003.
7. Я полагаю лучшей работой о сущности народности, национальности, государственности статью Н.П. Ильина «Этика и метафизика национализма в трудах Н.Г.Дебольского (1842–1918)», опубликованную в журнале «Русское самосознание», СПб, 1995, № 2.
Говорят, что Александр Проханов написал национальный бестселлер. Говорят, что роман «Господин Гексоген» создан им в порыве искренних патриотических чувств. Говорят, что наш ведущий журналист предъявил соотечественникам неслыханную «новую правду» о разрушении России. И мы можем вздохнуть с легкостью — наконец-то все разоблачены, расставлены по местам, выравнены в шеренги.
Первый парадокс прохановского «жесткого романа» — его жесткость почему-то всем пришлась по вкусу и оказалась удобоносимой для тусовщиков любой комплекции: от банкиров-миллионщиков до писцов, обслуживающих хозяев своих газет. Но грустнее другое — нормальные, любящие свое Отечество и давно пребывающие в скорби русские интеллигенты смогли увидеть в этом романе «правду осквернения страны». Именно поэтому я решила писать о «Гексогене», задавая автору и его героям самые прямые и ясные вопросы.
Вопрос первый: действительно ли роман «Господин Гексоген» можно назвать «национальным бестселлером»?
Да, можно. Именно с этим утверждением я соглашусь, так как прохановский роман беспрепятственно вписывается в это пиаровское чудовище, имеющее столь дикое имя — порождение слепого, выморочного сознания безответственных последних лет. Национальный бестселлер — безумный термин безумных лет. Ясно всякому, что определение «бестселлер» не имеет ни малейшего отношения к художественной литературе — но кричит, вопиет о своем страстном желании всем угодить и понравиться, о своем намерении включить как можно больше читателей в злободневное публицистическое пространство. Роман Проханова обладает всеми этими качествами: он пообещал читателю рассказать правду о закулисной жизни политиков; он построен на выигрышной теме о «тайном знании», мировом заговоре; все главные герои его служат в спецразведках; жирным курсивом и с этакой размашистой прямотой говорится о евреях, а еще автор «задрал юбки» известным дамам-политикам. «Жареное», «клубничка» (эротическая и политическая) и кровушка («наша русская», «наша мусульманская», «наша африканская») — вот составляющие блюда под названием «бестселлер».
Бестселлер принципиально принадлежит злобе дня. Он — площадное явление и в этом качестве, безусловно, может содержать в себе элементы «правды факта», фактуру журналистской «правды секунды». Бестселлер принципиально рассчитан на эксплуатацию действительно социально-ярких и реальных чувств населения: недовольство политиками (а когда было «довольство»?), недовольство правительством, чиновниками; чувств обиды и тоски об утраченном; чувств стыда и унижения. Но именно эти реальные чувства в пространстве прохановского романа категорически преобразованы и направлены в иное русло. Какое? О том речь впереди.
Пока же скажем, что бестселлер по определению не может быть национальным (все же трудно вычленить некий общий для всех народов России национальный элемент). Следовательно, «национальный» здесь не более чем эффектная вывеска-мутация, некая имитация, но само слово это сегодня, безусловно, «заряженное». Одновременно присутствие рядом с «бестселлером» определения «национальный» сильно пахнет сливанием в него некоего особого, безупречно денационализированного смысла. Впрочем, задолго до недавно приобретенного на западном рынке дешевых распродаж «национального бестселлера», мы уже слышали о переведенном на многие языки «мировом бестселлере» — «Русской красавице» Вик. Ерофеева, где, естественно, нет ни «русской» (в ее живом образе), ни «красавицы», но имеются только шлюшки с элитарными способами жить, не чурающиеся и оккультизма.
Вопрос второй: какова она, «новая правда», романа «Господин Гексоген»?
«У нас нет России», — именно с такой мыслью написан роман самого публицистического современного писателя. Как происходит этот «акт возмущения» лучше всего видно именно из второстепенного ряда литературы, куда отнесем и данное сочинение А. Проханова. В чем суть этой «протестной литературы», которая так «подкупает» нынешнего читателя? Прежде всего, повторим, в спекуляции отчаянием. Проханов, страстно вещающий все последние годы о «русских началах» то белых, то красных, то средне-третьих, об оппозиционности «режиму Е.Б.Н», активный зритель переворота 91-го года и крови 93-го, пишет роман, полный безвыходности, утешая читателя тем, что помимо «заговора спецслужб», в котором явно победили поклонники «мирового правительства», есть еще некие тайные «чистые» силы, есть некий «Русский орден», радеющий за самостоятельность России (представитель этого ордена дважды мелькнет в романе). Но это ли может быть утешением, это ли должно стать надеждой, если «вера в Россию» на протяжении всего романа разлагается как труп на глазах у публики? Вроде бы в Россию «верят» все герои, все желают ее процветания и могущества. Но вера эта всегда имеет теневую сторону — непременно с изъяном и с гнильцой.
