С научной точки зрения, например, возможно, что люди недовольны коммунистическим образом жизни и одновременно принимают его, предпочитают другим и готовы его защищать, что имеет место в Советском Союзе. Для обывательски думающего критика коммунизма это немыслимо: раз люди недовольны коммунистическим образом жизни, — полагает он, — значит, они его отвергают и готовы отказаться от него в подходящее время. Для обывательски думающего апологета это тоже немыслимо: раз люди принимают коммунистический образ жизни, — полагает он, — значит, они довольны им. Известно, далее, что советские люди официально осуждают диссидентов. Обывательски думающие апологеты советского общества объясняют это доверием народа к своему руководству, любовью к своему строю и нелюбовью к диссидентам как к тунеядцам, клеветникам, шпионам. Обывательски думающие критики советского общества объясняют это страхом репрессий. Но с научной точки зрения как то, так и другое лишено смысла. Большинство советских людей осуждает диссидентов искренне, но в соответствии со своей социальной природой, которая не зависит от эмоций и веры или неверия. Обывательски думающий человек склонен выдавать свои личные пристрастия за истину. Например, он замечает, что ряд советских физиков, биологов, математиков оказались в диссидентском движении, а многие другие в интимных беседах высказывали свое сочувствие диссидентам. Отсюда он делает желаемый вывод, будто советские ученые против существующего в Советском Союзе режима. Не надо быть ученым, чтобы показать абсурдность такого заключения. Те же самые ученые, которые высказывали свое сочувствие диссидентам в интимной беседе, осуждают тех же диссидентов на собраниях в своих учреждениях. А само понятие «ученые» есть пустышка в отношении массы чиновников, занятых в советской науке.
Мне приходилось неоднократно сталкиваться со случаями умозаключений, чудовищных по своей нелепости, хотя делали их люди образованные. Например, узнав о случаях отказа молодых людей из религиозных соображений брать оружие в руки и служить в армии и готовых за это понести тяжелое наказание (а по советским законам это — преступление), один мой оппонент развил целую теорию слабости советской армии. Когда я привел в качестве контраргумента тот факт, что многие миллионы молодых людей берут в руки оружие и готовы выполнить любые приказания властей (вплоть до подавления своих соотечественников, не говоря уж о народах других стран), мой собеседник только махнул рукой: несколько человек, отклоняющихся от нормы, для него оказались более убедительными, хотя такого рода отклонения имеют место во всяких армиях и предсказуемы чисто статистически.
Отождествление субъективных оценок с объективным положением вещей обывательски думающими людьми зашло настолько далеко, что теперь большинство понятий, употребляемых в разговорах на социальные темы, утратило научный характер и превратилось в оценочные выражения. Таковы, например, выражения «тирания», «диктатура», «народовластие», «демократия», «бюрократия» и т.д. Если уж народовластие, то с точки зрения обывательски думающего человека это очень хорошо, и он даже мысли не может допустить, что массовые репрессии в Советском Союзе явились проявлением именно народовластия, доведенного до предела. Он не способен понять того, что и народовластие имеет свою социальную структуру, в том числе — подчинение, неравенство, иерархию, средства насилия.
Обывательски думающий человек подходит к жизни других людей так, будто он сам находится в их положении, и распространяет на них свое отношение к жизни, свои критерии оценок, свои переживания. Он не способен понять того, как сами другие люди в их положении осознают и переживают свое положение. Такое отождествление характерно как для людей на Западе в отношении жизни советских людей, так и для советских людей в отношении жизни людей на Западе. Такое отождествление имеет место и в отношении жизни людей в прошлом и в будущем. Когда советскому человеку говорят, например, что на Западе жизненный уровень в три раза (или даже в пять раз) выше, чем в Советском Союзе, то он понимает это очень просто: он помножает свою зарплату на три (или на пять), оставляя прочие условия жизни без изменения. Аналогично западный человек, услышав эту фразу о разнице в образе жизни, просто делит свои источники дохода на три (или на пять). И обычно как те, так и другие после этого начинают сомневаться в истинности утверждения о соотношении жизненных условий на Западе и в Советском Союзе. Научно думающий человек знает, что жизненный уровень людей неразрывно связан с общими условиями жизни, с ценой, которую люди платят за свой уровень. Так что смысл имеет лишь сравнение всей совокупности условий.
Имеет хождение такая концепция структуры населения в коммунистических странах: 1) народ — жертва режима; 2) власть — угнетатели народа; 3) диссиденты — защитники угнетенного народа. Какими бы соображениями ни руководствовались люди и какова бы ни была их личная судьба, но когда они такую концепцию высказывают, они тем самым являют типичный пример обывательского метода мышления. Население реального коммунистического общества на самом деле имеет совсем другое строение, хотя в нем есть жертвы, власть и диссиденты. И строение это не только неизмеримо сложнее приведенной примитивной схемы, оно может быть описано лишь в иной системе понятий вообще. Выражение «народ» здесь вообще лишено смысла, систему власти отделить от населения невозможно даже в абстракции, настолько она опутывает все общество в самых различных разрезах, а диссиденты самими условиями жизни общества обречены быть защитниками лишь самих себя, причем — не только от властей, но и от солидарного с властями «народа».
Исторический и социологический подходы
Идеи историзма в понимании явлений человеческой жизни стали теперь настолько естественными, что даже мысль о возможности оспаривать их кажется кощунственной. Существует мнение, будто сущность коммунистического общества можно понять лишь с точки зрения исторической, т.е. рассматривая историю его формирования. Разумеется, рассматривая историю подлинную, а не сфальсифицированную прокоммунистически настроенными историками и философами. Вот, мол, если показать, как на самом деле все происходило, как на самом деле складывалось это общество, тогда и станет ясным, что оно собою представляет.
Но спросим себя: а что такое подлинная история? Если мы достоверно узнаем, что Сталин был агентом царской охранки, что Ленин получал деньги от правительства Германии, что точное число жертв репрессий такое-то, будет ли это знанием подлинной истории? И много ли ясности внесет это в познание существующего коммунистического общества? Разоблачений «подлинной» истории советского общества было предостаточно. Но намного ли это продвинуло научное понимание его? И кстати сказать, на историческом подходе настаивает и апологетика коммунизма, вовсе не заинтересованная в разоблачении его сущности. Случайно ли это?
Я не отвергаю роли и пользы историзма в исследовании таких явлений, как социальный строй данной страны. Но я считаю, что ведущая роль в этом должна принадлежать социологическое! точке зрения. Надо знать, что именно получилось в результате исторического процесса, чтобы разобраться в сущности этого процесса, ибо последняя и состоит в ее результате. Надо понять ставшее общество как данность, чтобы постичь смысл каких-то исторических событий, предшествовавших ему и, как кажется, продуцировавших это ставшее общество. А задача исследования ставшего общества есть задача социологическая.
Социология тоже рассматривает жизнь общества как протекающую во времени. Но есть существенное отличие роли времени в социологическом подходе от роли времени в случае исторического подхода. Социология стремится познать формы социальной жизни, регулярно воспроизводящиеся в стабильном виде во времени, их универсальные закономерности и тенденции. Для истории же важно познать то, каким путем эти формы жизни однажды возникли во времени. Если поставить вопрос так: а каким образом вообще возникают такие формы жизни, т.е. вопрос общий, то научным ответом на него могут быть лишь суждения социологов о том, как воспроизводятся эти формы жизни в данном обществе.
Никакого научного исторического объяснения того или иного типа общества не существует с чисто логической точки зрения. Существуют лишь иллюзии исторического объяснения. Не случайно до сих пор армия ученых не может объяснить происхождение языка, человека, христианства и прочих сложных явлений общественной жизни. Не потому, что фактов мало, — фактов в таких случаях часто бывает более чем достаточно. А потому что это в принципе невозможно. В случае со становлением коммунистического общества мы знаем слишком много исторических деталей. Но пока не будет построена научная: теория ставшего общества, все это так и останется лишь историей данного куска мира в данное время. А упомянутая теория может быть построена лишь отвлеченно от истории, лишь рассматривая данное общество как эмпирический факт.
