Присутствуют в «Четвероевангелии» и все четыре выделенные «булгаковские» концептуальные положения:
Свое отношение к понятию «свет» Толстой изложил следующим образом: «Я не знал света, думал, что нет истины в жизни, но, убедившись в том, что люди живы только этим светом, я стал искать источник его и нашел его в Евангелиях, несмотря на лжетолкование церквей. И, дойдя до этого источника света, я был ослеплен им и получил полные ответы на вопросы о смысле моей жизни и жизни других людей […] И я стал вглядываться в этот свет и откидывать все, что было противно ему, и чем дальше я шел по этому пути, тем несомненнее, тем яснее становилась для меня разница между истиной и ложью» .
Эти слова великого писателя дополняет запись в дневнике С.А. Толстой: «Он стал изучать Евангелие, переводить его и комментировать […] Он стал […] счастлив душой. Он познал, по его выражению, «свет». Все его мировоззрение осветилось этим «светом».
Здесь небезынтересно отметить, что Софья Андреевна явно дистанцирует себя от мировоззрения мужа, подчеркивая кавычками ключевое для этого мировоззрения понятие. Дочь писателя Т.Л. Сухотина-Толстая в своих воспоминаниях пишет, что Софья Андреевна отказалась помогать мужу в переписывании его черновиков, связанных с работами над Евангелиями . Впрочем, в данном случае важно не это, а то, что дневник Софьи Андреевны опубликован издательством Сабашниковых в Москве в 1928 году, и Булгаков мог быть знаком с его содержанием.
Из-за невозможности процитировать здесь десятки страниц, посвященных Толстым раскрытию смысла Христовой фразы «Вы – свет миру», ограничусь минимумом.
Соединив стихи Ин.8,12 и Ин.9,5, Толстой так излагает их смысл: «И сказал Иисус фарисеям: […] Учение Мое есть свет настоящий, тотсвет, при котором люди видят, что хорошо и что дурно […]Жизнь и свет одно и то же». Он считает, что обращенные к Пилату слова Иисуса (Ин.19,11) означают: «Ничего ты не можешь. Если ты видишь свет – идешь к свету; не видишь – ты будешь делать неминуемо дело тьмы». И еще: «Тот, кто живет светом разумения, с тем ничего не может случиться дурного, потому что он всегда в свете» (прошу сравнить употребленное Толстым характерное сочетание «в свете» с предлогом «в» с булгаковской фразой «не берете к себе, в свет»). Эта трактовка сильно расходится с каноническим переводом этого стиха: «Иисус отвечал: ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; посему более греха на том, кто предал Меня тебе». Как видим, здесь речь идет, скорее, об оправдании Иисусом Пилата и обвинении Иуды, но никак не о «свете». И второе: «булгаковская» фабула прямо противоречит смыслу этого стиха в синодальном переводе, зато она близка к трактовке Толстого.
Приведенное показывает, что понятие о «свете» как антитезе «тьме» рассматривается Толстым как разница между истиной и ложью, жизнью и смертью. Это подтверждает сделанный вывод о том, что пожалованный Мастеру «покой» есть не что иное, как забвение, духовная смерть.
Вспоминая о том, как Л.Н. Толстой пришел к такому восприятию понятия «свет», Татьяна Львовна описывает его поиски истины в православии, неоднократные беседы с иерархами церкви и монахами:
«Он остался разочарован результатом, и лишь изучая Евангелие, он постиг истину: «Я достиг солнца, следуя за его лучами», – говорил он, желая выразить, что он пришел к христианству, пройдя через православие. И в сочинении «В чем моя вера?» он пишет: «Это было мгновенное озарение светом истины» (ПСС,т.23, с.30). По его словам, он получил полные ответы на вопросы: каков смысл жизни? и смысл жизни других? В тот период отец целиком отдался выполнению огромного труда; он сделал новый перевод четырех Евангелий, сравнил их и на основе этого сравнения установил единый текст […] «Я говорил себе, что во всем этом есть что-то ложное, но увидеть это ложное я не мог. Много позднее эта тьма начала рассеиваться и просветляться, и я постепенно стал понимать свое состояние» .
Трактовка Толстым понятия о «свете» конгениальна с трактовкой этого же понятия иудейским этическим учением, известным как «Каббала», в котором «Ор Хаим» (свет жизни) – одно из основных понятий. Следует отметить, что, работая на переводом Евангелий, Толстой специально изучал древнееврейский язык, выверяя свои выводы по ключевым вопросам в трактовке Торы.
О пути Толстого к «свету» писали не только его современники. В.Я. Лакшин, например, в своей книге «Пять великих имен» посвятил этому даже целую главу, озаглавив ее «Путь к солнцу». К сожалению, никаких ассоциаций со «светом» в романе Булгакова у него при этом не возникло.
Не возникли у него ассоциации и при разборе булгаковской трактовки отношения Христа к земной власти: «В отличие от евангельского Иисуса, уклончиво заявляющего «Богу – Богово, кесарю – кесарево», Иешуа у Булгакова не знает компромисса с римской властью…» И дело даже не в том, что трактовка в романе этого вопроса отражает мнение Толстого, а в том, что сам Толстой обосновывает свою концепцию именно этим (цитируемым В.Я. Лакшиным) афоризмом Христа: «По учению церковников […], место это значит то, что надо исполнять свои обязанности царю так же, как и Богу», и приводит свое понимание: «Толкование этого текста церковью исполнено высокого комизма. Текст этот, явно отрицающий власть, читается в царские дни и служит главной опорой власти […]. Но дело в том, что Иисус не только не признает власти, не только презирает ее, но считает ее по существу своему злом, становится сам и ставит людей выше ее. Все учение его […] прямо исключает всякую власть, считая ее злом и поэтому тьмою».
Это утверждение Толстого противоречит текстам Евангелий, хотя бы даже процитированному стиху Ин.19-11, где сам Иисус утверждает, что власть дана Пилату не кесарем, но Богом. К сожалению, это место – далеко не единственное, при переводе которого Толстой исказил смысл первоисточника.
Здесь будет уместным отметить еще один контекст использования Толстым понятия «тьма» – в прямой увязке с понятием «власть»; эти контексты (духовная смерть, власть) дают основу для нового осмысления проходящей рефреном по всему булгаковскому тексту «тьмы».
Следует отметить, что отношение Толстого к земной власти проявилось не только при переводе и толковании Евангелий; оно фактически являлось одной из доминант его этики, особенно в последний период жизни. Именно этот вопрос явился одним из главных противоречий между его мировоззрением и концепцией государственного устройства Вл. Соловьева, который считал, что государство должно быть построено в виде пирамиды, на вершину которой он помещал основанную на религии нравственность. Толстой же категорически отрицал любой принцип государственного устройства как противоречащий учению Христа. Такое отношение отразилось, в частности, на его настроении после ставшего знаменитым отказа от собственности. Вот что он писал по этому поводу 2 августа 1910 г. своему поверенному В.Г. Черткову: «Сделал, главное, несомненно дурно тем, что воспользовался учреждениями отрицаемого мной правительства, составив по форме завещание. Теперь я ясно вижу, что во всем, что совершается теперь, виноват только я сам» .
Вспоминая "О том, как мы с отцом решали земельный вопрос», и говоря о приверженности Толстого идее Г. Джорджа об использовании земли, Татьяна Львовна упоминает, что во всем этом ее отца мучило одно – налог с земли должен был собираться правительством, действия которого основаны на насилии .
