32
Подзаголовок фильма явственно выражает его тему: «Дух дышит, где хочет».
Последним черно-белым фильмом Брессона стала «Мушетта» (1966). Все последующие («Кроткая», «Четыре ночи мечтателя», «Ланселот Озерный», «Вероятно, дьявол» и «Деньги») были цветными. – Прим. пер.
Мишель Монтень. Опыты, гл. Х. Пер. А. С. Бобовича и др. М.: Голос, 1992.
Глаза без лица (фр.).
Большинство артистов, исполняющих главные роли, замечательны и сами по себе и с точки зрения ясности своего присутствия на экране. Однако следует заметить, что, в отличие от двух других игровых фильмов Рене, в «Мюриэли» доминирует Дельфин Сейриг в роли Элен. В этом фильме (но не в «Мариенбаде») Сейриг обнаруживает целый комплекс достаточно ненужных и устарелых приспособлений звезды в специфически киношном смысле слова. То есть она не просто играет (или совершенным образом наполняет) роль. Она становится независимым эстетическим объектом. Каждая деталь ее внешности – седеющие волосы, подпрыгивающая походка, шляпы с широкими полями и элегантно небрежная одежда, ее неуклюжесть в радости и несчастье – все это излишне и все это незабываемо.
Religion from Tolstoy to Camus. Selected and introduced by Walter Kaufmann. New York: Harper, 1961.
Кауфман уверяет, что составил «разнородное собрание текстов, которые не приводят читателя к какому-либо предопределенному заключению, но дают верное представление о том, насколько сложен наш сюжет» – однако именно эту задачу книга и не выполняет. Попросту нечестно представлять католицизм папскими энцикликами да двумя с половиной страницами из Маритена (неосхоластические рассуждения о «случайной истине» и «необходимой истине» будут по большей части непонятны аудитории, на которую рассчитана антология). Отрывки из Габриэля Марселя, Симоны Вейль или из переписки между Полем Клоделем и Андре Жидом о предполагаемом обращении последнего в католичество, или из Ньюмана (о «грамматике согласия»), или из лорда Актона, или из «Дневника сельского священника» Бернаноса – все это было бы интереснее и познавательнее, чем то, что выбрал Кауфман. Протестантизм представлен с большей щедростью, но все же неадекватно: две проповеди пастора Нимёллера, слабая выдержка из Пауля Тиллиха (какое-нибудь эссе из «Протестантской эры» здесь выглядело бы куда уместнее), самая неинтересная глава из эпохальной книги Альберта Швейцера об эсхатологии в Новом завете, переписка Барта с Бруннером и уже упомянутый бесцветный отрывок из Энслина. И вновь резонный вопрос: почему выбрано именно это? Почему не что-нибудь существенное из Барта или Бультмана? Иудаизм у Кауфмана представлен только одним очевидным текстом – главой Мартина Бубера о хасидах. Почему не взять у Бубера что-нибудь более содержательное, например главу из «Я и Ты» или «Проблемы человека», – или, еще лучше, включить какой-нибудь текст Франца Розенцвейга или Гершома Шолема? Почему художественная литература представлена только Толстым и Достоевским? Почему не взять Гессе (например, «Паломничество в страну Востока»), или притчи Кафки, или «Апокалипсис» Д. Г. Лоуренса? Особенно загадочен акцент на Камю, чье имя появляется в заглавии и чье великолепное эссе о смертной казни завершает книгу. Камю не был религиозен и никогда на это не претендовал. Одно из положений его эссе – то, что смертная казнь может быть обоснована только как религиозное наказание и, следовательно, совершенно неприемлема, этически отвратительна в нынешних условиях пострелигиозного светского общества.
Дай мне стакан воды (итал.).
Мировосприятие эпохи является не только ее наиболее определяющей, но и наиболее изменчивой чертой. Оно может включать в себя идеи (интеллектуальная история) и поведение (социальная история) эпохи, даже не касаясь восприятия или вкусов, формировавших эти идеи, это поведение. Редко можно встретить такие исторические исследования – подобные работам Хёйзинги о позднем Средневековье или Февра о Франции шестнадцатого века, – которые действительно говорили бы нам что-то о мировосприятии изучаемого периода.
Чрезмерность (фр.).
Сартр замечает на это в «Святом Жене»: «Элегантность есть высшая степень действия, делающая видимой огромнейшие пласты бытия».
Ортега писал тогда: «Если искусство спасет человечество, то лишь одним: освободив его от серьезного отношения к жизни и вернув к непредвосхитимому ребячеству».
