Иван Гончаров - Письма (1858)

Почтеннейший и любезнейший Лаврентий Львович,

Вы никак не угадаете, о чем собираюсь писать: денег прошу! Вот в чем дело. По случаю отъезда моего за границу осталось в Ценс[урном] комитете 1000 р. сер[ебром] моего жалованья за 4 м[еся]ца: князь Щ[ербатов] не мог летом ходатайствовать об оставлении мне содержания по случаю известного и Вам Высоч[айшего] повеления, запрещавшего это, но он обещал мне в конце года исходатайствовать если не всю сумму, то часть — в виде награды, что и исполняет: сегодня послано к Вам об этом представление. Вы, конечно, поймете, как бы мне было приятно, если б это представление было уважено: 400 руб. сер[ебром] не шутка и такой суммой не брезгают и большие богачи. Основываясь на обещании князя, я надеялся и на благосклонность Абрама Сергеевича: просить о таком щекотливом деле считается неприличным, да и притом я не имею никаких прав на чью-либо особенную благосклонность ко мне в министерстве, например г-на Берне[?], который не знает меня, и других из вас, я, не сомневающийся в Вашем расположении ко мне, могу только попросить, если дело коснется Ваших рук, не быть не только против, но быть, если можно, за — и подкрепить представление Вашим добрым словом, тем более что это не оставление содержания, а награда, и потому Высоч[айшему] повелению не противоречит.

Прежний попечитель не имел обычая награждать ценсоров, да ведь он принадлежал к допетровской Руси, а прогресс требует отмены этого вредного обычая.

Я уверен, что Вы мешать не станете и пожелаете мне всякого добра и имущества, но на всякий случай счел нужным предупредить Вас и попросить принять это представление в благосклонное внимание. Поездка стоила мне 1500 р., да если отнимут еще эту тысячу руб., рана моя долго не затянется.

Свидетельствую вам искреннюю преданность и почтение.

И. Гончаров.

10 января

1858.

Вот и визит к Вам, почтеннейший Давид Иванович, но личностью своею беспокоить Вас не стану, а только оставлю мою статью для детского журнала «Подснежник», с покорнейшею просьбою просмотреть, подписать и вручить посланному из типографии Кулиша: он придет часов в 6.

Извиняюсь, что беспокою Вас, и свидетельствую Вам мое почтение и преданность.

И. Гончаров.

20 янв[аря]

1858.

Сегодня В. П. Титов сказал мне, что он очень желал бы присутствовать на одной из Ваших университ[ских] лекций и просит уведомить его, если можно, завтра утром, как расположены часы ваших лекций и когда, на какую лекцию преимущественно желали бы Вы, чтобы он приехал. Он, кажется, хочет не откладывать даже до будущей недели. Спешу сообщить Вам об этом, чтоб Вы в свою очередь все нужные сведения могли сообщить Его Превосх[одительству] Владимиру Павловичу завтра же поутру, и чем раньше, тем лучше: часов в 9 или 10. Адрес его: на Мойке, недалеко от Певческого моста, в доме Петржицкого.

Я бы сегодня сам зашел сказать Вам об этом, да не уверен, застану ли Вас: может быть, и зайду.

Не сочтите, пожалуйста, всего этого за…

1 апреля 1858 года.

Ваш И. Гончаров.

Самому мне некогда отлучиться и послать тоже некого: боимся воров. Оттого я и прошу Вас самих сообщиться с Влад[имиром] Павл[овичем].

6 мая.

Мой повар заболел, и я питаюсь сегодня крупицами от трапезы старых друзей, поэтому нашу скромную беседу, достолюбезнейший Александр Васильевич, позвольте отложить до следующей недели, а когда — о том забегу сказать лично: надеюсь, недолго мы заставим ждать нашу бутылочку рейнвейна, потому что повара никогда долго не болеют: этой прихоти им по штату не полагается.

Вчера я был в Царском Селе и Павловске: там хорошо, спешите туда.

Кажется, я доброму и сострадательному вниманию Казимиры Казимировны обязан рецептом, присланным мне неизвестным мне, но не менее от того любезным врачом Вальцом, по какому рецепту я с успехом лечусь от нестерпимой боли. Кстати и повар занемог: я бы не мог выпить ни капли вина и находился бы в гнусном положении — завидовать в этом лучшему из друзей.

Сегодня метут, скребут, моют мою квартиру и извергают из нее всякие пакости: на этом основании извергнуты мною и два препровождаемые при сем тома.

Другую пакость, то есть другие, ныне вновь выходящее мои собственные томы, не извергаются из моей квартиры в Вашу только потому, что их еще нет; сегодня принесут, и извержение некоторых из них к Вам последует немедленно.

Кланяюсь Вам, Вашим и много благодарю Казимиру Казимировну.

Ваш И. Гончаров.

15 мая.

Вот вам мое посильное приношение, наисладчайший из друзей, Александр Васильевич, с краткою, но правдивою надписью! Другой экземпляр желала иметь Екатерина Александровна, кажется, для подарка кому-то: прошу Вас неукоснительно передать ей. Прислал бы я и третий экземпляр, обещанный г-ну О. Ф. Миллеру за его любезный подарок мне диссертации, да боюсь, что экз[емпляр] этот ухнет в Ваш книжный океан и погрузится на дно, и потому буду искать другого, более надежного способа к передаче. Видите, есть пункты, где и Вы можете быть подозреваемы в ненадежности!

Зашел бы я сегодня, по дороге из Царского Села, часов в 8 вечера к Вам, в дом Фридрихса, если бы знал, что Вы дома, но боюсь не застать, а хотелось бы повидаться и уговориться отобедать вместе если не на этой неделе, то хоть в начале будущей. Кланяйтесь всем Вашим и не забывайте также Вашего

И. Гончарова.

Милостивый государь

Лев Александрович,

приняв с чувством глубочайшей признательности благосклонно пожалованный мне Его Императорским Высочеством Государем Великим Князем Константином Николаевичем драгоценный перстень, о получении оного имею честь Вас, милостивый государь, уведомить.

Покорнейше прошу принять уверение в моем истинном почтении и преданности.

Иван Гончаров.

15 мая 1858.

30 июня 1858 года.

Вчера я получил твое письмо, любезнейший брат Николай Александрович, и отчасти не разобрал его, а на то, что разобрал, спешу отвечать. Опять-таки скажу, что мне вовсе непонятно твое смущение, когда тебе другие говорят, что «вот-де с вашим братом сделалось то или другое», чего ты не знаешь. Чего тебе тут краснеть, когда у тебя готов простой ответ? Мы, дескать, не ведем переписки, перекинемся в год двумя письмами, живем розно, не видимся по десяткам лет и оттого отвыкли, да притом же и ленивы оба, или на меня можешь сказать — я ленив: вот и всё. Никто не станет подозревать никакой вражды. Не будем же смотреть на других, что скажут, и будем делать, как делали. Впрочем, я всегда пишу к Анне Алекс[андровне] с просьбой передать известие и тебе: зачем же непременно нужно, чтоб и тебе особо писать? Двойной труд по пустякам.

Что касается до замышляемой тобой перемены службы, то напрасно ты упрекаешь меня в неучастии: ты прежде спроси, могу ли я что-нибудь сделать? Спроси Виктора, и он тебе скажет, что я ни с кем почти не вижусь или вижусь с такими приятелями, которые так же мало значат в службе, как я, и полезны быть не могут. Если бы дело шло об определении молодого человека, то, конечно, я бы мог, как и всякий живущий в Петербурге, сунуть его канцелярским чиновником или много-много помощником столоначальника (и то уже трудно) в какой-нибудь департамент, как и сделал с Виктором. Но каково же найти место человеку 50-ти лет, надворному советнику — и какое место? Если б ты был еще не женат, тогда другое дело, ты бы мог поступить на 700 руб. сер[ебром] жалованья, а женатому человеку в провинции в наше время и с тысячью рублями трудно прожить, ты это знаешь, а в Петербурге с 1500 р. сер[ебром] семейному едва можно прокормиться. Притом ты всё служил учителем, и во всяком другом ведомстве тебя встретят недоверчиво, как новичка. Вон я нашел одному место — ехать вокруг света для описания путешествия; Ефрему Ефремовичу нашел место переводчика — это всего 800 руб. жалованья и в Х классе. Посуди же сам, что, какое место я могу сыскать тебе и где? В Петербурге надо получать не менее двух тысяч руб. сер[ебром], чтоб жить безбедно: ведь это вице-директорское место. А в провинции я не знаю, какие места есть. Ты говоришь про места каких-то смотрителей: каких это? Да и что за содержание на таких местах? А пользоваться доходами, хотя и безгрешными, ты, я твердо верю, не станешь. Здесь тебе не житье: я сам бежал бы, если б мог, и спрятался бы в Симбирск. Ты отвык, одичал для Петербурга, и он тебе тоже покажется дик; не прошло бы и месяца, как ты стал бы проситься назад. — По твоему ведомству — если и Алексею Ефремовичу, как ты пишешь, трудно сделать что-нибудь, то мне еще труднее; он много значил, значит еще и теперь, а я не значу ничего. С А. С. Норовым я хоть по крайней мере был знаком, а нынешний министр знает только мое имя, да однажды я был у него по делу. Что же я могу сделать? Всё это, кажется, так ясно, что и спорить с этим нельзя. Если ты говоришь, что тебя не сделают инспектором по той части, где ты так долго служишь, то как же сделают тебя чем-нибудь в другой службе? Если б что-нибудь открылось в Симбирске или в Казани, то я, конечно, готов хлопотать, хотя, может быть, и бесполезно, потому что я живу затворником и ни с кем не вижусь, но здесь нечего и думать: в Симбирске ты хоть дома, а здесь можно только истратить последнюю копейку и ничего не дождаться; расстроишь карман, здоровье и уедешь назад в худшем положении, нежели приехал.