Юрий Визбор - Лучше гор только горы

Рассказывают, что знаменитого французского альпиниста Люсьена Бернардини спросили на пресс-конференции: «Зачем вы вообще ходите в горы?» Покоритель невероятной стены Пти-Дрю ответил так: «Хотя бы затем, что там никто не задает глупых вопросов». Это остроумно, да и только.

Зачем мы ходим в горы? На высоте 4800 метров мы лежим с моим другом Аркадием, засунув головы под нависающий камень, чтобы хоть мозги защитить от этого мексиканского ультрафиолета. Юго-Западный Памир. В каменистом безветренном ущелье, формой напоминающем ложку, а содержанием – сковородку, нам предстоит пролежать весь день, пока не подойдут остальные участники, вышедшие позже нас. Над нами высятся сломленные в тектонических сдвигах скальные сбросы и снежные поля вершины, которую мы намереваемся по праву первовосходителей назвать (и назвали, когда взошли) пиком Василия Шукшина. Приоткрыв глаз, Аркадий говорит:

– Когда я оформлял отпуск, бухгалтерша мне сказала: «Аркадий Леонидович, какой вы счастливый! Вы едете отдыхать на фрукты, в Среднюю Азию…»

Я кисло улыбаюсь. Несусветное пекло. Апатия и равнодушие. Первый подъем на высоту всегда тяжел. Спина моей рубашки, калящаяся на солнце, хрустит как фанерная. Рядом стоят рюкзаки, все еще дымящиеся от нашего пота.

Зачем мы ходим в горы? Почему спортивное действие, совершенное наедине с самим собой, без свидетелей, если не считать товарищей по маршруту, звезд, солнца и облаков, нам милее и дороже успеха, достигнутого в присутствии стотысячной толпы? Любимые спортивные игры, сколь прекрасными они бы ни были, всего лишь площадка, где демонстрируются сила, быстрота реакции, крепость нервов… Альпинист же – партнер природы. Он состязается с величинами, не знающими ни правил игры, ни отступления, ни пощады. Эти величины – снег, скалы, лед, отвесы, ветер, холод, гипоксия. И победа в горах так щедра потому, что никакая спортивная радость не может сравниться с ней.

Горы не терпят одиночек. Выдающиеся спортивные подвиги, совершенные альпинистами-одиночками (Герман Буль, Вальтер Бонатти), только подтверждают этот вывод. Сражение одиночки с природой, столь любимое сочинителями вестернов и различных приключенческих произведений, в альпинистском варианте приобретает вид футбольного матча, когда одинокий вратарь сражается с целой командой противника. В самом счастливом случае матч оканчивается нулевой ничьей. Но Герман Буль, в одиночку преодолевший предвершинный гребень восьмитысячника Нанга-Парбат с прочно установившейся славой профессионального убийцы, вскоре погиб, совершая восхождение на одну из вершин. Одиночка Вальтер Бонатти, прошедший ряд сложнейших маршрутов, натерпелся несусветного страха: «Веревка и скалы покрылись бурыми пятнами от крови. Мои кисти полностью превратились в лохмотья. Я берусь за скалы живым мясом моих пальцев. Но мне теперь не больно – пальцы потеряли всякую чувствительность… Одиночество… вызывает во мне странные реакции, даже галлюцинации. Уже не в первый раз замечаю, что начинаю говорить сам с собой, раздумываю вслух… Я даже дохожу до того, что начинаю беседовать с рюкзаком, как с товарищем по связке». В конце концов Бонатти благоразумно сменил ледоруб на кресло главы фирмы, выпускающей ледорубы, рюкзаки, ботинки и другое альпинистское снаряжение.

Вместе с тем спортивное творчество альпиниста – индивидуально. Впятером нельзя забивать крюк: кто-то должен первым преодолеть сложный участок; часто от усилий лидера зависит судьба всего восхождения; никакие коллективные дебаты не смогут заменить индивидуального, ответственного решения руководителя восхождения.

…Когда на Чегетской горнолыжной трассе Кавказа в разгар ярчайшего солнечного дня и чудесных мартовских катаний стало известно, что инструктор альплагеря «Шхельда» Евгений Зарх попал в лавину, заслуженный мастер спорта Алексей Александрович Малеинов тут же отправил на спасработы три отделения альпинистов, занимавшихся горнолыжной подготовкой, а сам помчался по склону собирать находящихся поблизости квалифицированных альпинистов. Набралось человек двадцать, среди них были известные мастера: Андрей Малеинов, Валентин Коломенский, Миша Хергиани, Леонид Елисеев…

В пятом часу мы поднялись на верхнюю станцию канатной дороги, захватив с собой лопаты, фонари, канистры с водой, лавинные щупы и другое печальное снаряжение спасательных работ. Мы заскользили на лыжах, траверсируя снежный склон, направляясь к месту аварии. Через несколько минут мы неожиданно увидели две колонны людей – ниже нас и выше нас, которые медленно тянулись к верхней станции канатной дороги. Это было ужасно! Они бросили поиски человека и уходили, торопясь к ужину. Мы остановились. «Товарищи! – закричал кто-то из нашей группы. – Вы бросаете человека! В лавинах люди иногда живут сутками! Как вам не стыдно?» Ветер рвал слова, но обе колонны явно слышали кричащего. Никто не остановился. Они упорно уходили, изредка поглядывая в нашу сторону. Один из наших «стариков», человек бурного темперамента, выхватил из-за пазухи ракетницу тем жестом, которым не раз выхватывал пистолет ТТ в партизанские свои годы, и начал стрелять по нижней колонне. Он стрелял и кричал, и славу богу, что в его руках была лишь ракетница. Никто так и не остановился.

Для того чтобы откопать Женю, нам нужно было человек пятьсот. Нужно было сейчас, сию минуту. Люди, погребенные под многометровыми снегами лавин, и вправду могут там оставаться живыми немало времени. Но каждая секунда, проведенная человеком в снегу лавинного языка, имеющего крепость цемента, вгоняет свою холодную пулю в его сердце. Сто пятьдесят человек уходили. Мы пошли дальше и теперь могли надеяться лишь на фантастическую удачу. Удачи нам не было. Толщина снега достигала одиннадцати метров, а площадь раскопок была сравнима с Арбатской площадью. Мы копали весь вечер и ночь…

Как выяснилось позже, Женя Зарх погиб сразу, не мучаясь. Но это никак не оправдывало тех, ушедших. Одного из них случайно я встретил через несколько лет после описываемых событий, далеко от гор, на Севере. Мой собеседник, горный инженер, привел много значительных аргументов в пользу того коллективного ухода, а потом неожиданно заключил: «Но от всего этого, понимаете, осталось ощущение не то что предательства… нет. Когда мы добрались до лагеря, с одной девчонкой случилась истерика… А у меня потом многие годы не выходил из головы этот человек, который в нас стрелял ракетами и кричал: «Сволочи! Сволочи вы!…»

Больше мне не приходилось встречаться ни с кем из этих людей. Только надеюсь, что, однажды не совершив поступка, достойного настоящего человека, в другой раз они совершат его. Меняется ли человек в горах? Да. Слесарь и администратор, художник и конструктор, технолог и ученый сообща занимаются любимым делом, и зачастую их городские привычки, стереотипы, нажитые за годы профессиональной деятельности, здесь не имеют значения. Зато здесь на первый план выходят фундаментальные качества души.

Я знаю многих товарищей-альпинистов (правда, из других городов), с которыми я ходил в горах, и весьма смутно представляю, чем они занимались «на равнине». Может, они и говорили мне, но как-то забылось. А вот о том, какие они люди, я знаю и помню прекрасно. В горах в совместно преодоленных трудностях я получил о них (и они обо мне) исчерпывающую человеческую информацию. Восхождение в этом смысле – идеальный прибор, снимающий точную электрокардиограмму душевных достоинств. Равно как и недостатков. И вместе с тем это уникальный точильный инструмент, способный вернуть сабельный блеск мужеству, покрывающемуся коррозией в вялой городской суете.

Почему-то бытует мнение, что современному интеллектуальному человеку горы необходимы, как антитеза его интеллекта, как разрядка. Это неправильно. Смешно думать, что альпинистский быт и практика горовосхождений освобождают человека от размышлений. Напротив. Здесь, вдали от телефонов, толчеи, домашних дел, чаще, чем где-либо, приходят «длинные» профессиональные мысли, значительные идеи, сами собой вспыхивают острые и глубокие мировоззренческие споры. Тем – масса.

Философия альпинизма предполагает отношения высокого нравственного класса. Равно необходимы доброта и мужество, преданность и сила, уживчивость и способность прийти на помощь. Причем эта самая помощь чаще всего проявляется не в высокопарном и довольно распространенном представлении о ней (подал «руку дружбы», нес на себе больного товарища и т. п.), а в простых делах: разжечь примус, когда ни у кого нет сил это сделать; помочь товарищу снять с ног кошки, превратившиеся за день работы в ледяные шары; свернуть утром затвердевшую от мороза палатку, звонкую, как алюминиевый лист; добыть на ночевке воды; пошутить, когда все раздражены. Эти простецкие и нехитрые для равнинной жизни дела в условиях восхождения, особенно сложного, приобретают ценность самой высокой пробы.