Наша газета не будет закрываться от всего многообразного и многоликого мира боевых искусств, ограничиваясь только каратэ-кёкусинкай. Мы не боимся и не избегаем поединка, ни дружеского знакомства с мастерами других стилей и направлений. Именно для этого у нас открывается сегодня новая рубрика «КЭМПО-КЛУБ» — своего рода свободная трибуна нашей газеты. Единственное условие для будущих членов, этого клуба — компетентность и признанное мастерство в своем виде единоборств.
Сегодня свои взгляды на жизнь представляет Александр Белов, воссоздающий многим уже известную славяно-горицкую борьбу
Кто-то сказал: «Не важно, было это ли нет — главное, мы хотим, чтобы это было, и значит, пусть оно будет!»
Этот принцип обкатывают сейчас многие команды «русского стиля», Многие, но не все. Славяно-горицкая борьба куда прагматичнее. Возникшая не на потребу дня и тем паче не ради коммерческой выгоды, воплощенной уже в экзотической новизне очередного всеобщего поветрия, она держится раз и навсегда избранного курса —Североевропейская модель движения, сознания, поединка. Изучение и практика. Остальное — попутные цели.
Однако славяно-горицкая борьба словно бы выпадает из норм бытия родственных боевых искусств. Почему? Она ищет свое измерение времени и не находит его. Кто-то живёт прошлым, кто-то — сегодняшним днем, кто-то опережает его, но мы не можем попасть в ощущение времени так, будто сочетаем две несоизмеримые плоскости бытия. Ведь у каждого время свое. Посмотрите на могучие дубовые стволы, испещренные бороздами столетий. Они смотрят на нас в тягучей медлительности своего размера жизни. А колесо нашей жизни крутится куда быстрее. Но если взять «братьев наших меньших», то их жизнь еще стремительнее нашей.
И ведь все мы, такие разные, проживаем один и тот же порядок вещей: расцвет, зрелость, упадок. И никто не способен изменить это правило.
Время. Часто у нас пытаются украсть прошлое, оболгать настоящее, очернить будущее. Сегодняшний день русских боевых искусств ещё только пробует свой голос в многоголосии мировой состязательной культуры. Будущее его пока лишено четких контуров, но зато прошлое!.. Прошлое не только не беднее, но в чем-то парадоксальнее и краше.
Типичное заблуждение, одурачивающее обывателя, — это поиск следов концептуального боевого искусства в прошлом на ХРИСТИАНСКОЙ ПОЧВЕ. Подвязывается здесь идея религиозных рыцарских орденов Европы. Просится параллель, но не находится, хотя идея свербит сознание.
Впрочем, от обывателя ускользает тот факт, что христианство для рыцарства лишь ширма, за которой — язычество. Показательны здесь тамплиеры, отказавшиеся от Иисуса и поклонявшиеся некоей неоязыческой сущности по имени Бапхамет. Если пристальнее взглянуть на тевтонов, то и здесь обнаружится, что их пангерманистской идеологии очень тесно в скорлупе интернационального христианства. Куда больше ей подходят образы Вотана, Донара, крылатых валькирий…
Идея воплощается в символике. Глобальная идея нуждается в эзотерической поддержке. Ещё один пример —мальтийский орден, госпитальеры. Символ — так называемый «мальтийский крест» — стилизация громовного знака. Вполне осознанное отвержение христианской эзотерики — креста, как символа распятья. Духовное братство под языческой символикой!
Каждый боговерный христианин не менее трех раз в сутки становится неосознанно язычником. Но христианские духовные ордена — это язычество по сути. Почему?
Потому, что воинское духотворчество, созидание собственного духовного я путем истребления себе подобных — это прерогатива богоизбранной касты воинов, освященной языческими дланями воинственных богов. И она, эта каста, тоже вне времени, вне размеченного им бытия.
Опубликовано в газете «Кёкусинкай каратэ в России», . №2, 1993г., стр.8
Мы пришли. Мы уже здесь. Нас можно не замечать, не воспринимать, недооценивать, но мы есть. Нас можно преследовать по закону, запрещать, изгонять, единственное, что сделать невозможно — нас невозможно уничтожить. Мы и мертвыми возвращаемся. Чтобы властвующий деляга поперхнулся куском, отнятым у народа. Чтобы напомнить посланцам горных аулов, хозяйничающим на нашей земле, давно забытое ими чувство страха за собственную жизнь. Мы возвращаемся сознанием неуспокоенного теоретика, когда он берется за карандаш и выводит фразу: «Обществом должна править не сильная рука, а сплоченное множество здравых умов, честных сердец и твердых рук…» Мы возвращаемся тогда, когда голодным старикам уже не к кому обратиться с просьбой «Защити!» Тогда, когда политические дрязги загоняют общество в «войну всех против всех», отнимая у народа святое и неделимое единство по Отечеству.
Мы возвращаемся живыми под проклятия либералов, изводящих народ безнравственной свободой, в ненависти торгашей и менял, чьи душонки не стоят и погребальной молитвы. Мы возвращаемся, осознавая себя Воинами. Нас можно запретить, но нельзя уничтожить. Мы возвращаемся.
Они клянут нас за то, что наш социальный порядок воздвигается «ценою человека». Это их мнение. Можно было бы вообще не принимать его в расчет, находя в нем отпечаток их социального лицемерия. Но именно поэтому мы и не обойдем его стороной. Звучит-то как! Ценою человека! Так и хочется спросить: «Какого человека?» Кто тот человек, что становится неизбежной жертвой при наведении социального и нравственного порядка в обществе? Педераст, разложившийся наркоман, национальный предатель, клеветник на свой народ, умственно подвинутый сатанист, вагонный попрошайка, религиозный фанатик или «ясновидящий» плуг, аферист и вымогатель, прикрытый лозунгом свободы предпринимательства? Чья еще свобода зависит от либерализма общественных нравов и неорганизованности порядка?
Возможно, мы по-разному понимаем «свободу». Для нас не существует этого понятия вне нравственности. Мы настойчивы в том, что ублюдок не может быть свободным, что не существует равенства между честным человеком и подонком. Мы настойчивы в том, что свобода есть привилегия достойных. Нет, не избранных, а социально достойных. Вне всякого кивания на политическое или экономическое устройство общества, мы заявляем, что свобода является продуктом социального порядка. Она существует как форма отношения личности и общества, и если личность социальна, то ее интересы не вступают в противоречие с интересами общества. Если же личность антисоциальна, то она разлагает общество как болезнетворный микроб. Питательную среду для этого микроба создает культурный слой либеральной буржуазии.
Либерализм противоречит интересам общества, ибо делает его зависимым от собственной мягкотелости в отношении преступников, нравственных уродов и разложенцев. Что же такое «свобода» в собственном понимании этого слова? Свобода есть наиболее стабильная форма независимости в мыслях, суждениях и поступках. Однако мысли, суждения и поступки человека зависят и от его воспитания, и от его ума. Если нет ни того ни другого, остается только отпущенная на волю животная стихия. Но именно о ее неприкосновенности так заботятся господа либералы, ибо нравственность в их среде понятие весьма призрачное. Мы же считаем свободу наивысшим нравственным поощрением человека. В буржуазном обществе свобода это диагноз. Посмотрите на эти исковерканные свободой физиономии. Попробуйте найти в них признаки здоровья, покоя и счастья. Да по ним можно изучать историю человеческих пороков. Особенно хороши сами мэтры буржуазности и западничества, не сходящие с телевизионных экранов. Здесь уже скрывается нечто зоологическое. Старик Дарвин и не подозревал, что отпущенная нравственность внесет такие поправки в его эволюцию видов.
Что же может сказать о свободе Воин, ведь подчиняемость особым нормам поведения является обязательным условием его социальности? Логично было бы предположить, что Воин в принципе не может быть независимым существом. Однако такой вывод не верен.
Для того чтобы его опровергнуть, вернемся к истокам нашей великой культуры. Ее основателем, носителем и проводником был варвар. Понятие это трактуется историками чрезвычайно однобоко. В их представлении варварство есть некий исторический период человеческой отсталости и дикости. То есть варвар — тот материал истории, который как бы отработала цивилизация. В действительности же варварство есть способ выживания.
Он распространяется как на отдельные личности, так и на тип общественной культуры, на общественную мораль и нравы, и совершенно не зависит от этапа исторического развития общества. Варвар живет и сегодня. Вместо чемодана этот бродяга пользуется дорожной сумкой или вещмешком, в содержимое которых входит только самое необходимое, Он предпочитает простую и здоровую пищу, он свободно себя чувствует на дикой природе, легко переносит дискомфорт и лишения своей бродяжьей жизни. Он их просто не замечает. Вот в чем его важнейшая особенность! Он инстинктивен, естествен, прост, и поэтому не переносит светские манеры или этикет аристократов. Его квартиру не украшает дорогая мебель, поскольку толк в вещах варвар видит в их простоте, надежности, постоянстве и долговечности. Он сам такой.
