Николай Михайлович Карамзин
Записки стараго московскаго жителя
Эмилія уѣхала въ деревню, и Бостонъ нашъ разстроился; на булеварѣ нѣтъ ни души, ибо время не благопріятно для гулянья: куда же мнѣ дѣваться, и что дѣлать? Отъ скуки всего лучшe писать; въ такомъ случаѣ перо служитъ отводомъ ея, и передаетъ всю скуку Автоpа читателямъ. Какое мнѣ до нихъ дѣло! всякой о себѣ думай… Къ тому же мнѣ стукнуло 62 года, и я жилъ не съ завязанными глазами въ свѣтѣ: сколько важныхъ наблюденій могу сообщить любопытнымъ, НЕ Хуже того славнаго эфемера, который, родясь на восходѣ солнца, видитъ себя въ глубокой старости при его захожденіи, и съ краснорѣчіемъ Доктора Франклина (Автора сей остроумной басни[1]) разсказываетъ юнѣйшимъ эфемерамъ о великихъ перемѣнахъ свѣта, замѣченныхъ имъ въ теченіе столь долгаго времени, то есть въ 15 или 16 чаеовъ! Боже мой! сколько сдѣлалось перемѣнъ и на моихъ глазахъ! Красавицы подурнѣли, веселыя женщины стали унылыми; въ рукахъ, которыя прежде такъ мило играли опахаломъ и въ легкомъ вальсѣ обнимали щастливыхъ Зефировъ, вижу теперь четки или карты; взоры, съ которыми нѣкогда всѣ другіе встрѣчались, нынѣ бродятъ уединенно по залѣ, наполненной людьми невнимательными. Многіе умники обратились въ глупцовъ, честные люди въ бездѣльниковъ, подлецы въ гордецовъ, святоши въ вольнодумцевъ и вольнодумцы въ святошъ. Однимъ словомъ, я, старой эфемеръ, замѣчалъ метаморфозы въ жизни, которыя стоятъ Овидіевыхъ; видѣлъ все, кромѣ того, чтобы плуты дѣлались честными, а глупцы умными.
Но не льзя писать обо всемъ, что знаешь: назовутъ сатирикомъ; а я никогда не любилъ сего имени, можетъ быть отъ того, что оно всегда напоминаетъ мнѣ гнусную фигуру Сатира. Не хочу также сообщать наблюденій, которыя можно растолковать въ худую сторону для настоящаго времени; скажутъ:,таковы старики! хвалятъ, чего уже нѣтъ, а все новое осуждаютъ!»… Нѣтъ, брошу на бумагу замѣчанія самыя невинныя и служащія неоспоримымъ доказательствомъ того, что все идетъ къ лучшему въ свѣтѣ, по крайней мѣрѣ у насъ на Руси… Но въ такомъ случаѣ должно подумать….
,Господинъ! господинъ! Не надобно ли вамъ цвѣтовъ?»… Этотъ голосъ, перервавъ нить идей моихъ, могъ бы чрезмѣрно разсердить меня, естьли бы онъ былъ не женской; но я, по старой привычкѣ, все еще не умѣю сердиться на женщинъ… Смотрю и вижу сельскую невинность, которая, остановясь передъ окномъ моего низенькаго домика, показываетъ мнѣ букетъ свѣжихъ ландышей. Встаю съ креселъ какъ молодой человѣкъ (ибо у меня еще нѣтъ подагры), даю деньги, беру цвѣты, нюхаю ихъ, и снова ищу въ головѣ мыслей… Но чего лучше? этотъ букетъ можетъ быть темою… Безъ сомнѣнія!.. Задумываюсь на минуту и восклицаю: слава нынѣшнему Просвѣщенію и великимъ успѣхамъ его въ Москвѣ бѣлокаменной!»
Такъ, на моей памяти образовалась въ нашей столнцѣ сія новая отрасль торговли: на моей памяти стали продавать здѣсь ландыши. Естьли докажутъ мнѣ, что въ шестидесятыхъ годахъ хотя одинъ сельской букетъ былъ купленъ на Московской улицѣ, то соглашаюсь бросить перо свое въ первый огонь, который разведу осенью въ моемъ каминѣ…. Изъ чего мы, Философы, заключаемъ, что Московскіе жители просвѣтились: ибо любовь къ сельскимъ цвѣтамъ есть любовь къ Натурѣ; а любовь къ Натурѣ предполагаетъ вкусъ нѣжный, утонченный Искусствомъ. Какъ первые пріемы Философіи склоняютъ людей къ вольнодумству, а дальнѣйшее употребленіо сего драгоцѣннаго элексира снова обращаетъ ихъ къ вѣрѣ предковъ: такъ первые шаги общежитія удяляютъ человѣка отъ Натуры, а дальнѣйшіе снова приводятъ его къ ней. Старинные Рускіе Бояре не заглядывали въ деревню, не имѣли загородныхъ домовъ и не чувствовали ни малѣйшаго влеченія наслаждаться Природою (для которой не было и самаго имени въ языкѣ ихъ); не знали, какъ милы для глазъ ландшафты полей, и какъ нуженъ для здоровья деревенскій воздухъ… Правда, что они были здоровѣе нашего; но это неизъяснимое чудо!.. О варварство! они гуляли только въ своихъ огородахъ, гдѣ, сидя подъ тѣнію черемхи, пивали холодной медъ изъ стопъ оловянныхъ; не имѣли даже и цвѣтниковъ; въ глаза не знали великолѣпной душистой розы, которую уже во время Царя Михаила Ѳедоровича привезъ въ Москву Голштинецъ Петръ Марселлисъ[2]! – Только при Государѣ ПЕТРѢ Великомъ знатные начали строить домы въ Подмосковныхъ; но еще за 40 лѣтъ передъ симъ богатому Рускому дворянину казалось стыдно выѣхать изъ столицы и жить въ деревнѣ. Какая розница съ нынѣшнимъ временемъ, когда Москва совершенно пустѣетъ лѣтомъ; когда всякой дворянинъ, насытившись зимою городскими удовольствіями, при началѣ весны спѣшитъ въ село, слышать первый голосъ жаворонка или соловья! а кто долженъ остаться въ Москвѣ, тотъ желаетъ по крайней мѣрѣ переселиться за городъ; число сельскихъ домиковъ въ окрестностяхъ ея годъ отъ году умножается; ихъ нанимаютъ не только дворяне, но и купцы. Мнѣ случилось въ одной Подмосковной деревнѣ видѣть крестьянскій сарай, обращенный въ комнату съ диванами: тутъ въ хорошее время года живетъ довольно богатой купецъ съ своимъ семействомъ. Въ городѣ у него каменной домъ и большой садъ; но онъ говоритъ:,что можетъ сравняться лѣтомъ съ пріятностію сельской жизни?» Самые ремесленники любятъ уже веселиться хорошимъ днемъ на чистомъ воздухѣ. Поѣзжайте въ Воскресенье на Воробьевы Горы, къ Симонову Монастырю, въ Сокольники: вездѣ множество гуляющихъ. Портные и сапожники съ женами и дѣтьми рвутъ цвѣты на лугахъ, и съ букетами возвращаются въ городъ. Мы видали это въ чужихъ земляхъ, а у насъ видимъ только съ нѣкотораго времени, и должны радоваться. Еще не такъ давно я бродилъ уединенно по живописнымъ окрестнбстямъ Москвы и думалъ съ сожалѣніемъ:,какія мѣста! и никто не наслаждается ими!» а теперь вездѣ нахожу общество!
Однимъ словомъ, Рускіе уже чувствуютъ красоту Природы; умѣютъ даже украшать ее. Объѣзжайте Подмосковныя: сколько прекрасныхъ домиковъ, Англійскихъ садовъ, сельскихъ заведеній, достойныхъ любопытнаго взора просвѣщенныхъ иностранцевъ! На примѣръ, село Архангельское, въ 18 верстахъ отъ Москвы, вкусомъ и великолѣпіомъ садовъ своихъ можетъ удивить самаго Британскаго Лорда; щастливое, рѣдкое мѣстоположеніе еще возвытаетъ красоту ихъ. Рощи – гдѣ дикость Природы соединяется съ удобностями Искусства и всякая дорожка ведетъ къ чему нибудь пріятному: или къ хорошему виду, или къ обширному лугу, или къ живописной дичи – наконецъ заступаютъ у насъ мѣсто такъ называемыхъ правильныхъ садовъ, которые ни на что не похожи въ Натурѣ и совсѣмъ не дѣйствуютъ на воображеніе. Скоро безъ сомнѣнія перестанемъ рыть и пруды, въ увѣреніи, что самой маленькой ручеекъ своимъ быстрымъ теченіемъ и журчаніемъ оживляетъ сельскія Красоты гораздо болѣе, нежели сіи мутныя зеркала, гдѣ гніетъ вода неподвижная….
Знаете ли, что и самой Московскій булеваръ, каковъ онъ ни есть, доказываетъ успѣхи нашего вкуса? Вы можете засмѣяться, государи мои; но утверждаю смѣло, что одно просвѣщеніе раждаетъ въ городахъ охоту къ народнымъ гульбищамъ, о которыхъ, на примѣръ, не думаютъ грубые Азіатцы, и которыми славились умные Греки. Гдѣ граждане любятъ собираться ежедневновъ пріятной свободѣ и смѣси разныхъ состояніи; гдѣ знатные не стыдятся гулять вмѣстѣ съ не-знатными, и гдѣ одни не мѣшаютъ другимъ наслаждаться яснымъ лѣтнимъ вечеромъ: тамъ уже есть между людьми то щастливое сближеніе въ духѣ, которое бываетъ слѣдствіемъ утонченнаго гражданскаго образованія. Предки наши не имѣли въ Москвѣ гульбища; даже и мы еще весьма не давно захотѣли имѣть сіе удовольствіе; но за то очень любимъ его. Жаль только, что нашъ булеваръ скупъ на тѣнь и до крайности щедръ на пыль; онъ же, къ нещастью, именемъ своимъ напоминаетъ булевары Парижскіе, столь прекрасные и сѣнистые! Древней столицѣ Рускаго царства больно въ чемъ нибудь завидовать другимъ Европейскимъ городамъ. Хорошее гульбище даетъ какую-то выгодную идею о самыхъ жителяхъ; и для того Швейцары, знакомяст съ иностранцемъ, къ нимъ пріехавшимъ, тотчасъ ведутъ его на свои прелестныя террассы, въ свои тѣнистыя алеи, которыя украшаютъ всѣ города ихъ….
Иногда думаю, гдѣ быть у насъ гульбищу, достойному столицы – и не нахожу ничего лучше берега Москвы-рѣки[3] между каменнымъ и деревяннымъ мостомъ, естьли бы можно было сломать тамъ Кремлевскую стѣну, гору къ Соборамъ устлать дерномъ, разбросать по ней кусточки и цвѣтники, сдѣлать уступы и крыльцы для всхода, соединить такимъ образомъ Кремль съ набережною, и внизу насадить алею. Тогда, смѣю сказать, Московское гульбище сдѣлалось бы однимъ изъ первыхъ въ Европѣ. Древній Кремль съ златоглавыми Соборами и готическимъ дворцомъ своимъ; большая зеленая гора съ пріятными отлогостями и цвѣтниками; рѣка не малая и довольно красивая, съ двумя мостами, гдѣ всегда движется столько людей; огромный Воспитательный Домъ съ одной отороны, а съ другой длинный, необозримый берегъ съ маленькими домиками, зеленью и громадами плотоваго лѣса; вдали Воробьевы горы, лѣса, поля – вотъ картина! вотъ гульбище, достойное великаго народа! Тогда житель Парижа или Берлина, сѣвъ на уступѣ Кремлевской горы, забылъ бы свой булеваръ, свою липовую улицу… Воображаю еще множество лодокъ и шлюпокъ на Москвѣ-рѣкѣ съ разноцвѣтными флагами, съ роговою музыкою: ежедневное собраніе людей на берегу ея безъ сомнѣнія произвело бы сію охоту забавляться и забавлятъ другихъ… Сверхъ того Кремль есть любопытнѣйшее мѣсто въ Россіи по своимъ богатымъ историческимъ воспоминаніямъ, которыя еще возвысили бы пріятность сего гульбища, занимая воображеніе.
