Александр Горянин - Россия. История успеха. Перед потопом

История России – это история успеха. Ничто не предвещало полторы тысячи лет назад, что безвестный и малочисленный юный народ, поселившийся в глухом краю лесов и болот, вдали от морей и страшно далеко от существовавших уже не одну тысячу лет цивилизаций, что этот окраинный, незаметный среди многих десятков других народ выйдет на первые роли в мире, создаст сверхдержаву и самое большое по территории и ресурсам государство. Сама возможность появления единого государства на пространстве от Черного, Каспийского, Балтийского, Белого и Баренцева морей до Тихого океана и превращения его в мировую державу выходит за пределы вероятия.

Попытки мысленно смоделировать процессы создания и возвышения российской державы приводят к выводу: такое государство невозможно. Его не удалось бы ни создать, ни удержать – какой век ни возьми! – слишком уж много сил и факторов препятствовали как собиранию, так и удержанию. Избыток скромности или недостаток зоркости до сих пор не позволял нам оценить российский путь как чудо, хотя это несомненная истина.

То, что русский этнос создал свою великую страну, не имея изначально никаких шансов на успех, – это, среди прочего, еще и аванс истории, и он пока не вполне отработан нами. Или отработан? Ведь в двадцатом веке именно мы – и никто больше в мире! – сумели, ценой огромных жертв, победить два самых грозных тоталитарных режима в истории: один вовне, другой внутри. Эти жертвы спасли и остальное человечество. Скинутая под откос Россия сумела вернуться к цивилизационному выбору, который однозначен на всем ее пути – от Крещения и до 1917 г., – вернуться к своему «я».

Наша родина дважды на протяжении одной человеческой жизни совершила невозможное, но эта истина, несмотря на ее самоочевидность, пока не проникла в российское массовое сознание и школьные учебники. А значит, мы растим поколение, лишенное чувства исторической правоты.

В мозаике, из которой складывается портрет России, есть непозволительные лакуны и зияния. Продолжая метафору, можно сказать, что в этой мозаике отсутствуют или выпали целые куски и блоки смальты, а другие имеют неверную окраску. За этим не обязательно стоит злой умысел, чаще – некритически усвоенный вывих мысли, но от этого не легче.

Только не подумайте, что это будет книга, написанная на западный манер национального самовосхваления. О сложившейся на Западе нарциссической традиции подачи собственной истории замечательно высказался автор монументальной «Истории Европы» Норман Дэвис: «Европейские историки часто подходили к своему предмету, как Нарцисс к пруду: они искали в нем только отражение своей красоты…», их стиль – это «стиль самовосхваления»[1], они буквально «источают национальное самодовольство». Сам Дэвис не вполне избежал того же – вырваться из рамок традиции, пересмотреть сложившуюся фразеологию безумно трудно даже при наличии доброй воли.

За что хвалит французский политолог Ален Безансон школьный учебник знаменитого историка Эрнеста Лависса?

Вот за что: «Парижская коммуна казалась ему столь печальным эпизодом, что он даже не упомянул о ней, не желая, чтобы школьники что-нибудь об этом узнали»[2]. В 1921–1923 гг. в Ирландии шла настоящая гражданская война, с тысячами убитых и расстрелянных, но школьные учебники истории в Ирландии ее замалчивали. «Гражданская война воспринималась как некий конфуз, о ней почти не упоминалось» («Learning about the past» // The Economist, 17.03.07). О своем прошлом только хорошее!

Не обойтись и без английского примера. У «главных» историков Англии полностью отсутствует критическая рефлексия. Один из самых известных среди них, Джордж Тревельян (1876–1962), даже не упоминает о чартистском движении в своей книге «Социальная (!) история Англии». Восстание Уота Тайлера в изложении Тревельяна – это скорее некий курьезный эпизод. А ведь это было крупнейшее народное восстание в Европе XIV в., восставшие захватили Лондон, овладели неприступным Тауэром, убили семь тысяч горожан и архиепископа, требовали отмены крепостного права и барщины, возврата отнятых общинных земель. В том же духе «заинтересованного заступничества» писал родной дед Тревельяна, знаменитый английский историк Томас Маколей, так писали и пишут все крупнейшие английские историки. «Тень» может бросить историк, изучающий сугубо узкую тему, или историк – «ревизионист», ссылаться на которого не принято.

Огромный массив самовосхваляющих западных сочинений исправно переводился, начиная с XVIII в., на русский язык, и все их содержимое бралось в России на веру. Брались на веру и западные версии русской истории, достаточно нелестные по преимуществу. Параллельным курсом двигалась русская историография, уже полтора века настроенная, начиная с 29-томной «Истории России» (1851–1979) С. М. Соловьева, мрачно и обличительно. Как следствие, контраст между «галантной» европейской историей и «кровавой и косной» российской порождал и порождает необратимые перекосы в головах читателей.

Уже упомянутый Безансон прекрасно знает, что имеет в виду, когда говорит: «Для российской историографии характерно то, что с самого начала (т. е. с XVIII века) она в большой мере разрабатывалась на Западе»[3]. Самое невинное из последствий этой доверчивости состоит в том, что едва ли не большинство образованных людей у нас думает, что Россия до того, как стала именоваться Россией, прозывалась Московией, а ее жители величали себя московитами и были довольно дики.

Ни один отечественный автор просто не смог бы сегодня написать «нарциссическую» версию российской истории по западному образцу – отсутствуют необходимая фразеология, заготовки, схемы и целые смысловые блоки, на выработку которых все у тех же англичан ушло почти два века. Трудно ожидать даже, что появится просто настольная книга для миллионов, не по-прокурорски, а с любовью объясняющая феномен России. В Европе традиционно выходило и выходит множество подобных сочинений, назову «Происхождение современной Франции» Ипполита Тэна, «Народ» Жюля Мишле, «Что такое Франция» Фернана Броделя, «История английского народа» Джона Ричарда Грина, «Германский народ» Карла Лампрехта и т. д., а в России до сих пор нет ничего похожего, а если и появится, то еще не завтра.

В Польше есть Polonistyka, во Франции – Etudes francaises, в Канаде – Canadian Studies и так далее, а россиеведения в России нет. Оно пока лишь робко формируется и сформируется не скоро. В этом меня убедили работа в Межвузовском центре по изучению России и участие в написании учебника «Отечествоведение». Предмет россиеведения – не история России, не ее география, культура, экономика, демография, этнография, право, литература, искусство и т. д., а Россия как цельный объект изучения.

Данной книгой я хочу привлечь внимание читателя к тем абсолютно уникальным чертам и особенностям России, о которых постоянно забывают, а то и делают вид, что никогда о них не слышали. Или действительно не слышали.

Любой народ нуждается в целостном, системном, внутренне непротиворечивом представлении о себе и своей стране. Увы, такого представления о России у ее жителей нет – слишком много взаимоисключающего мы слышали о себе в XX в. и продолжаем слышать в XXI в.

Достоинство свободного и уверенного человека требует, чтобы нация, к которой он принадлежит, была о себе достаточно высокого мнения. Образ нации (любой нации), образ родины – всегда предмет негласной и даже неосознанной договоренности в обществе. По всей Европе, от Португалии до Польши, от Исландии до Греции, эта договоренность исключает очернение национального образа жизни, народного характера, общественного устройства, традиций. Добродушная ирония – это максимум. Наша же «договоренность» достигнута на базе негативных мифов (или, пользуясь модным термином, матриц), искусно внедренных в российское сознание. Для миллионов людей эти мифы и есть реальность, другой они не знают.

Миф, усвоенный в качестве истины, формирует эту действительность. В нынешнем российском случае негативные мифы навязывают нам преуменьшенную самооценку, подрывают нашу веру в себя, подрывают дух нации.