Сергей Иванович Ларин
Неизжитое прошлое
Недавно Виталий Шенталинский, автор книги “Рабы свободы” — о судьбах некоторых писателей и их рукописей, попавших на Лубянку, сетовал в разговоре со мной, что никак не может найти издателя для второго тома своей работы, несколько лет подряд печатавшейся в “Новом мире” и вызвавшей немалый читательский резонанс. “Понимаешь, — с понятной горечью говорил он, — оказалось, что французскому, польскому, американскому читателю трагические перипетии Бабеля, Платонова, Булгакова, Пильняка, история их арестованных произведений ближе, нужнее, чем нашим издателям…”
Может, действительно наше общество несколько устало от мемуаров сталинских сидельцев? Впрочем, это еще не знак того, что люди не хотят больше ничего читать и знать о той трагической поре в жизни страны и народа. Думаю, это не так. Попробуйте найти в московских или питерских книжных лавках (о периферийных городах я уж и не говорю) “Архипелаг…” А. Солженицына. Не найдете! Зато в тех же магазинах можно услышать, как покупатели спрашивают продавцов, нет ли у них этой книги. Значит, спрос на подобную литературу не пропал.
Другое дело, что читательский интерес к тому, что связано с, условно говоря, гулаговской темой, за последние годы существенно изменился, приобрел более избирательный, селективный характер. Сейчас уже не читают все лагерные воспоминания подряд. Да и мемуаристика подобного рода постепенно иссякает. Происходит естественный процесс: непосредственные жертвы репрессий стареют, слабеет их память. Некоторые уже не в состоянии что-нибудь рассказать, вспомнить.
Теперь, как мне кажется, на первый план в этой тематике выходят аналитические работы: труды историков, правоведов, юристов, журналистов, занятых изучением прежде недоступных архивов и хранилищ КГБ, Генпрокуратуры, цензурного ведомства. Именно рассмотрение гулаговской проблематики в конкретном временном контексте позволяет авторам таких работ по-новому взглянуть на многие процессы, происходившие в советском обществе в 20 — 50-е годы.
Обратимся к перечисленным выше изданиям. Книга, составленная группой историков научно-информационного и просветительского центра “Мемориал”, носит преимущественно справочный характер. У нее не броское, а скорее расхолаживающее заглавие “Система исправительно-трудовых лагерей в СССР. 1923–1960”. По сути, это первое издание, в котором зафиксированы все объекты гулаговской империи, простиравшейся некогда от Калининграда до Чукотки и от Заполярья до субтропиков. Из книги можно почерпнуть массу сведений о лагерях, местах дислокации, основном производственном профиле. Указано и общее их число: 476. Возникали они в разное время, не все функционировали одновременно, некоторые по всяким причинам закрывались, “рабсилу” перебрасывали в другие ИТЛ. Тем не менее в пору расцвета системы, весной — летом 1950 года, число заключенных в лагерях и колониях составляло 2 миллиона 600 тысяч человек плюс к этому в тюрьмах находилось еще от 170 до 190 тысяч узников да несколько десятков тысяч пребывало “в пути” — следовало к месту назначения, то есть в лагерь. Так что общая цифра репрессированных приближалась к трем миллионам.
Эти цифры, позволяющие ощутимо представить мощь, размах и возможности гулаговской системы, содержатся в справочнике, который даже как-то неловко назвать “путеводителем по ГУЛАГу”, хотя по своему характеру он таковым и является. Работа выполнена тщательно, в ней указано все, вплоть до почтовых адресов и литеров лагеря, количество зеков, содержавшихся там в разное время, перечислены фамилии лагерных начальников, приведены ссылки на источники, по которым составлена каждая справка, и т. д. Справочник, как подчеркивают его авторы, преследует не только научно-познавательные цели, он призван помочь бывшим узникам в поисках необходимых сведений при оформлении ими пенсий, получении льгот, положенных им как жертвам политических репрессий.
Но у этой книги есть и более широкий план. Она, в частности, позволяет ощутить внутренний недуг, исподволь подтачивавший саму систему ГУЛАГа, предвещавший ее крах, поначалу еще незаметный.
Примечательный на первый взгляд факт: оказывается, в период конца 40-х — начала 50-х годов, когда наполненность лагерей свелась к минимуму в 2–2,5 миллиона человек, ни одно из крупнейших производственных управлений ГУЛАГа не выполнило своего плана. Использовать хотя бы мало-мальски сложную технику заключенные не могли, повысить производительность труда не удавалось. В результате, как свидетельствуют авторы книги, “система мест заключения находилась в глубоком кризисе”. Поэтому сразу после смерти Сталина был законсервирован целый ряд обещавших стать “эпохальными” строек ГУЛАГа вроде сооружения тоннеля под Татарским проливом или прокладки за Полярным кругом пресловутой “мертвой дороги” Салехард — Игарка. Однако все попытки как-то подлатать и реанимировать порочную систему ни к чему не привели, не изменили общего положения. Прокатившиеся вскоре по лагерям бунты и восстания зеков только глубже обнажили изъяны гулаговской империи.
Второй (тоже “мемориальский”) том позволяет получить сведения о людях, занимавших “командные высоты” в глубоко засекреченной структуре НКВД — ГУЛАГа. Однако кое-кого из них я там не обнаружил.
Так, не нашел я фамилии Е. Кашкетина. В 1938 году он по поручению наркома НКВД Ежова занимался “зачисткой” концлагерей в Воркуте и Печоре. В результате проведенной им операции, вошедшей в кровавые анналы ГУЛАГа под названием “кашкетинских расстрелов”, было уничтожено свыше 6 тысяч человек. Возможно, авторы скажут, что как руководитель спецгруппы, выполнявшей одноразовую акцию, Кашкетин не входил в число начальников. Однако столь одиозная и кровавая фигура явно заслуживала упоминания в справочнике. К тому же это не единственная “лакуна” на его страницах.
Авторы подчас чересчур лапидарны при изложении биографических данных того или иного персонажа. Далеко не все читатели сумеют докопаться до истинного смысла некоторых ведомственных аббревиатур, а значит, и понять, кто и чем именно в этой системе занимался. Многое ли скажет читателю, к примеру, такой почти зашифрованный текст из очередной биографической справки: “УПВИ НКВД СССР 19.09.39–12.02.43”? А ведь за этой невразумительной строчкой скрыты страшные дела одного из тех, кто “проворачивал” операцию по расстрелу польских офицеров в Катыни весной 1940 года, — П. Сопруненко. Он спокойно, дослужившись до генеральского звания, доживал свои дни в Москве и скончался в 1992 году, когда уже и у нас открыто писалось и говорилось, что Катынский расстрел — преступление НКВД…
Если авторы двух “мемориальских” книг изучают и рассматривают гулаговскую империю как целостную систему, то молодой вятский историк и журналист Виктор Бердинских ставит перед собой более локальную задачу. Он тщательно анализирует внутреннюю структуру одной из ячеек в этой широко раскинутой сети — Вятский ИТЛ, или Вятлаг, расположенный на севере Кировской области. Это так называемый “лесной лагерь”, то есть такой, где зеки заняты заготовкой леса. Лес имелся под боком, а у НКВД (в системе ГУЛАГа) существовали неисчерпаемые резервы даровой “рабсилы”, требовалось только ими умело распорядиться. Лесные лагеря было легко развернуть: силами зеков поставить там палатки или бараки, обнести их колючей проволокой, установить сторожевые вышки…
Изучая “анатомию” одного лагеря, Бердинских сделал ряд более общих выводов. Он, к примеру, считает, что “главный корень гулаговской империи, ее основное звено — лагерь на сегодня практически не изучен вовсе. А без изучения истории отдельного лагеря феномен ГУЛАГа — историю рабства в XX веке, а в конечном счете и историю Советской России — не понять”.
Собственно, для исследователя Вятлаг — это своего рода микромодель всего советского общества. Он пишет, что здесь “все как на воле — читаются политдоклады, ставятся концерты, выпускаются стенные газеты и многотиражки, изучаются произведения классиков марксизма”. Но картина в целом приобретает явно гротескные черты, когда пред нами приоткрывается истинная, обыденная и потому еще более бесчеловечная обстановка. Автор подкрепляет свой рассказ цитатами из разного рода деловых бумаг, отчетов, протоколов партсобраний и партактивов. В этих документах фиксируются случаи группового изнасилования зечек охранниками, убийства теми же охранниками узников, пытавшихся бежать. Наряду с этим сам представитель лагерной администрации признает, что побег, собственно, единственный выход для заключенных, которые содержатся в “нечеловеческих бытовых условиях”.
