Игорь Гергенрёдер
Антинормандская Великорось
Популярные ныне ролевые игры имели некоторое подобие в моём, к примеру, детстве. Я и мои друзья, прочитав интересную книгу, импровизировали, играя её персонажей. Потом книга и игра сменялись новыми книгой и игрой, а о прежнем оставалось что-либо высказанное моим отцом, непременным участником подобных занятий. После томика «Чингисхан» (автор Василий Ян) мы представляли себя монголами, которые с гордым презрением смотрят на поднесённые противником драгоценности, приказывают рассыпать их по степи и бросаются рубить и колоть врагов, штурмовать их крепость. Попутно мы узнавали от отца и то и другое, что не вошло в книгу. В итоге память сохранила главное о Чингисхане: он провозгласил, что монголу не бывать рабом. И всюду, где была монгольская власть, монголы стали свободны. Произошло это в начале XIII века.
О ещё более давних временах повествовала книга областного писателя, увлёкшегося фигурой норманна Эрика Рыжего. Толстый роман по малому моему возрасту я был не в силах одолеть, знал его, в основном, по пересказу, и запомнилась книга благодаря тому, что сказал о норманнах отец. Сказал же он то, что ему в далёкое царское время запомнилось со слов учителя. К норманнам снарядили послов славяне. Они никак не могли объединиться в государство, и послы везли прошение, смысл которого был: земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет, придите к нам и правьте нами. Норманны откликнулись, послали своих Рюрика, Синеуса и Трувора, благодаря которым создалось Древнерусское государство.
Что это «ложная теория», я услышал в советской школе, заранее предупреждённый отцом, дабы не вздумалось возразить. Я не возразил, однако же и не поверил, предчувствуя, что верность теории будут подтверждать историки. Среди них оказался профессор Петербургского университета Андрей Буровский, который в книге «Отцы городов русских» написал: «Кто такой Рюрик и как он появился на Руси, — спорят до сих пор. Но практически все дореволюционные историки были согласны с тем, что „Призвание первых князей имеет великое значение в нашей истории, есть событие всероссийское, и с него справедливо начинают русскую историю“». (С.М.Соловьев. «Призвание варягов на русь северными племенами славянскими и финскими. — Следствия этого явления. — Обзор состояния европейских народов, преимущественно славянских, в половине IX века»).
У А.М.Буровского (можно сказать, как и у меня) есть основания по-своему воспринимать охаивание «иноземцев». Он имеет непосредственное отношение к немцам и мог бы носить фамилию Шмидт.
* * *
Период, когда не стоило возражать, что нормандская теория «лжива», был весьма опасен. И хотя никто не возражал, озлобление её противников не ослабевало. Сколько раз мне доводилось слышать и читать, что прошение звучало не так, как я передаю его. Что Синеуса и Трувора не существовало. Что Рюрик являлся не норманном, а варягом и причём таким, какие на самом деле не варяги, а русы.
Когда «нормандской теории» доставалось по первое число, нельзя было не заметить, хотя бы в семидесятые годы, до чего же соответствует времени прилетевшее из глуби веков: земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет, придите к нам и правьте нами. В той сволочной жизни не могло не быть тех, в чьём сердце не шевельнулся бы позыв прошептать это. Уж больно отвратительно правили те, кто занял место норманнов.
Нормандская теория, таким образом, звала размышлять: кто правит? Сопоставим этот вопрос с другим — верна она или нет — и перенесём оба вопроса во время, когда теория была выдвинута приглашенными в XVIII веке в Россию немецкими учёными Г.Байером, Г.Миллером и А.Шлёцером и «опровергнута» Ломоносовым. Российской империей правили… нет, не Романовы, а фон Гольштейн-Готторпы.
Романовы вымерли. Пётр Великий оставил единственного наследника мужского пола — внука по имени Пётр. Он умер в 1730 году и с ним оборвалась мужская линия Романовых. Были у Петра Великого и две дочери: Анна и Елизавета. Анна вышла замуж за герцога Карла Фридриха фон Гольштейн-Готторпа, в старом добром германском городе Киле родила Карла Петера Ульриха и через три месяца умерла от родильной горячки. Вдовец не оказался долгожителем: покинул бренный мир, когда Карлу Петеру Ульриху исполнилось одиннадцать лет. И вот он, государь Гольштейна, в 1762 году был объявлен русским царём Петром Фёдоровичем Романовым. Жена Карла Петера Ульриха, немецкая принцесса, стала Екатериной II.
Русская родовая знать приняла немецкую династию фон Гольштейн-Готторпов, тем самым подтвердив, что так же было и с норманнами. Пусть лучше правит чужеземец, нежели свой, который не в силах доказать, что его род знатнее твоего. По душе пришлась династия и дворянству, которое было освобождено от государственной службы и могло наслаждаться жизнью благодаря труду крепостных. У Пушкина в «Капитанской дочке» помещик Гринев праздно живёт в своём имении, в то время как его друг-немец, дослужившись до генеральского чина, не покидает армию, несмотря на старость.
Немцы стали необходимы на местах, освобождаемых Обломовыми, которые полёживали на своих диванах, и Герцен, обуянный русским патриотизмом, несмотря на то, что у него самого мать была немкой, писал в статье «Русские немцы и немецкие русские»:
«Не знаю, каковы были шведские немцы, приходившие за тысячу лет тому назад в Новгород. Но новые немцы, особенно идущие царить и владеть нами из остзейских провинций, после того как Шереметев „изрядно повоевал Лифлянды“, похожи друг на друга, как родные братья».
Раздражение Герцена, по мере того как он углубляется в задевающую русское самолюбие тему, усиливается:
«Собственно немецкая часть правительствующей у нас Германии имеет чрезвычайное единство во всех семнадцати или восьмнадцати степенях немецкой табели о рангах. Скромно начинаясь подмастерьями, мастерами, гезелями, аптекарями, немцами при детях, она быстро всползает по отлогой для ней лестнице — до немцев при России, до ручных Нессельродов, цепных Клейнмихелей, до одноипостасных Бенкендорфов и двуипостасных Адлербергов (filiusque — и сына — лат.). Выше этих гор и орлов ничего нет, то есть ничего земного… над ними олимпийский венок немецких великих княжон с их братцами, дядюшками, дедушками».
Высказывания на этот счёт идеологов разных направлений не противоречат одно другому, а лишь друг друга дополняют. Вот каков представитель германского племени у Достоевского:
«Андрей Антонович фон Лембке принадлежал к тому фаворизированному (природой) племени, которого в России числится по календарю несколько сот тысяч и которое, может, и само не знает, что составляет в ней всею своею массой один строго организованный союз. И, уж разумеется, союз не предумышленный и не выдуманный, а существующий в целом племени сам по себе, без слов и без договору, как нечто нравственно обязательное, и состоящий во взаимной поддержке всех членов этого племени одного другим всегда, везде и при каких бы то ни было обстоятельствах. Андрей Антонович имел честь воспитываться в одном из тех высших русских учебных заведений, которые наполняются юношеством из более одаренных связями или богатством семейств /…/ учился довольно тупо /…/ карьера его устроилась. Он все служил по видным местам, и все под начальством единоплеменников /…/ умел войти и показаться, умел глубокомысленно выслушать и промолчать, схватил несколько весьма приличных осанок, даже мог сказать речь, даже имел некоторые обрывки и кончики мыслей, схватил лоск новейшего необходимого либерализма». («Бесы». Часть вторая. Глава четвертая).
Приведя цитату из Достоевского, невозможно, разумеется, не обратиться к Льву Толстому. В его рассказе «Божеское и человеческое» читаем о генерал-губернаторе Южного края: «здоровый немец с опущенными книзу усами, холодным взглядом и безвыразительным лицом». Его прототип Тотлебен в 1879 отправил на виселицу троих народовольцев, обвинявшихся в подготовке покушения на Александра II. Толстой говорит то, что стоит перечитать и задуматься. Немец вспомнил «чувство подобострастного умиления, которое он испытал перед сознанием своей самоотверженной преданности своему государю».
В рассказе Гаршина «Из воспоминаний рядового Иванова» капитан Венцель, убеждённый, что есть только одно средство быть понятым русскими солдатами — кулак, — избивает их до полусмерти, выделяясь лютостью среди офицеров. Солдаты, переделав его фамилию на свой лад, за глаза зовут его «Немцевым».
Нет ни одного значимого писателя XIX века, который не коснулся бы вопроса о «колбасниках». Но я ограничусь тем, что приведу ещё лишь сказанное Маминым-Сибиряком в романе «Горное гнездо» о заводоуправителе Майзеле:
«Его гладко остриженная голова, с закрученными седыми усами, и военная выправка выдавали старого военного, который постоянно выпячивал грудь и молодцевато встряхивал плечами. Красный короткий затылок и точно обрубленное лицо, с тупым и нахальным взглядом, выдавали в Майзеле кровного „русского немца“, которыми кишмя кишит наше любезное отечество».
