Моше Бела - Мир Жаботинского

Десятки лет прошли с тех пор, как Жаботинский высказал мысли, приведенные в этой книге. С тех пор, как он покинул мир, нашу планету потрясли революции и перевороты, войны и восстания, и все это свершилось с такой силой и такой стремительностью, что никакой смертный не мог их предвидеть. В Восточной и Центральной Европе была уничтожена мощная еврейская община; возникло государство Израиль, героически выстоявшее в борьбе за свое существование, победившее во всех войнах против него, освободившее Иерусалим и землю предков. Мир изменился до неузнаваемости. Но каждый, кто возьмет в руки эту книгу, не сможет не увидеть, что почти все злободневные проблемы нашего времени, служащие предметом дискуссий общественности, занимали и Жаботинского, трактовались им в его трудах и доводились до ведома читателя со всей присущей ему чуткостью, пониманием и убежденностью. Многие его мысли настолько актуальны, что кажется, что они написаны в наше время.

Представленная перед вами книга не претендует на всесторонний охват учения Жаботинского. Она только попытка приоткрыть дверь в богатый мир его творчества, познать его азы. Каждый параграф книги — это только фундамент, на котором можно выстроить здание всего его учения, обращенного к нашему поколению.

Я надеюсь, что эта книга поможет понять влияние Жаботинского на современную еврейскую молодежь, воспитанную в коммунистическом духе, а теперь тяготеющую к Сиону, понять, почему его произведения, обращенные к поколению отцов, взывают к их детям, к нынешней молодежи.

Жаботинский обогатил сионистский лексикон большим количеством новых понятий. Примечательно, что даже языковые штампы в его устах зазвучали по-новому, обретя новый, ранее неизвестный смысл. Например, термин «авантюризм» приобрел совершенно особый оттенок, когда в начале 1932 г. Жаботинский опубликовал статью «По поводу авантюризма». Эта статья породила настоящую революцию в настроениях еврейской молодежи как в странах рассеяния, так и в Эрец Исраэль. В ней прозвучал открытый и дерзкий призыв пренебречь извечным трепетом перед британским всемогуществом и организовать нелегальную репатриацию евреев на их историческую родину — используя любые способы, любые средства, как бы авантюрны и опасны они ни были. Ничего подобного никто никогда не слыхал! И следует сказать правду: в «авантюризме» Жаботинский видел не кратковременный политический маневр, но «чудесное психологическое свойство, о котором я мечтал всю жизнь, которое, по-моему, отражает самое прекрасное и ценное, что есть в молодежи Бейтара... А именно: стремление жить не так, как жили деды,— но рисковать, карабкаться на отвесные кручи...» («Молодежь среднего уровня», «Хазит ха-ам», 13.4.1934). Что же имел в виду Жаботинский, говоря об «авантюризме»? Для того, чтобы его не заподозрили в подталкивании молодежи к легкомысленным действиям, к приключениям ради самих приключений, он счел нужным высказаться подробнее:

Богатый язык — идиш, зачастую слишком богатый. Иногда из одного слова чужого языка он делает два с тремя значениями. Пойди угадай-ка, что действительно имеют в виду, когда его произносят. Например: «абэнтойер» («авантюрист») и «авантура». «Авантура» — говорят в Польше и обозначают этим словом ссору, публичный скандал. Слово «абэнтойер» я тоже слышал, и не где-нибудь, а в Бердичеве. Которое же из двух этих слов соответствует тому, что я теперь имею в виду? А имею в виду я нечто положительное: проповедь в честь «авантюризма», защиту того, в чем все положительные люди видят нечто отвратительное, о чем лишь юнцы грезят в своих снах и примеры чему можно найти в романах Жюля Верна или Александра Дюма-отца. Когда-то нечто подобное можно было увидеть в кино — но с тех пор, как кино начало говорить, оно исчезло с экранов.

Значит, не остается ничего другого, как описать характерные признаки этого явления, истинного названия которого никто не знает. Во-первых, это дело немногих людей, и даже лучше всего — только одного, на его собственный страх и риск; это дело невозможно организовать в массовой форме — во всяком случае, возможно не очень часто. Во-вторых, это очень рискованное дело, которое имеет гораздо больше шансов провалиться, чем закончиться успешно. Вот поэтому все положительные люди считают его всегда или безумием, или легкомыслием. А я — защищаю и оправдываю его.

Шансы на успех... Серьезные люди полагают, что их подход — спокойный, трезвый расчет всех «за» и «против», подход политика — имеет такие шансы. Но что говорит опыт? «Разбойник» он, этот опыт, наглый хулиган! Как часто он выставляет на позор все расчеты политиков! Куда чаще, чем легкомыслие авантюристов. Достаточно привести пример событий последних лет: в сионизме господствовал безраздельно трезвый политический подход: избегание малейшего риска (якобы), даже упоминания о чем бы то ни было авантюрном... И вот результат: «Белая книга» Пасфильда[*]! А с другой стороны — мы помним время, когда положительные люди называли Герцля «авантюристом»; и еще задолго до Герцля тем же почетным прозвищем называли некоторых других людей — например, Гарибальди, Вашингтона, Колумба... Нет сомнения, что тот еврей, который грозил донести на Моше Рабейну за убийство египетского полицейского, кричал на него по-египетски: «Авантюрист!» Трудно, очень трудно точно установить, где начинается авантюра и где кончается трезвый политический расчет. Шиллер сказал: «На стадии подготовки — это нечто преступно-дерзкое, после свершения — бессмертное деяние». Сенека (тоже отнюдь не глупец) выразил то же самое так: «Любое начало представляется авантюрой — до момента свершения».

Столь расплывчаты, столь неясны границы этого понятия, что я ни в малейшей мере не беру на себя обязательства оправдывать и защищать авантюризм всегда. Наоборот, я обязан сохранить за собой право в подходящей ситуации ругать кого-нибудь (в точности так же, как тот египетский ассимилянт честил Моше Рабейну авантюристом). Немало раз я так уже делал и, наверное, сделаю еще не раз. Все зависит от множества различных обстоятельств: от обстановки, от среды, от «конъюнктуры» — и от того, какова сама «авантюра». Бывает плохой авантюризм, и бывает авантюризм хороший. В настоящий момент я считаю, что следует защищать авантюризм — может быть, потому, что он неизбежен. Даже если мы все хором закричим: «Ша!» — это нисколько нам не поможет. Каждый из нас отлично знает, что никакого «ша» у нас не получится — именно потому, что мы, евреи, все-таки пока еще народ живой, а не дохлый труп. И сионизм пока еще вовсе не умер, а наоборот — он стал еще более ретивым, слава Богу, ретивым и упрямым больше, чем когда бы то ни было. Поэтому следует хорошенько подумать и проверить, не будет ли полезно дать право на жизнь авантюризму — как явлению абсолютно нормальному в ненормальных обстоятельствах.

Жаботинский действительно исполнил свое обещание — не поддаваться авантюристическим настроениям без всякой проверки, но подвергать тщательному изучению каждое отдельное проявление авантюризма. Обнаружив в своем собственном лагере то, что показалось ему искажением его идей, Жаботинский не замедлил поднять тревогу и разъяснить своим последователям настоящее место авантюризма в кругу прочих средств достижения цели. Весьма ценя «Союз бунтарей», знаменосцем которого был д-р Аба Ахимеир, Жаботинский, тем не менее, предостерегал их:

Без «авантюризма» не обойдется ни одно национальное движение, в том числе и еврейское; в публицистической моей деятельности еще нередко буду содействовать внедрению и углублению соответствующих настроений — иногда нажимая на ускоритель, а иногда на тормоз, смотря по надобности. Готов я повторить и комплимент: люди, которые не боятся пострадать за хорошее дело, являются в этом отношении нашими наставниками. Но должен предостеречь и этих наставников, и их последователей, и вообще многих молодых друзей: доселе, и стоп, а не дальше. Из того, что Ивана или Петра следует признать учителем по жертвоспособности, еще не вытекает, что его признали учителем по программе и идеологии. Напротив: ту идеологию санкюлотства и пр. я бесповоротно и твердо отвергаю: никуда не годится; и из того, что иногда может понадобиться и «авантюризм», совершенно не следует, что «авантюризм» есть все или самое главное. Ничего подобного. И не все, и не самое главное.

Должен дать молодым друзьям моим один философский совет: не оперируйте «монизмом» в розницу. Как имя Божие, так и большие возвышенные понятия нельзя поминать всуе. Когда перед поколением, или несколькими поколениями подряд, стоит всепоглощающая историческая задача — создать государство,— тогда мы требуем от этих поколений: отбросьте все другие мечты, служите только одному идеалу. Это есть монизм исторический, монизм эпохи и цели. Но нет и не может быть монизма карманного, монизма средств и методов, монизма на неделю или на полтора года. «Только крамола, все остальное не нужно!» — Это просто тот же старый наш знакомец, обывательский импрессионизм, слабонервный и подслеповатый.