Николай Анастасьев - Владелец Йокнапатофы

В октябре 1987 года мне выпала огромная удача: я оказался в числе приглашенных на удивительный фестиваль, посвященный Илье Чавчавадзе, который проходил в Тбилиси. В знак уважения к Чавчавадзе со всего мира съехались более трехсот исследователей, друзей советской Грузии, чтобы вместе обсудить вопрос: "Судьба цивилизации в современной литературе". Поскольку я не столь хорошо знаю творчество великого грузинского поэта и общественного деятеля, чтобы говорить о нем, я попросил разрешения увязать в своем выступлении эту важную тему с произведениями Уильяма Фолкнера. Организаторы конференции с готовностью дали согласие, и я был чрезвычайно счастлив, что удалось таким образом приобщиться к разговору.

Конечно же, я и раньше знал, сколь сильную любовь и высокую оценку заслужили в Советском Союзе книги Фолкнера. С некоторыми исследователями его творчества, приехавшими из Москвы, среди которых был и автор этой критической биографии Николай Анастасьев, мне доводилось встречаться на ежегодной конференции "Фолкнер и Йокнапатофа", проводимой на родине писателя в Оксфорде в университете штата Миссисипи. А в 1984 году в Москве я принимал участие в работе первой советско-американской фолкнеровской конференции, где понял, что произведения Фолкнера глубоко волнуют не только сравнительно небольшое число литературоведов, традиционно присутствующих на таких собраниях, но и чрезвычайно полюбились простому советскому читателю. В Тбилиси я находил все новые и новые подтверждения справедливости своих впечатлений, которые, как оказалось, верны не только в отношении СССР, но и многих других стран мира. Узнав из моего выступления, что я занимаюсь Фолкнером, во время всей конференции ко мне подходили люди, приехавшие с разных концов света, и говорили чаще всего по-английски, но иногда и через переводчика) о том, как они любят Фолкнера. Эти люди, специально его не изучавшие, тем не менее с любовью и пониманием говорили о его творчестве, о переводах его произведений на их язык и более всего о том значении, которое Фолкнер имеет для культурной жизни их стран. Не раз получалось так, что мы разговаривали на разных языках, а переводчика поблизости не оказывалось, и тогда они обращались ко мне, произнося одно единственное слово «Фолкнер», дружески улыбались, сердечно обнимали или горячо жали руку: не нужен был общий язык, не нужен был переводчик.

Я бы даже сказал, что в те необыкновенные дни имя Фолкнера стало для нас неким универсальным средством общения, помогавшим становиться друзьями, преодолевая всевозможные прихоти географии и истории, разобщившие людей, разделившие их на культурные и политические группы. Меня это очень глубоко взволновало.

Поездки в Советский Союз были для меня необыкновенно важны. Они позволяют взглянуть на мои собственные исследования в общем контексте, увидеть самого Фолкнера как фигуру, имеющую международное значение. Больше нигде мне бы этого сделать не удалось. Я считаю для себя огромной честью предложение дать предисловие к критической биографии Фолкнера, написанной Николаем Анастасьевым, потому что таким образом я буду причастен к первой, как мне кажется, полной биографии Фолкнера, подготовленной не на английском языке, и первой подобной работе, публикуемой за пределами США. Учитывая, сколь велик интерес к Фолкнеру в Советском Союзе, вряд ли есть необходимость представлять его советским читателям. Большинство его произведений переведены на русский язык и на языки союзных республик, а благодаря прекрасным исследованиям его творчества, опубликованным на русском языке такими литературоведами, как Петр Палиевский, Сергей Чаковский, Александр Ващенко, Майя Коренева, Ясен Засурский, Дмитрий Урнов, Этери Топуридзе и, конечно же, Николай Анастасьев (я, естественно, могу судить о них лишь по кратким изложениям, публикациям на английском языке или переводам), советские читатели знакомы с основными вехами его творческого пути не хуже американцев. Нет необходимости говорить и о биографии Фолкнера, так как эту задачу взял на себя профессор Анастасьев, автор данной книги.

В таком случае мне, уроженцу {и жителю) штата Миссисипи, наверное, стоит обратиться в предисловии к тому аспекту изучения творчества писателя, которым я как профессионал немало занимался последние лет двадцать, а именно к отношениям Фолкнера с Миссисипи, с Югом, с той культурной средой, выходцем из которой он был. В этих своих размышлениях я не собираюсь чересчур задерживаться на вопросе об источниках «универсальности» и «величия» Фолкнера, и так уж слишком много критиков, по крайней мере на Западе, преувеличивали роль географических и культурных «координат» писателя (особенно, если это южные координаты), пытаясь осмыслить особенности и значение написанного им. И тем не менее у Фолкнера всегда были непростые экономические, политические и социальные взаимоотношения со своим родным штатом, неизменно остававшиеся причиной неудовлетворенности, даже негодования земляков, и уж конечно они были, куда сложнее, чем можно себе представить на основании столь краткого эссе. Я не думаю, что какие-то отдельные или вместе взятые обстоятельства жизни писателя могут служить исчерпывающим объяснением его творчества, но совершенно очевидно, что некая зависимость между жизнью и творчеством существует, поэтому-то нам; и интересна жизнь Фолкнера. Родной край Фолкнера, безусловно, стал источником тех совершенно особенных качеств, той энергии, которые характерны для его произведений, а общие контуры его бурных взаимоотношений с родиной во многом помогают лучше понять проблематику его творчества. И, по-моему, именно в них отчасти и кроется причина неизменной привлекательности книг Фолкнера для самых разных народов.

В штате Миссисипи, где Фолкнер родился, провел детство и юность еще долго ощущались политические и экономические последствия Гражданской войны и Реконструкции Юга; во многих отношениях жизнь здесь начала налаживаться лишь в 50-е годы XX века. По американским стандартам (но отнюдь не по экономическим стандартам других, более бедных стран мира) штат был царством нищеты и отсталости, его провинциальные жители терзались обидой на более благополучных северян (янки!), страшились конкуренции негров в борьбе за скудные экономические ресурсы штата, были сплошь и рядом неграмотны, безразличны к миру искусства и литературы. В этом смысле штат Миссисипи не был исключением. Он представлял собой часть того самого Юга, который Х.Л.Мэнкен, язвительный журналист из Балтимора, штат Мэриленд, окрестил "пустыней духа". В своем знаменитом эссе он писал о Юге, впрочем, не слишком вежливо и любовно, как о культурном пустыре (т. е. пустыне духа): не было музыки, о которой можно было бы говорить, не было художников, достойных красок, которыми они пользовались, не было музеев, за вход в которые стоило бы платить, не было писателей, которых можно было бы поставить в один ряд с великими американскими авторами, представляющими другие районы страны.

Мэнкен был, конечно же, прав: чисто экономические условия задержали возникновение оркестров, оперных трупп, театров и музеев почти по всему Югу, за исключением самых крупных городов, а таких насчитывалось очень немного. Но он был не вполне прав. А если бы даже в конце 20-х годов XX века, когда он написал "Пустыню духа", он и был совершенно прав, то его нападкам на Юг в лучшем случае не хватало проницательности. За несколько следующих десятилетий с Юга выйдет целая плеяда писателей, издателей, художников, которые прямо и косвенно опровергнут тезис Мэнкена; каждый в отдельности и все вместе они займут достойное место в авангарде американского искусства; среди них будут такие писатели, как Аллен Тейт, Джон Кроуи Рэнсом, Кэтрин Энн Портер, Роберт Пенн Уоррен, Фланнери О'Коннор и многие, многие другие, наложившие неизгладимый отпечаток на облик нашей национальной Литературы. В этот период Миссисипи, возможно, стал родиной большего, чем любой другой штат, числа писателей, прославившихся в Америке и во всем мире; в подтверждение достаточно назвать лишь Юдору Уэлти, Ричарда Райта, Теннесси Уильямса и Уокера Перси. Тогда, вопреки закрепившейся за Миссисипи репутацией глухомани, из этого штата вышли и другие деятели культуры и политики, оказавшие свое влияние на развитие Соединенных Штатов да и всего мира, такие, как Старк Янг, один из наиболее значительных театральных критиков первой половины XX века, прозаик, переводчик пьес Чехова на английский; Нэш К.Бергер, а течение долгого времени занимавший пост редактора такого влиятельного издания, как "Нью-Йорк таймс бук ревью"; Тернер Кэтлидж, остававшийся редактором самой "Нью-Йорк таймс" в отличавшиеся политической нестабильностью годы холодной войны и борьбы за гражданские права в США; Уилли Моррис, прозаик, редактор "Харперз мэгэзин"; биограф Томаса Джефферсона Дюмас Мелоун, сопрано Леонтина Прайс и композитор Мильтон Бэббит. Поразительный список для «отсталого» штата! Хотя в чем-то штат Миссисипи явно находился в состоянии культурного застоя (обвинение, брошенное Мэнкеном всему Югу), в других отношениях он отличался утонченной духовной жизнью, не испытывал недостатка в культурных и научных связях с внешним миром, обладал ресурсами, способными питать и вдохновлять художественный талант таких мастеров, как Уильям Фолкнер. Шутка, которую я, обычно привожу тем, кто близко не знаком с Миссисипи (мол, здесь, на всю отсталость, в процентном отношении больше, чем в Нью-Йорке, людей, способны правильно написать имя Ницше), может быть, и не совсем шутка. Если каждый день в этом штате и не был пиршеством изящных искусств, то уж по крайней мере, всеобщего голода, описанного Мэнкеном, там тоже не было. Алчущие и жаждущие питались теми крохами, которые им удавалось отыскать. Культурная обстановка в штате Миссисипи и на Юге в целом тогда отнюдь не была столь безрадостной и тоскливой, как представлялось Мэнкену и некоторым другим. Культурная история штата — это прямое отражение его политической истории, его сосредоточенной главным образом в деревне, почти полностью исчерпывавшейся сельским хозяйством экономической жизни, которая привела к возникновению огромного разрыва между землевладельцами, плантаторами, располагавшими временем и средствами, чтобы быть грамотными и «культурными» во всех традиционных отношениях, с одной стороны, и теми, кто обрабатывал землю и не располагал этими возможностями, — с другой. Практическим следствием этого стало то, что вплоть до последнего времени здесь не было ничего, даже отдаленно напоминающего средний класс, который помогал бы развитию и процветанию тех самых драматических и оперных театров, музеев и симфонических оркестров, способных обеспечить штат собственной эстетической пищей. Богачи читали книги, купленные в Нью-Йорке и Лондоне во время частых поездок, предпринимаемых с целью походить по театрам и музеям, они же посылали детей учиться в Йельский и Принстонский университеты; у мелких торговцев и служащих времени для изящных искусств оставалось немного, если не считать того, что в детстве они брали уроки игры на фортепиано, однако существующее положение вещей удовлетворяло их ничуть не меньше, чем плантаторов и политиков; бедняки же изо всех сил старались прокормиться.