Газета Завтра Газета - Газета Завтра 974 (31 2012)

Несколько дней назад я побывал в Оптиной пустыни. Это удивительное место на русской земле, как и другие подобные. Кажется, что здесь Господь поцеловал русскую землю, и там, где он её поцеловал, возникла эта дивная обитель.  Она славится тем, что в ней просияло созвездие старцев. Кажется, что сами здешние земля, сосны, небеса и поймы рождали из поколения в поколение этих дивных ясновидящих светоносных людей.

Оказавшись в монастыре, я думал, что мой визит будет таким же, как и два предшествующих. Когда-то давно я привез моего страждущего друга перед тем, как тому лечь на операционный стол. Пребывание в Оптиной пустыни сохранило ему жизнь ещё на 5 лет. Второй раз я привёз туда француженку русского происхождения из аристократического рода. Она приехала в Россию среди зимы, и ей выпало счастье побывать в Оптиной пустыни, о которой грезила её семья в Париже, и повидать которую они уже не чаяли. И немолодая женщина среди этих храмов, надгробий и снегов помолодела у меня на глазах. Её щёки зарделись румянцем, глаза стали ярче, засияли, как васильки. Я вдруг почувствовал, что это место действительно наполнено живительными, таинственными силами, которые возвращают человеку молодость и свежесть.

Я вновь приехал в Оптину пустынь и был встречен монахами. Теми, что обитают в скиту, расположенном на краю дремучего заповедного леса, среди дубрав и реликтовых сосен. Они оказали мне милость, уделили внимание. Привели меня в свой заповедный скит, куда не каждому есть путь и дорога. Они сопроводили меня в храм, где сто лет тому назад начиналось моление оптинских старцев. Была уже глухая ночь, храм стоял тёмный, пустой, в нём горела одна-единственная лампада, которая освещала икону с золотыми нимбами оптинских старцев.

Монахи сдвинули посреди храма две деревянные скамьи. На одну усадили меня, на другую сели сами: скитоначальник отец Тихон, его собрат по постригу отец Симеон и ещё один монах Тихон. Мы долго беседовали среди ночной тишины при свете лампады. Странно то, что мы говорили на одном языке. Ведь я — светский человек, а они — монахи, находящиеся чуть ли не в затворе в этом скиту, но мы говорили на одном языке.

Я интересовался их суждениями о России. В XX веке Россия, как считает церковь, была поднята на крест. Сошла ли она с креста сегодня, в начале XXI века, или продолжает висеть на кресте? Вспоминая священную и светоносную победу 1945-го года, я спрашивал их о новомучениках, которые снискали страшную смерть в 20-х годах во время гонения на церковь. Не являлись ли они теми молитвенниками, которые приблизили эту победу и которые незримо летели впереди сталинских танковых колонн, атакующих Берлин?

Ещё я спрашивал о гонениях на церковь. Быть может — это знак гнева божьего? Кара за то, что церковь XIX-начала XX века остыла, в ней погас огонь? Её огненность сменилась теплотой. Страшный удар превратил её из церкви тучной, тёплой в огненную христову церковь.

Ещё мы рассуждали о богоборческой интеллигенции XIX века, которая смеялась над священниками, сочиняла анекдоты и дурные притчи о них. Рисовала глумливые картины, такие, как  "Крестный ход в Курской губернии", где нетрезвый люд и пьяное духовенство едва ли не опрокидывают Коренную икону Божьей Матери. Такова и картина "Чаепитие в Мытищах", где за летним столом сидит тучный, лоснящийся батюшка и дует на блюдце с чаем. Буквально через десять лет этот самодовольный священник мог быть распят на вратах своего храма или брошен заживо в негашеную известь, и из этого умиротворенного сельского батюшки мог превратиться в святомученика.

В чём промысел господний, связанный с нынешней Россией? Не является ли сегодняшняя, а также вчерашняя и, быть может, завтрашняя Россия, вечной мученицей, вечным агнцем, который приносится Господом в жертву? Отсюда, возможно, и все муки народные, и побоища, и пожарища, и непрерывные нашествия.

Исполненная тиховозвышенной религиозности русская земля в середине и в конце XIX века была вся покрыта монастырями, храмами, алтарями и несла пример высокого духовного служения. Не является ли её святость и наполненность духом причиной этих побоищ и избиений? Если Россия — агнец, то она должна быть святой. Чем чище, чем светоноснее народ, тем ближе он к агнцу Христову.

Мы сидели в ночи и говорили о вещах, которые, казалось бы, не связаны ни с фондовыми рынками, ни с проблемой реконструкции страны, ни с сирийским кризисом. Но, тем не менее, мы говорили о вещах чрезвычайно насущных и важных.

Я понял, что монахи, которые проводят всю свою жизнь, с утра до вечера, в таких размышлениях, сопровождая их молитвами, совершают непрерывное и недоступное нам, светским людям, делание. Они — работники. Они копают колодцы, соединяющие землю с небом. Здесь, в этом ночном храме в Оптиной пустыни, небо соединяется с землёй. Происходит встреча небесного и земного.

Они рассказали мне, что смысл человеческого существования, а также смысл их монашеской молитвы в том, чтобы встреча Господа и человека произошла здесь, на Земле, до того, как человек умрёт. Если на земле этой встречи не произойдет, то там, по ту сторону смерти, этой встречи уже точно не случится. Все деяния монахов, весь их труд, все тайные и неведомые технологии связаны с молитвенными стояниями, с тем, чтобы молитва дошла до Господа и вернулась назад с ответом и благодатью. Чтобы во время молитвы им ничего не мешало, чтобы распахнувшаяся навстречу Господу душа как можно дольше оставалась открытой и светоносной. Свет, который монахи добывают с Неба, они выплёскивают за ограды монастыря, наполняя им казармы, конторы, офисы, человеческие семьи, остроги. 

В этом их огромная работа. Они рассказывали мне, как она мучительна и тяжела, иногда страшна, потому что приходится принимать людские грехи, которые тяжестью и болезнетворностью наполняют их души. Им приходится эти грехи — как людские отходы, как скверны, как страшные болезни, эпидемии, живущие в человечестве — брать на себя, заражаться ими, а потом исцелять и себя, и того, кто их принес.

Я подумал: почему сюда, в Оптину пустынь, стремился Гоголь? Почему сюда стремился наш великий философ, мистик Владимир Соловьев, автор учения о Софии Премудрой? Почему здесь бывал Достоевский? В нескольких его романах присутствует Оптина пустынь. Старец Зосима из  "Братьев Карамазовых" — это старец Амвросий. Сюда рвался и Толстой. С Оптиной пустынью связана мучительная толстовская драма: толстовская вера, толстовское неверие, толстовская гордыня, толстовское смирение и толстовская смерть.

Видимо, здесь отыскивались ответы на самые главные и грозные вопросы, которые стоят перед человечеством. Это чувствовали наши великие художники, и, стремясь решить эти проблемы в своих произведениях, они хотели сверить свои достижения, снять свои сомнения, общаясь с людьми, имя которым — старцы.

Старчество — это абсолютно русский путь, русское явление и достижение. Старцы — это те люди, которые не имеют особого статуса. Они не обязательно монахи или схимонахи. Они могут жить в миру, но через непрерывное покаяние и смирение, а также неизъяснимую любовь, что они испытывают к людям, к падшему и очень злому миру, стали прозрачными для высших сил, для воли Божьей. Через них, как через просветлённое стекло, видны райские смыслы и райские сущности. Те из нас, кто ищет, как на нашей многострадальной несчастной и великой земле установить эти райские смыслы и насадить эти сады, тянутся к Оптиной пустыни, чтобы в беседах с монахами, каждый на свой лад, попробовать ответить на эти могучие вопросы.

Возрождающиеся на Руси монастыри, которых становится всё больше и больше, и которые покрывают Россию таинственными лампадами, эти монастыри знают друг о друге. Они перекликаются, аукаются, подают друг другу весть и охватывают Россию множеством невидимых духовных световодов. Когда эти монастыри были разорены и разрушены, когда по всей России стояли взорванные и поломанные храмы, и в таком виде они продолжали проповедовать и благовествовать.

Такое могучее явление нашей советской литературы, как деревенская проза, быть может, возникло под воздействием этих таинственных храмов, которые стояли во всех русских деревнях. Поруганные, оскверненные, со сбитыми крестами, с продранными куполами, с мерзкими надписями на стенах. В этом оскорблённом виде храмы продолжали проповедовать и благовествовать. Их благую весть услышали наши замечательные писатели: Распутин, Белов, Абрамов, Личутин, Рубцов.

Эти разоренные храмы и монастыри становились местом, где, быть может, находили последнюю муку и последнее утешение множество невольников, зеков, ведь был обычай устраивать в монастырях колонии, тюрьмы. Чего стоит Соловецкая тюрьма в монастыре! Чего стоит монастырь в Верхотурье, где была устроена детская колония для маленьких злобных хулиганов! Чего стоит Валаам, куда после войны поместили наших израненных воинов и солдат, лишённых рук, ног, возможно, языка и глаз. Они были собраны там и оставались там. Наверное, многие из тех, кто потом получил пулю в лоб или скончался от тоски, или был забит насмерть, или умер от голода и холода в этих неотапливаемых монастырских стенах, они с этих стен, из этих облупленных фресок, от этих оставшихся в куполах ангельских и божественных ликов получали своё последнее напутствие, получали предсмертное духовное спасение.