Продолжение жизни (Вступление С. Куняева) (Наш современник N7 2003)
продолжение жизни
Уместно вспомнить к семьдесят третьей годовщине со дня рождения Вадима Валериановича Кожинова о том, как мощно и естественно продолжается его посмертная жизнь…...
Весной 2002 года в Армавире случилось одно примечательное событие. В стенах Армавирского государственного педагогического института в течение нескольких дней прошла международная научно-практическая конференция под длинным названием: “Наследие В. В. Кожинова и актуальные проблемы критики, литературоведения, истории, философии”. На конференцию съехалось около ста ученых, аспирантов, студентов педагогических институтов и университетов из Украины, Узбекистана, Южной Кореи, Китая, России, география которой была представлена Армавиром, Краснодаром, Ставрополем, Калугой, Тверью, Волгоградом, Тюменью, Славянском-на-Кубани, Кузнецком, Тольятти и даже городом Горячий Ключ.
Темы докладов и выступлений, отражающих различные стороны творчества В. В. Кожинова, были необычайно разнообразны: “Срединный русский литературовед и мыслитель — опыт прочтения последней книги В. Кожинова о Тютчеве”; “Семейная хроника С. Т. Аксакова в осмыслении В. В. Кожинова”; “Осмысление В. Кожиновым взаимодействия голосов автора и персонажей в творчестве В. И. Белова”; “«Нравственный сталинизм» Н. Заболоцкого в контексте поздних воззрений В. Кожинова на русскую поэзию ХХ века”; “В. Кожинов о беллетристике и моде в литературе”...… И подобного рода исследований — десятки. Всего не перечислишь. Их могло быть гораздо больше — применительно к взглядам В. Кожинова на творчество А. Пушкина, Н. Языкова, Е. Боратынского, Ф. Достоевского, М. Пришвина, А. Твардовского, М. Шолохова и многих, многих других наших классиков и современников. Ждут своих исследователей и последователей книги В. Кожинова об истории Древней Руси, об особенностях древнерусской литературы, о трагической истории России ХХ века.
Я уж не говорю, что, может быть, самая заветная сердцевина его творчества — это исторические взгляды и анализ всех крупнейших идей тысячелетия, которыми жила и становилась в мировой цивилизации его любимая Россия.
Завидная судьба — остаться жить после смерти в исследованиях, спорах, поисках истины своих учеников, которых он так естественно и незаметно воспитывал и образовывал на протяжении нескольких десятилетий чуть ли не на всем научно-педагогическом пространстве нашей страны, в ее советском масштабе, если вспомнить связи Вадима с Грузией, Арменией, Абхазией...… И вершил это бескорыстное дело, этот многолетний научно-воспитательный подвиг не доктор, не академик, не лауреат, а всего лишь навсего кандидат филологических наук, почти частное лицо аж до самого своего семидесятилетия, человек, уверенно освоивший мировую гуманитарную культуру, но в то же время влюбленный в культуру русскую со всеми ее ветвями — литературной, философской, песенной, изобразительной, летописной…...
Чтобы наш читатель понял, как Вадим Валерианович взращивал молодое поколение русских людей, которое сегодня учит и воспитывает студенчество по его заветам, мы публикуем из армавирского двухтомника, изданного по итогам конференции, воспоминания профессора Кубанского государственного университета В. П. Попова.
Ст. Куняев
I. ВАДИМ КОЖИНОВ КАК МОЙ УЧИТЕЛЬ
В последней прижизненной книге В. В. Кожинова “Победы и беды России” есть глава под названием “Мысль России в XX веке”, и там только два имени: М. М. Бахтин и А. Ф. Лосев. Это не случайно. Именно их Кожинов считал самыми великими мыслителями России XX века. Причём обе статьи написаны после их смерти. В первой, названной “Великий творец русской культуры XX века”, речь идёт о Бахтине. Она начинается констатацией факта, до сих пор у нас в стране до конца не осознанного: “Во всем мире ныне признано, что М. М. Бахтин (1895—1975) — один из крупнейших или даже вообще крупнейший мыслитель и ученый (в сфере так называемых гуманитарных наук) ХХ века”. И в этой же статье справедливо сказано: “Без изучения бахтинского творчества не может сегодня обойтись ни один человек, всерьёз интересующийся проблемами философии, филологии и вообще гуманитарным знанием”.
Статья о Лосеве названа вопросом: “Была ли духовная жизнь?” (имеется в виду жизнь 20—80-х годов XX века). Она посвящена книге А. А. Тахо-Годи (супруги и сподвижницы Лосева). Здесь Кожинов высказал не только “личные размышления” об этом великом мыслителе, о своих “соприкосновениях” с его творчеством, но и подчеркнул: “Лосев и Бахтин, без сомнения, очень разные люди, и мысль их шла существенно различными путями. Едва ли случайно, что эти почти ровесники не разу не встретились, не обменялись ни единым письмом... Но эти “расхождения”... закономерны: великое богатство духовной культуры России выражалось, в частности, в глубоком подчас разноречии ее творцов”. И дальше сделал такое сравнение Бахтина с Лосевым: Достоевский и Толстой, К. Леонтьев и В. Соловьев, Розанов и Бердяев. “Но все это, — продолжает Кожинов, — не отменяет определенного единства отечественной мысли в ee высших выражениях”.
Оба эти высказывания целиком относятся и к самому Кожинову, проливают свет и на его личность и вклад в русскую и мировую культуру. Лично я убеждён, что к “высшим выражениям” отечественной мысли должно быть отнесено и имя самого Вадима Валериановича Кожинова. Но главная особенность и уникальность его в том, что весь свой огромный талант он целиком отдал именно русской литературе, русской истории и русской философии, “Судьбе России” (так названы две его книги). Он стоял у истоков возрождения русской идеи. Прав академик И. Р. Шафаревич, отметивший две, на мой взгляд, главнейшие особенности его таланта. Говоря о 60-х годах, он писал: “Одно из возникших направлений общественной мысли было основано на решении использовать представившуюся возможность для возрождения русской национальной традиции, национальной идеи. Как один из его главных идеологов, Kожинов приобрел впервые широкую известность”. И второе: он отметил огромную роль Кожинова в открытии новых талантов, осознании их места в литературе (я бы добавил — в культуре), сказал, что она была “исключительно велика”. Я напомню имена поэтов: Н. Рубцова, А. Передреева, Н. Тряпкина, В. Лапшина, А. Межирова, В. Соколова, А. Прасолова, В. Казанцева; прозаиков В. Шукшина, В. Белова, В. Распутина; философов Э. Ильенкова, М. Бахтина (они, конечно, его учителя, но он помог их “открыть”); из певцов Тюрина, а из наших земляков критика Ю. Селезнева и поэта Ю. Кузнецова. Кстати, писал он и о В. Лихоносове (статья “Правота любви”, 1970).
Так получилось, что я, в то время увлекаясь теорией литературы, вдруг сделал для себя великое открытие — прочитал первый том академической трехтомной “Теории литературы” (1962), где были опубликованы статьи В. Кожинова, П. Палиевского, Г. Гачева и С. Бочapoвa. Я проанализировал весь этот том и послал большое письмо в ИМЛИ АН СССР на имя П. В. Палиевского. Парадоксально, но он сразу ответил мне — студенту; рассказал обо мне В. Кожинову и Г. Гачеву, пригласил зайти в институт, когда я буду в Москве. В 1965 году мне удалось побывать в Москве и 31 января через того же П. Палиевского познакомиться с В. Кожиновым. Сблизились мы необычайно быстро, и уже вскоре выпили с Вадимом на брудершафт и я стал называть его Димой. С гордостью я записал тогда в дневнике: “Он меня признал”. Вернувшись в Краснодар, я сразу послал письма Палиевскому, Кожинову и Гачеву, и все трое ответили мне. Вадим, в частности, писал:
31.3.65
Дорогой Владислав!
Прими добрые приветствия и пожелания. П. В. (Пётр Васильевич Палиевский. — В. П. ) показал мне твою статью и письмо — и я решил отозваться.
В статье есть интересные и серьезные размышления, они свидетельствуют о росте, о движении мысли — это самое главное. Какие “недостатки”? Во-первых, мне кажется — помнится, я об этом говорил и при встрече, — что нельзя в совершенстве понять произведение, игнорируя то, что ты называешь “частными вопросами поэтики и стиля”. Без этого получаются рассуждения по поводу произведения, а не исследование. Во-вторых, “Старуха Изергиль”, по-моему, довольно слабое произведение, и трудно на его материале ставить решающие проблемы романтизма.
И самое важное: твою мысль (я имею в виду мысль вообще, даже безотносительно к произведению и теории романтизма) очень ограничивает то обстоятельство, что ты исходишь из высказываний ряда литературоведов — высказываний заурядных и поверхностных. Эти высказывания навязывают тебе самый предмет исследований — предмет традиционный для “среднего” литературоведения, сковывают твою мысль — хотя в отдельных случаях она и прорывается за границы этого малосущественного предмета.
