Печатается по изданию: Глазами иностранцев. 1917-1932. М., 1932
Ее не сравнить с другими тюрьмами Москвы. Лефортовская тюрьма - самая строгая. Патрули с длинными штыками на ружьях ходят вдоль стены, а когда, гремя, открывается замок, чтобы впустить заведующего, надзиратель, выстроившись во фронт, рапортует о количестве заключенных.
В Лефортове содержатся преступники против общества и убийцы. В настоящее время их здесь 390, с наименьшим наказанием в пять лет и высшим - в десять лет тюремного заключения.
Мастерские здесь не похожи на кустарные предприятия. Они скорее напоминают фабрику, крупную, мощную фабрику. Здесь пятнадцать ткацких станков, доставленных из-за границы, различные машины: аппретурные, вязальные и другие. Здесь налажено трикотажное производство. Все электрифицировано. Жужжат ремни, снуют челноки. 68 000 метров материи приготовлено для переработки в складочном помещении. 500 дамских жакетов, 2 000 дюжин головных платков изготовляется здесь в месяц и 1 000 пар перчаток в день; кроме того, ежедневно 50 пуловеров, черных с белым и синих с красным, по новому образцу из Парижа.
Восемь часов ежедневной работы. Сорок рублей месячного жалованья.
Разговаривать и петь можно сколько угодно. В свободное время можно заниматься чем угодно. Ежедневно писать письма, ежедневно получать их, а каждые две недели можно получать и посылки. При хорошем поведении приходится отбывать только половину срока заключения. Здесь только ограничены отпуска.
Здание тюрьмы, построенное еще при царском правительстве, огромно; радиусом в три этажа идут коридоры с железными балюстрадами. Посередине как будто не хватает наблюдательной вышки с часовым, стоящим у сигнальных аппаратов и готовым ежеминутно забить тревогу. Но здесь нет наблюдательных вышек - обязательной принадлежности каждой тюрьмы в Западной Европе.
В каждой камере две кровати. Камеры не голые и однообразные, как обычно: заключенные имеют право украшать их по своему усмотрению. У одного над кроватью фотография жены и ребенка в рамке; у другого - литографская цветная открытка, изображающая полуголую женщину, в одной сорочке и длинных десу, сидящую на какой-то крыше, - эротика ХIХ столетия, у третьего на столе нарисованная им самим картина. Каждый может выписать любую газету. Ведро с водой стоит в углу, к умывальнику проведен водопровод. В парикмахерской можно мыть голову, стричь бороду по своему желанию и привычке. На этот счет нет никаких ограничений, точно так же, как и в отношении одежды.
Одна из камер превращена в лавочку с колбасой, маслом, салом, чаем, папиросами, трубочным табаком и белым хлебом. Заведующий лавкой заботливо записывает в книгу каждую покупку в 5-10 копеек, - всего год тому назад он был руководителем государственного треста и ворочал миллионами.
Заведующий трикотажной мастерской, до того как попал сюда, работал по той же специальности в текстильном тресте, но, соблазненный нэпманами и затем разоблаченный ГПУ, получил шесть лет изоляции.
Молодой парень, бывший солдат, работает в мундире; он осужден на десять лет за убийство лесника, поймавшего его при попытке украсть дрова.
Мы входим в камеру, и при нашем появлении поднимается со своего сиденья человек лет шестидесяти. Редкие волосы на черепе заботливо причесаны, седая остроконечная борода тщательно приглажена. Несмотря на то, что он в халате, в нем сейчас же, с первого взгляда можно узнать старого генерала. Действительно, он был начальником железнодорожной жандармерии при царском правительстве. Он осужден за жестокое обращение со многими политическими заключенными. Принимая во внимание его возраст, его присудили только к пяти годам строгой изоляции. Из тех же соображений не был расстрелян бывший социалист, старик Окладский. Он был одним из самых старых товарищей Мартова, Плеханова и Аксельрода, и после переворота ему была доверена серьезная работа. Но при разборе секретных архивов выяснилось, что этот старый революционер в течение многих десятилетий был сотрудником охранки и выдавал своих партийных товарищей. Теперь Окладский стоит в очках у фрезерного станка, как он стоял в дни своей юности на заводе Сименса и Гальске в Петербурге. Он один из самых трудолюбивых работников среди 390 заключенных. Ему поручается исправление самых сложных повреждений в машинах. Он охотно вступает в разговоры о заре революционного движения в России, а когда его спрашивают о Ленине, он отвечает: «Его я лично не знал, он был совсем молодой, когда пришел к нам».
На дворе какой-то старик счищает снег. Он в высокой меховой шапке, у него длинные, как у попа, волосы и седая курчавая борода. Это - Синицев, тоже партийный работник, который своим пребыванием в Лефортове, так же как и Окладский, обязан разбору старых архивов.
Не прерывая работы, какой-то парень в ответ на наш вопрос рассказывает, что он во время драки в деревне убил своих двух противников. Одного ударил в висок, а другого - в живот. Рядом с ним кореец, проживавший в Москве под видом учителя японского языка, а в действительности занимавшийся шпионажем. Три или четыре других японца и китайца осуждены за контрабандный провоз опиума и торговлю им. Кореец - не единственный шпион здесь. Здесь их много со всех концов земного шара.
В одной камере сидит врач, доктор Гора из Богемии. Он служил в австрийской армии во время войны и попал в плен. Сперва был чехо-словацким легионером, а затем полковым врачом в Красной армии, и в качестве такового вступил в преступные сношения с чехо-словацкой торговой миссией в Москве. За это он получил восемь лет строгой изоляции.
Изумительные вещи рассказывают некоторые заключенные о том материале, который они поставляли русской эмиграции в Западную Европу, получая по сто рублей за каждое письмо.
«Кто откажется написать за такие деньги несколько страниц ерунды, которую эти белогвардейцы в Париже и Праге сами могли бы сочинить с не меньшим успехом».
Один рассказывает на своем родном языке, непонятном заведующему тюрьмой, что жена его в Латвии до сих пор добывает нескудный хлеб свой все теми же «сообщениями из Москвы».
В клубе - в бывшем помещении церкви - какой-то человек играет на рояле. Он автор двух опер, поставленных в провинции, и некоторых других музыкальных произведений. Он осужден за изнасилование детей. Теперь он подбирает музыку к драме Алексея Толстого «Иван Грозный».
Из вывешенной программы занятий можно узнать, что с 8 до 10 часов утра происходит обучение неграмотных, а от 10 до 12 - малограмотных; что два раза в неделю работает драматический кружок, четыре раза в неделю шахматный, четыре раза в неделю музыкально-вокальный и один раз политико-исторический кружок. Ежевечерне в библиотеке выдаются книги, а два раза в неделю - юридические советы. Каждые две недели происходит киносеанс.
В то время как в двадцати домах заключения в России издаются печатные газеты, в других - литографированные или гектографированные, - в Лефортове только стенная газета. Лефортово - строгий изолятор. Положение заключенных здесь тяжелее, чем в других домах заключения. У них нет времени для литературных упражнений, у них нет стремления к литературному творчеству и авторского самолюбия. Лефортово - строгий изолятор.
Веселое настроение царит в бывшем Новоспасском монастыре. Свыше 60 женщин и девушек сидят у швейных машин. Они шьют белье и покуривают папиросы. У некоторых мальчишеские головки, у других на голове темно-серые платки. У некоторых лица бледные и морщинистые, у других напудренные, и видно, что по губам прошелся карандаш. У некоторых брошки, серьги и другие украшения. Иные носят мужские воротники с галстуками. Кое-где видишь ноги в домашних туфлях, иные же в телесного цвета чулках и изящных туфельках. Все поют. Одни умолкают при входе посетителей, другие начинают петь еще громче.
В углу комнаты - прилавок. Здесь выдается полотно и здесь же принимается готовое белье. Заведующий мастерской и обучающая шитью имеют свое место. На доске записано число занятых в мастерской: у машин - 58, на ручной работе - 14 (это старые женщины, сидящие кружком у двери) и добровольных работниц - 16. Добровольные работницы?! Неужели остальные, поющие и курящие здесь, пришли сюда не добровольно? Трудно поверить, что ты находишься в помещении, где люди отбывают наказание, ибо здесь ничто не запрещено, здесь нет определенной тюремной формы, здесь нет ни одного надзирателя.
И все же это заключенные. Девушка подходит к заведующему, сопровождающему посетителя. Она только что вернулась с похорон отца и теперь сквозь слезы рассказывает, что дома все пойдет ко дну, если ее не помилуют или не отпустят на некоторое время на свободу. У нее мало надежды. Она присуждена к двум годам заключения и пробыла здесь всего четыре месяца. Другая женщина, с желтым морщинистым лицом, просит, чтобы ее перевели в сельскохозяйственную трудовую колонию, так как она не переносит городского воздуха, особенно зимой. Ее ходатайство тоже трудно удовлетворить. Она - заключенная первой категории, осуждена за жестокое обращение с детьми. О переводе в лазарет она и слышать не хочет.
