Скажу правду. Такие «читатели» вызывают у меня искреннее беспокойство. Ведь они с юных лет сами лишают себя крайне необходимой для их роста духовной пищи, той богатой мыслями и яркими чувствами духовной пищи, какую так щедро нам дают большие и правдивые произведения искусства и литературы.
Становится равнодушным к правде тот, кто ищет в книжке только замысловатый, «круто завинченный» сюжетец «пошпионистей», где людям и явлениям для удобства автора и для максимального облегчения усилий читательского внимания приданы положения, ситуации, мотивировки, главным образом оглушающие сознание и не имеющие ничего общего с подлинной жизнью.
Огромное значение в воспитании художественного вкуса имеет музыка. Мы знаем, как трудно бывает у нас подчас достать билет на самую, казалось бы, академическую программу в Большой зал Консерватории. Музыкальное искусство у нас давно перестало быть достоянием небольшого круга избранных. Но увы! Если брать широко, то следует сказать, что не все еще ладно у нас по части вкусов и в области музыкальной…
До сих пор приходится еще слышать довольно откровенные признания в том, что мы-де, мол, не понимаем серьезной музыки и что она, дескать, совершенно не нужна. Так, недавно в одной из радиопередач я услышал письмо одного молодого человека, решительно выступающего против симфонической музыки. Он писал, что она наводит грусть и меланхолию, а молодежь нужно воспитывать в духе бодрости и жизнерадостности. И дело здесь, оказывается, не только в возрасте. В той же радиопередаче было прочитано письмо одного пенсионера, утверждавшего, что симфоническая музыка устарела, что нужно закрыть, расформировать все симфонические оркестры, камерные ансамбли, как совершенно ненужные и лишние.
Есть немало, к сожалению, людей, которые готовы отказаться от всех видов музыки, кроме той, которую принято называть «легкой».
Я знаю девушек, которые готовы часами вместе с подругами просиживать у патефона, ставя одну и ту же душещипательную пластинку с каким-нибудь патентованным джазовым романсом. И добро, романс-то был бы хороший?
Ведь существует у нас богатейшая романсовая музыка. Писали чудесные романсы Глинка и Чайковский, Рубинштейн, Варламов и Гурилев. Как хороши подлинные таборные цыганские песни, в которых звучит страсть большой и вольной души, чувствуется трепет горячих сердец, биение кипучей крови и слышится тоска бездомного кочевья и свист ветра в степных просторах. Такими песнями заслушивались Пушкин и Денис Давыдов, их любил Лев Толстой.
Нет, не о таких песнях идет речь. Сидят девицы, накручивают, как шарманку, патефон и в сотый раз слушают про ландыши, ландыши, ландыши… А иногда подобное благоухание доносится раза три в вечер из клубного радиоузла…
А ведь здесь все подделка. Не страсти, а страстишки, не мысли, а мыслишки. Тут подделка и музыка и чувства.
И приучают люди себя к этой суррогатной музыке, к фальшивым чувствованиям, к «какбудтошней» тоске.
— Что же, — ополчится кто-нибудь из читателей, — вы, значит, вообще против легкой музыки, против джаза, танцев, веселых песен?
Нет! Мы — за!
Мы и за джаз, и за веселую танцевальную, легкую музыку, и за шуточные песенки, только они должны быть хорошими, отвечающими требованиям своего жанра. Мы не из тех, кто, как сказал писатель Ренар, выдает дурное настроение за хороший вкус. Было бы смешно заставлять нашу молодежь или хотя бы даже рекомендовать ей, когда она собирается на товарищеской вечеринке потанцевать, повеселиться, поразвлечься, непременно слушать в магнитофонной записи симфонии Бетховена или Чайковского. Эти великолепные творения надо слушать на концертах или по радио — одному или с друзьями, которые пришли к тебе специально для того, чтобы внимательно, в тишине насладиться серьезной музыкой, чтобь! прочувствовать ее, получить радость и подумать над нею.
И мало пользы от того, что некоторые не в меру осторожные педагоги или ханжески благонамеренные клубные работники накладывают запрет на так называемые «западные танцы». Этим вносится казенное уныние в те общественные места, где юноши и девушки могли бы по-хорошему развлечься, повеселиться. Молодежь вынуждают искать места, где бы ей никто не помешал танцевать так, как хочется.
Чего же ей хочется, этой молодежи, и что же, собственно, дурного в танцах, которые у нас принято называть «западными», в чем, так сказать, пагуба, якобы кроющаяся в них?
И логично ли, что некоторые ярые блюстители клубных и школьных порядков, гонители всякой, как они выражаются, «иностранщины» не протестуют против падекатра, падеграса, миньона. Эти танцы ведь тоже пришли к нам не из Калуги или Рязани… Почему же люди, грудью встающие за падекатр или падеспань, поднимают опасливую суетню и готовы применять самые крутые меры, едва заслышат мелодии блюза, фокстрота, румбы.
Спору нет, старинные бальные танцы изобиловали плавными, грациозными движениями, которых так часто лишены сегодняшние. Но не слишком ли много времени прошло с тех пор, когда они были непременным номером в программе всякого бала. Ведь совсем не случайно изменилась манера, рисунок танца. Это — отражение перемены, происшедшей в музыке: новых музыкальных ритмов, иного строения музыкальной фразы, синкопирования мелодии с переносом удара, ритмического момента словно бы на западающую клавишу. А такие перемены в свою очередь порождены совсем новым и, как это хорошо чувствует прежде всего молодежь, стремительным темпом всей нашей жизни.
Вряд ли тут нужно особенно углубляться в природу современной танцевальной мелодии, раскрывать детально все причины и обстоятельства, продиктовавшие изменения в ней и в самом танце. Ведь каждая эпоха имела свой обширный танцевальный репертуар. Для XVIII века были характерны менуэт и гавот, начало XIX века ознаменовалось победоносным вихревым вальсом, потом появились полька и галоп.
В конце прошлого века и в начале нынешнего стали танцевать падеграс, падепатинер, а вскоре затанцевали танго и фокстрот. Я не специалист в области музыки и тем более не считаю себя знатоком по части танца, но мне дорога искренняя непосредственность молодых увлечений во всех областях жизни. И думается мне, очень трудно убедить молодежь, остро чувствующую пульс и ритмы жизни, что она обязана плясать только по старинке.
Такой крупный и серьезный советский композитор, как Дмитрий Кабалевский, отвечая одному из донецких педагогов, требовавших полнейшего изгнания джаза из нашей жизни, писал, что не видит в джазе «духовного оружия империализма». «Я написал ему, — сообщил Кабалевский, — что видел в своей жизни и продолжаю видеть бесконечное число отличных девушек и юношей, любящих джаз, и что джаз не оказывает никакого влияния на их мировоззрение, на их духовный мир. Я написал даже (вероятно, очень огорчив его этим), что сам люблю и послушать хорошую джазовую музыку и потанцевать под джаз и никогда при этом не чувствую себя духовным оруженосцем империализма».
«Я считаю, — писал далее Кабалевский, — что отрицание легкой музыки — такое же нарушение естественного отношения к жизни, как отрицание музыки серьезной. Люди, не понимающие легкой музыки, чаще всего бывают людьми скучноватыми». Композитор тут же подчеркнул: «Хуже представляется мне другая крайность. Люди, чьи эстетические потребности исчерпываются развлекательной музыкой, часто напоминают мне тех, кто был бы счастлив, если б вся жизнь состояла из одного отдыха, веселья и шутки. Вот почему я считаю, что разговор о джазе, как и вообще о легкой музыке, не следовало бы вести, изолируя &ти вопросы от вопроса отношения к музыке в целом, от вопросов воспитания хорошего, благородного и притом разносторонне развитого музыкального вкуса».
Но вернемся к танцам. Конечно, в большом просторном зале, где достаточно места, хорошо и сегодня покружиться в раздольном вальсе — его ритмы бессмертны. Но естественно, что большинству старинных, подчеркнуто галантных, несколько нарочито церемонных «па де…» молодежь предпочитает современные танцы. И почему надо с такой трусливой осторожностью, обычно оборачивающейся неумным административным рвением, разлиновывать по унылым графам «культурно-развлекательных мероприятий» молодежное веселье? Все дело в том, как вести себя в танце, как его исполнять.
У нас к танцевальной мелодии предъявляются те требования, которые стали обязательными при подходе к музыке любого жанра. И прав А. Цфасман, который пишет:
«В нашем джазе мелодия при всей оригинальности должна быть ясной, напевной, изящно выразительной, гармония при всей свежести — логичной, ритм при всей остроте — ясным. Наш джаз должен отвечать тем эстетическим требованиям, какие мы предъявляем к советской музыке в целом».
Мы знаем, что часто в сегодняшней зарубежной танцевальной музыке истошные завывания, однообразные ритмы, низведенные до уровня грубой примитивной мелодии с тупо, бесконечно повторяющимися тактами, доводят иной раз зрителей и танцующих до исступления, переходящего порой в массовую истерику.
