Стоит попытаться сосчитать дела, окончившиеся несчастливо, хотя исполнение их и было приурочено к благоприятному дню, получится то же самое. Причина этого в том, что безмерны границы изменчивости: кажется, вещь существует, а ее нет, у того же, что имеет начало, нет конца.
Цели недостижимы, стремления безграничны. Сердце человека непостоянно. Все сущее призрачно. Так чему же застыть хотя бы на мгновение?
Причины этого неизвестны. Конечно, плохо, когда в благоприятный день творят зло, и, конечно же, хорошо, когда в неблагоприятный день совершают добро,- так можно сказать. Добро и зло зависят от самого человека, а не от выбора дня,
LXXXVIII
Некто, обучаясь стрельбе из лука, встал перед целью, держа в руке две стрелы. Наставник заметил ему:
– Новичок, не держи две стрелы! Понадеявшись на вторую стрелу, ты беспечно, отнесешься к первой. Всякий раз считай, что другого выхода у тебя нет и попасть ты должен этой единственной стрелой!
Но разве в присутствии наставника можно помыслить о небрежном обращении с одной стрелой, когда их у тебя две? О нет: пусть даже сам ты не знаешь о своем нерадении, знает о нем твой учитель.
Это наставление надо отнести ко всякому занятию. Человек, обучающийся чему-либо, вечером полагается на то, что наступит утро, а утром – на то, что настанет вечер, и при этом каждый раз рассчитывает прилежно позаниматься. Ну а за один миг разве можно распознать в себе нерадение? Неужели это слишком трудно – то, что задумал, исполнить теперь же?
LXXXIX
Однажды какой-то мужчина рассказал:
– Один человек продавал быка. Покупатель сказал ему: «Завтра уплачу за быка и заберу его».
Ночью бык пал. Это было на руку тому, кто хотел его купить, и в убыток тому, кто вздумал продавать его.
Выслушав это, сосед рассказчика возразил:
– Владелец быка действительно потерпел убыток, однако, с другой стороны, он оказался и в большом выигрыше. Дело вот в чем: живое существо приближения смерти не ведает – именно так было с быком, так бывает и с человеком. В неведении пал бык, в неведении остался жив хозяин. Но один день жизни дороже десяти тысяч золотых. А бык – дешевле гусиного перышка. Так нельзя же считать потерпевшим убыток
того, кто, получив десять тысяч золотых, потеряет один сэн!
Все посмеялись над ним:
– Но это-то правило не ограничивается одним только владельцем быка!
Но сосед не унимался:
– Значит, всякий человек, раз он ненавидит смерть, должен любить жизнь. Глупый человек, забывая о каждодневном наслаждении радостью жизни, с нетерпением жаждет иных услад; забывая о сокровище жизни, с опасностью ищет иных сокровищ, и нет предела его желаниям. Значит, это рассуждение несправедливо для того человека, который не наслаждается жизнью, пока живет, и боится
смерти, когда видит смерть. А люди все же наслаждаются жизнью потому, что не боятся смерти. И не то чтобы они не боялись смерти, просто о приближении смерти забывают. Ежели мы говорим, что человек незаметно пересек рубеж жизни и смерти, мы должны признать, что он постиг истинный принцип.
Над ним посмеялись еще больше.
Прибыв ко двору, первый министр Токиваи был встречен стражником, державшим в руках высочайшее послание. При виде вельможи стражник сошел с коня. После этого первый министр велел уволить стражника, заявив: «Такой-то страж северной стены императорского дворца есть тот самый человек, который спешился, имея на руках высочайшее послание. Как же может подобный человек всеподданнейше служить государю?!»
Высочайшее послание следует и вышестоящим показывать, сидя верхом. Спешиваться недопустимо.
XCI
У одного знатока старинных обычаев спросили: «К кури-ката на коробке прикрепляют шнурки. С какой стороны их положено прикреплять?!» И он ответил так:
– Существует два мнения: одно – это прикреплять их слева, другое – справа, поэтому, куда их ни приладь, ошибки не будет. Если это коробка для бумаг, шнурок большей частью прикрепляют справа, если это шкатулка для безделушек, обычно его прилаживают слева.
XCII
Есть такая трава – мэнамоми. Если человек, ужалеиный гадюкой, разотрет эту траву и приложит ее к ране, ои сразу исцелится. Необходимо уметь распознавать ее
XCIII
Не перечислить того, что, пристав к чему-либо, вредит ему. Для тела это вши; для дома – крысы; для страны – разбойники; для ничтожного человека – богатство; для добродетельного – сострадание; для священника – законоучение.
XCIV
Это – мысли, которые вызвали отклик в моей душе, когда я увидел записки под названием «Немногословные благоуханные беседы»!, где собраны высказывания почтенных мудрецов.
1. Если ты раздумываешь, делать это или не делать, то, как правило, бывает лучше этого не делать.
2. Тот, кто думает о грядущем мире, не должен у себя иметь ничего, даже горшка для соуса. Нехорошо иметь дорогую вещь, включая молитвенник и статуэтку Будды-охранителя.
3. Самое лучшее – жить как отшельник: ничего не имея, ни в чем не нуждаясь.
4. Вельможа должен стать простолюдином, мудрец – глупцом, богач – бедняком, талантливый человек – бездарным.
5. Нет ничего особенно сложного в стремлении постичь учение Будды. Главное, что для этого нужно,- освободившись плотью, не обременять душу мирскими заботами.
Кроме этого там и еще что-то было, да я не помню.
XCV
Первый министр Хорикава был красивым и богатым. И еще отличала его любовь к роскоши. Сына своего – сиятельного Мототоси – Хорикава определил управляющим сыскным департаментом и, когда тот приступил к несению службы, заявил, что китайский сундук, стоявший в служебном помещении сына, выглядит безобразно, и распорядился переделать его на более красивый. Однако чиновники, знающие старинные обычаи, доложили ему:
– Этот сундук переходил здесь из рук в руки с глубо-кой древности, и неизвестно, откуда он взялся: с тех пор прошли уже сотни лет. Когда во дворце от старости приходит в негодность какая-либо вещь из тех, что передаются из поколения в поколение, она служит образцом для изготовления новых,- так что лучше бы его не переделывать.
Распоряжение отменили.
Когда первый министр Кога, находясь в императорском дворце, пожелал испить воды, придворная служанка под несла ему глиняную чашу, однако вельможа распорядился:
– Принеси ковш! – и напился из ковша.
XCVII
Один человек, исполняя обязанности найбэна на церемонии возложения полномочий министра, вошел во дворец, не получив на руки высочайшего рескрипта, находившегося еще у найки. Это было неслыханным нарушением традиций, а вернуться за ним было уже нельзя. Пока он ломал себе голову, как быть, гэки шестого ранга Ясуцуна переговорил с облаченной в кинукадзуки фрейлиной, подучил ее взять этот рескрипт и потихоньку передать его найбэну. Это было восхитительно!
XCVIII
Когда Ин-но-дайнагону Мицутада-нюдобыло поручено провести обряд изгнания демона, Правый министр Тоин попросил его рассказать о традиции проведения обряда.
– Нет ничего лучше, чем спросить об этом у Матагоро,- ответил Мицутада.
Этот Матагоро, старый стражник, до мелочей помнил порядок всех дворцовых обрядов. Однажды господин Ко-ноэ ш, готовя стан, совсем забыл про циновку для сидения. Он уже вызвал гэки, как вдруг Матагоро, зажигавший светильники, тайком шепнул ему: «Прежде полагается потребовать циновку». Это было очень интересно.
XCIX
Когда в храм-резиденцию Дайкаку, где развлекались приближенные экс-императора, загадывая друг другу загадки, пришел придворный лекарь Тадамори, Кинъакира ш, дайнагон из свиты императора, сразу же обратился к нему с вопросом:
– Тадамори, что кажется не японским?
– Кара-хэйдзи,- ответил кто-то, и все рассмеялись.
Лекарь рассвирепел и вышел вон.
– В заброшенной лачуге, вдали от людского взора, скрывалась от мира одна женщина. Ее, отдавшую себя во власть скуки, вздумал навестить некий мужчина. Когда, освещенный скудными лучами молодого месяца, он тихонько крался к ограде, громко залаяла собака, и на шум вышла служанка.
– Откуда вы? – спросила она, пропуская посетителя в хижину. Унылая картина, открывшаяся его взору, вызвала щемящее чувство жалости: «Как можно здесь жить?»
Некоторое время гость стоял на грубом дощатом настиле, пока наконец не услышал мелодичный голос молоденькой горничной:
– Сюда, пожалуйста! – и прошел через туго раздвигающиеся двери дальше. Внутренняя часть помещения не казалась столь убогой – это была довольно милая комната; правда, светильник в дальнем углу едва мерцал, однако видно было изящное убранство и чувствовалось, что благовония здесь зажгли не наспех: их аромат пропитал покои. Все жилище вызывало ощущение чего-то родного.
