Эмманюэль Тодд - После империи. Pax Americana – начало конца

В мои намерения не входит на основе этого анализа пытаться доказать бесполезность любого гуманитарного вмешательства. Когда речь идет о небольших странах, можно рассчитывать, что действия извне могут привести к снижению напряженности. Тем не менее стремление к историческому и социологическому пониманию должно сопровождать вмешательство военных держав, которые уже давно пережили муки модернизации. Югославский кризис породил много моральных рассуждений, но мало аналитической работы, это тем более досадно, что простой взгляд на карту мира позволяет выявить обширную, простирающуюся от Югославии до Центральной Азии, зону взаимовлияния — не между христианами и исламом, как полагает Хантингтон, а между коммунизмом и исламом. Случайное совпадение крушения коммунизма и исламского переходного периода, завершения и начала ментальной модернизации в 90-х годах было распространенным явлением и заслуживало бы общего социологического анализа. В конфликтах на Кавказе и более коротких столкновениях в Центральной Азии очень много схожего с югославскими событиями. Ясно, что наложение двух переходных кризисов одного на другой может привести лишь к усугублению ситуации, но ни в коем случае не может обусловить структурное конфликтное состояние между народами.

Модель, объединяющая ментальную модернизацию и ее две составляющие: ликвидацию неграмотности и снижение фертильности — с идеологическими и политическими конфликтами между классами, религиями и народами, носит очень общий характер. Не минуя полностью муки перехода, некоторые страны никогда не погружались в состояние массового насилия. Но я испытываю определенные трудности, пытаясь назвать столь благоразумную страну, из страха забыть тот или иной пережитый ею кризис. Скандинавские страны избежали самого худшего, если говорить о Дании, Швеции и Норвегии. Финляндия, относящаяся к странам финно-угорской языковой группы, позволила себе вполне пристойную гражданскую войну между «красными» и «белыми» после окончания Первой мировой войны и вслед за бурями русской революции.

Если припомнить времена протестантской Реформации, ставшей отправной точкой движения к грамотности, то мы обнаружим возбужденных религиозными страстями швейцарцев, готовых во имя великих принципов к сжиганию еретиков и колдунов, но уже находящихся на пороге обретения в итоге этого раннего кризиса своей легендарной чистоплотности и пунктуальности. Затем они создадут Красный Крест и преподнесут миру уроки национального согласия. Потому воздержимся, просто из приличия, считать ислам иным по своей природе и судить о его «сущности».

К сожалению, события 11 сентября 2001 года привели, помимо прочего, к распространению концепции о «конфликте цивилизаций». И происходит это в нашем столь «толерантном» мире чаще всего в форме отрицания: невероятное число интеллектуалов, политических деятелей, твердивших целыми днями, неделями, месяцами после этого преступления, что не может быть и речи о «цивилизационном конфликте» между исламом и христианством, служит достаточным доказательством того, что это примитивное понятие сидит у всех в головах. Добрые чувства, которые отныне составляют часть нашей высшей вульгаты, запретили прямое осуждение ислама. И исламский интегризм был закодирован в обычной разговорной речи под понятием терроризма, который многие стремятся считать всемирным по масштабу.

Но, как мы показали выше, 11 сентября в действительности случилось в момент, когда исламистское возбуждение вступило уже в фазу регресса. Ликвидация неграмотности и контроль за рождаемостью дают возможность понять и объяснить глубинные причины этой идеологической ситуации. Такой анализ позволяет утверждать, что Соединенные Штаты и те из их союзников, которые следуют за ними в этой зоне, только начинают сталкиваться с неприятностями, ожидающими их в Саудовской Аравии и Пакистане, поскольку эти две страны готовятся к великому прыжку в современность и в период потрясений, которые чаще всего сопровождают такие перемены. Но понятие всемирного терроризма, позволяющее Америке стать лидером всемирного «крестового похода», вмешиваться, где ей захочется, точечно и поверхностно, как это было на Филиппинах и в Йемене, создавать базы в Узбекистане и Афганистане, ставить вехи в Грузии, граничащей с Чечней, не имеет никакого социологического и исторического оправдания в контексте реальностей нашего мира. Абсурдное, с точки зрения мусульманского мира, который сможет преодолеть кризис переходного периода без внешнего вмешательства в процессе автоматического умиротворения, понятие всемирного терроризма выгодно лишь Америке, ибо она заинтересована, чтобы Старый Свет находился в огне перманентной войны.

Рассмотрение образовательных и демографических параметров в планетарном масштабе добавляет убедительности гипотезе Фукуямы о существовании смысла истории. Всеобщая грамотность и контроль за рождаемостью предстают сегодня как явления универсально человеческие. Легко ассоциировать эти два аспекта прогресса с развитием «индивидуализма», конечным пунктом которого' может быть утверждение индивидуума в политической сфере. Одно из первых определений демократии принадлежит Аристотелю, который вполне в современном духе объединил свободу (eleutheria) с равенством (isonomia), чтобы позволить человеку «вести свою жизнь как ему хочется».

Умение читать и писать действительно позволяет каждому достичь более высокого уровня сознания. Снижение индексов фертильности выявляет всю глубину этой психологической мутации, которая касается и сферы сексуальности. И не представляется алогичным, что в этом мире, объединяемым всеобщей грамотностью и демографическим равновесием, появляется множество политических режимов, стремящихся к либеральной демократии. Можно высказать гипотезу, что личности, ставшие сознательными и равными в результате всеобщей грамотности, не могут бесконечно находиться под авторитарным режимом. Практическая цена авторитаризма в условиях, когда люди пробудились к определенному типу сознания, делает экономически неконкурентоспособным общество с авторитарным режимом. В сущности, можно до бесконечности рассуждать о взаимосвязях между образованием и демократией. Общность этих двух процессов и была совершенно понятна таким людям, как Кондорсе, который развитие образования поставил в центр своей работы «Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума» (1773 г.) [Condorcet M. — J. Esquisse d'un tableau historique des progres de l'esprit humain. — P.: Vrin, 1970]. Не столь уж и трудно объяснить, опираясь на этот важнейший фактор, представления Токвиля о «провиденциальном» шествии демократии.

Его анализ представляется мне значительно более подлинно «гегельянским», чем анализ Фукуямы, которого сбивают с толку экономизм и одержимость материальным прогрессом. Идеи Токвиля кажутся мне также более реалистичными, более правдоподобными, когда речь заходит об объяснении множественности демократий: в бывшей советской сфере в Восточной Европе, в Латинской Америке, в Турции, Иране, Индонезии, на Тайване, в Корее. Едва ли возможно объяснить обилие плюралистических избирательных систем только растущим процветанием мира. Эра глобализации в экономической сфере совпадает со снижением темпов роста, замедлением повышения уровня жизни масс, а в некоторых случаях и с его падением, с усугублением неравенства. Трудно поверить в убедительность объяснений на основе «экономизма»: как растущая материальная неуверенность может объяснить крушение диктаторских режимов и стабилизацию избирательных процедур? Напротив, образовательная гипотеза позволяет понять, почему происходит движение к равенству под покровом экономического неравенства.

Какова бы ни была критика в адрес Фукуямы, не стоит отвергать его гипотезу о едином в конечном итоге мире на базе либеральной демократии и об установлении всеобщего мира на основе закона Дойла о невозможности войн мёжду демократиями. Но следует признать, что траектории, по которым движутся различные нации и регионы мира, весьма различны.

Простой здравый смысл заставляет усомниться в абсолютной конвергенции на основе экономического и политического либерализма народов, имеющих столь же различный исторический опыт, сколь различны английская революция, Французская революция, коммунизм, нацизм, фашизм, хомейнизм, вьетнамский национал-коммунизм, режим красных кхмеров. Фукуяма сам отвечает на свои сомнения, когда он говорит о современной японской демократии, которая при всем своем совершенстве в течение всех послевоенных лет, за исключением короткого периода колебаний в 1993-1994 годах, позволяла находиться у власти только либерально-демократической партии. В Японии формирование правительства является результатом межклановой борьбы внутри доминирующей партии. Тем не менее, по мнению Фукуямы, отсутствие альтернативности все же не является основанием не считать японский режим демократическим, поскольку речь идет о свободном выборе избирателей.