Что и описано в поэме "Энума Элиш". Подобных предметов сотни и тысячи, в том числе хранящихся в музеях, как правило, – в запасниках.
В.Б. Итак, парадигма, стержень романа – история человечества. Трансформация его самосознания, культуры, богословия.
Е.Ч. История в романе сплавлена
с современностью. Этот сплав подается в романе с единственной целью – извлечение из него опыта. Прошлое – это своеобразное светило со своими протуберанцами, которые постоянно врываются в современность. И, в зависимости от духовного опыта смотрящего на них, способности осмысливать и воспринимать уроки своих и чужих предков – эти протуберанцы либо освещают будущее, либо нещадно ослепляют бездумно пялящегося на них. И он самонадеянно прётся в грядущее слепцом, чтобы неизбежно рухнуть в одну из ловушек для его плоти и души. Я пытаюсь в меру своих возможностей снабдить соотечественников моей великой Родины солнцезащитными голографическими очками и сплести для нее кольчугу из глубинного опыта арийских предков. Ибо – всё было. И то, что творится сейчас, эти взбухающие остервенением атаки на славянскую самобытность, мораль, культуру, государственность – всё это лишь агрессивный плагиат с исторической матрицы Зла, слепленной т.н. Бафометом – обезьяной господа Бога.
В.Б. У "обезьяны" в романе есть реальный облик, этническая идентичность?
Е.Ч. Он многолик, многообразен. В романе несколько ипостасей Бафомета. В первой книге это геномодифицированное изделие бога Энки: кошко-ворон. Во второй – верховный надзиратель Земли со сменными туловищами, творец Хаоса Ядир.
Наконец, сам Бафомет. В романе-шумериаде описывается некий муляж, чучело, изготовленное до Потопа лучшими мастерами анунаков/нефилим по заказу и под присмотром бога Энлиля – ненавидевшего и истреблявшего первобытных аборигенов.
...Допотопный истребитель людей бог Энлиль, его биочучело для реинкарнации были мировоззренчески приспособлены и вставлены в идеологию современных творцов планетарного хаоса, чья цель – сокращение людской массы на земле.
В.Б. Подобные сценарии: планомерное сокращение людей, особенно в России, время от времени прорываются к читателю со страниц мировой и отечественной прессы и из Интернета. И тут же наталкиваются на издевку и глумление официозной "второй древнейшей". Что в этом замысле достаточно достоверно, о чем, по-твоему, можно говорить аргументированно?
Е.Ч. "По делам их судите их…" Более мудрого и точного критерия истины еще не придумано. Дела планетарных правителей и финансовой международной касты, которая как пешек передвигает и назначает президентов, наглядно проявля- ются в нагромождении хаоса на земле. Чудовищное изуверство их правления отражено в литературном шедевре "Пир во время чумы". Эта каста жирует на костях, на крови, на иссохшей от голода плоти сотен миллионов. За чертой бедности, на грани выживания 2/3 населения планеты. Хищнически, на потребу Золотому тельцу вырубаются легкие земли – леса. Миллиарды тонн химической отравы расползаются в атмосфере и в подземных водяных линзах. Людские сообщества сотрясают сконструированные кастой глобальные и локальные войны. Межэтническая злоба, предательство и обман стравливают хамитов, семитов и иафетитов – сокращая их численность.
Это – прописные истины, это – дела биоробота Бафомета, и вершатся они по единому, последовательно проводимому в жизнь плану.
В.Б. Он все-таки, по-твоему, существует?
Е.Ч. Да, безусловно. И при многообразии форм у него единое содержание. Какое? – вот это я и попытался раскрыть и донести до своего читателя...
Исраэль Шамир ГЕРОИ КАНТОРА
Максим КАНТОР. Учебник рисования. 1420 страниц. ОГИ 2006.
***
Русский читатель был несколько озадачен и смущен появлением романа Максима Кантора "Учебник рисования". Да может ли такое быть – прекрасным языком написан роман, и полно в нем мыслей и идей, и дано осмысление нашей эпохи, и с большой братской любовью к простому русскому человеку написан, и с верой в возможность христианского искусства, и с веселой сатирой, с фантастическими гиперболами, – а вдобавок еще и размером с "Войну и Мир"?
Сходство с "Войной и миром" не только в размере – это продуманный параллелизм. События 1985-2005 годов, перестройка, семибанкирщина, ельцинщина соответствуют наполеоновскому нашествию на Россию. И "тщеславный плешивый механизатор" Горбачев не случайно напоминает нам "плешивого щеголя", так неудачно противостоявшего Наполеону. Кантор раскрывает этот параллелизм открытым текстом в последней главе романа:
"Миновало двести лет со времени нашествия либерального Запада на косную Россию, того нашествия двунадесяти языков, что описано Львом Толстым. Двести лет назад прогрессивный Запад, воплощенный великим Наполеоном, человеком с волей, фантазией, талантом, пришел в Россию – а та, не оценив его по заслугам, прогнала. Прошло двести лет, и новое либеральное нашествие прогрессивного Запада затопило Российскую империю и, не встречая практически никакого сопротивления, размыло империю до основания. И это нашествие – в отличие от наполеоновского или гитлеровского – сопротивления не встретило".
Ироничный язык Кантора не скрывает его основной позиции, а она близка нашему читателю:
"Случилась беда, равной которой еще и не было никогда с Россией – ни в смутные времена польского правления, ни в период крымских поражений, ни даже во времена гитлеровского или татарского ига. Разница между теми бедами, что поражали Россию в былые века, и сегодняшним состоянием заключалась в том, что теперешнее разрушение России было встречено полным одобрением мыслящей части населения, равнодушием народа, и прошло так гладко и быстро, словно возможности устоять не было никакой"...
Продолжая параллель с "Войной и миром", роман начинается с современной версии салона мадам Шерер, где "бесконечно далекие от народа" победители горбачевского переворота произносят свои банальности. Московские диссиденты, журналисты, художники разлива 1985 года презирают "совков", восхищаются культурой немецких дантистов, надеются получить американские гонорары, умиляются призывами к демократии из уст менеджера "Бритиш Петролеум", соединяются в едином порыве со вчерашними фарцовщиками, бандитами и спекулянтами. "Этот народ" для них – "алкоголик, справляющий нужду в подъезде"; "эта страна" безнадежно испорчена "татарским игом" и "большевиками". Невежественные, полные самомнения, раболепствующие перед любым носителем доллара – такими описывает их Кантор.
Этот беспощадный наезд на интеллигенцию, которая не "совесть, а г…но нации", не мог не повлиять на отклики на роман – интеллектуальные компрадоры, задетые в романе, оправданно почувствовали угрозу. Первые критики романа, завсегдатаи этого – или таких же салонов, не стали читать дальше, лишь выплеснули пену своего возмущения – да можно ли так писать об умнице Ипполите, о красавице Элен, о блестящем виконте Мортемаре?
Насколько близка к жизни сатира Кантора, можно убедиться, прочтя обсуждение романа на страницах "ЖЖ" у Марата Гельмана. Там современные Ипполиты и Мортемары кипят возмущением, стараясь сохранить профессиональную личину превосходства на вспотевшем лице...
Роман Кантора показывает фашистские корни политологов постмодерна и хозяев дискурса наподобие Гельмана, которые поверили в проповедуемый ими "конец истории", в то, что им суждено навеки определять, что останется в истории искусства и что будет выброшено за борт. Кантор ставит их на место, и суждение Гельмана становится столь же смехотворным, как если бы Аннет Шерер сказала, что от ее прочтения "Войны и мира" зависит, останется ли Толстой в истории.
***
Из океана трудно выудить одну рыбешку для показа, даже если это кит, но, по-моему, главное в романе – это переход лирического героя – и автора – на сторону народа.
Казалось бы, своим рождением и воспитанием московский художник, сын еврейских революционеров и красных профессоров Павел Рихтер (как и Максим Кантор) обречен на почетное место в рядах новых избранных, победителей, но он выбирает себе иную долю – с обиженными и оскорбленными. Этим он напоминает Пьера Безухова, и оба напоминают Христа, потомка великих царей, ушедшего к рыбакам и туземцам. Намекая на предстоящий поворот героя к народу, Лев Толстой делает Пьера Безухова – незаконнорожденным, а Кантор своего Рихтера – полукровкой.
