Пятнадцать лет назад было бы неверно видеть в этих людях лишь китайскую агентуру. При подобном подходе китайскими агентами могли бы оказаться Гевара, Руди Дучке, Фельтринелли, Герберт Маркузе, люди из организации «Черные пантеры», чилийский «MIR», аргентинские «монтонерос». Это было скорее идейное воздействие, родство позиций и взглядов на истинный характер «доли человеческой». Последовательный и неподдельный социальный радикализм без оговорок, компромиссов и иллюзий, рассматривавшийся как интегральный способ мышления об окружающем мире.
Если группа Пол Пота самоотождествилась впоследствии с концепцией китайской «культурной революции», увидела в ней заповедь подлинно нового общественного порядка и не колеблясь клюнула на примитивные агитки Линь Бяо, она поступила так не из-за оппортунизма; это пришло несколько позже. Она сделала это по сознательному и добровольному выбору, исходя из тех представлений, которые во второй половине шестидесятых годов нашего века увлекли не только небольшую кучку интеллектуалов из Кампучии.
ХХIII. «Великое переселение» не могло остаться единичным актом. Хаос непрерывной переброски, перемещения кадров, усиленного круговорота социальной материи стал правилом в полпотовском государстве. Вскоре дело дошло до того, что неграмотные крестьяне, не слишком сведущие в географии собственной страны, даже не знали, где они находятся. Везде, куда б они ни попали, были похожие друг на друга рисовые поля, которые надобно было возделывать. Везде были такие же нары под первой попавшейся крышей, какой-нибудь комиссар «коммуны», молчаливый взвод охранников и карателей, общий котел, бесконечные собрания, посвященные самокритике и перевоспитанию. И работа. Работа до потери дыхания, граничащая с полным превращением в животное.
Нам подробно рассказывали, как эта работа выглядела, сколько и кому давали риса, какие наказания грозили нерасторопным, какова была судьба стариков и детей, которые с пятилетнего возраста обязаны были собирать травы и хворост, а также мыть посуду.
В течение одной недели, между 2 и 9 января 1979 года, эта система развалилась полностью, во всяком случае на территории, где новая власть осуществляла полный военный контроль. Ее не отменяли и не объявили недействительной: на это не было времени. Она просто бесследно распалась, будто ее никогда и не было. Крестьяне отправились обратно в свои старые деревни, не ожидая никаких инструкций и не требуя никаких разъяснений. У них это в крови от многих поколений. Они пережили сотни войн, карательных экспедиций, переворотов, феодальных распрей, непонятных им конфликтов. Они знают, что надо все пережить и все перетерпеть. Кхмерская пословица гласит: лодка переплывет, река останется.
XXIV. Они снова проходят сотни километров, кочуют по запыленным дорогам, по утрам глядят на солнце, чтобы по нему определить направление дальнейшего шествия, ночами расставляют часовых вокруг стоянок, чтобы отгонять палками прожорливых змей, мускусных крыс и выдр. Идут, шагают, семенят, подталкивают, передвигают нагруженные тележки, погоняют измученных буйволов, на ходу чинят колеса повозок, успокаивают перепуганных петухов, дергают постромки, а на привале заботливо собирают сухие ветки чтобы женщины с высохшими грудями могли на костре у дороги сварить горсточку риса. Вот соль земли, наивные темные братья, первые из первых, простые, как земля, вода и солнце. Вот точка отсчета всех нелживых мыслей и исчерпывающее, надежное мерило для всех идей и концепций современного мира. Только на них следовало бы подвергать проверке мотивы, которыми руководствуются государства, классы и отдельные личности, отцеживая чистую субстанцию от вымыслов и произвольных предположений, отыскивая истины, столь же неизменные и неопровержимые, как законы природы.
Только неизвестно, о чем они думают. В их глазах голод, страх и страдания всей Азии; их плоские изнуренные лица, неподвижные, словно высеченные из камня, — самое верное зеркало не рассказанной еще истории поколений, племен, народов. Только как прочесть это немое послание, как осуществить синтез, который не был бы очередной разновидностью бланкизма и абстрактной игрой не поддающихся проверке понятий?
XXV. Это молчаливое шествие напоминает фильм, прокручиваемый в обратном направлении. Крестьяне сами не знают, как дойти до прежних жилищ. Они никогда не держали карты в руках и не понимают, что дороги могут идти наискосок по отношению к сторонам света. Снова временный сбор, разъединение, распределение, соединение, внезапные встречи оставшихся в живых, известия о тех, кто не дожил. Военные объясняют, куда возвращаться: отсюда и досюда, направо, по солнцу, прямо, перед джунглями налево. Снова кто-то умирает в дороге и остается лежать под торопливо насыпанным холмиком, снова кто-то рождается в кремнистой пыли, под грязным брезентом военного грузовика. Снова стремление, цель, напор, странствие, бесконечное, как китайское «тао», У них это закодировано в генах тысячелетия назад, в давние-давние пра-времена, когда кочевые племена с Алтая и безбрежных степей Центральной Азии перешли через Памир и впервые вступили в плодородные тогда долины юга, чтобы найти место на земле. С каждым их шагом вперед, с каждым оборотом скрипучих колес история этих четырех лет обращается вспять, возвращается к своей исходной точке, самоликвидируется. Нет уже никакого «нового общества». Племена, роды, семьи и деревни возрождаются каждый час, на каждом перекрестке дорог, на каждом привале.
Тайфун утих, волны схлынули, восстанавливается неколебимость. Вечная, страшная, неистребимая азиатская неколебимость.
Так решаются дилеммы.
XXVI. Безусловно, ни в каком другом районе мира семейные узы не крепки в такой степени, как здесь, в Юго-Восточной Азии. Численность семейного клана — это относительно надежная экономическая гарантия на случай увечья или старости. Обязанность помогать друг другу и оказывать услуги укоренилась настолько, что не слабнет даже у образованных и самостоятельных людей. Пятидесятивековой опыт научил азиатских крестьян, что нельзя рассчитывать на чужих, соседей, друзей. Полагаться можно только на семью.
Принудительное разделение семей было самым тяжелым, решающим ударом по социальной структуре кхмерского народа. Удар был нанесен точно и умело людьми, которые хорошо знали данное общество и ведали, к какой цели идут.
XXVII. Выселение крестьян с мест, где они проживали с незапамятных времен, — это не такая вещь, которая встретит безусловное одобрение, особенно в Европе. Стоит, однако, внимательнее приглядеться к тому, что за этим скрывалось и что в конце концов вышло. Ведь даже теперь я вижу среди возвращающихся таких людей, которые имеют буйвола, нагруженную повозку, вдобавок еще петуха и собаку, а рядом с ними и таких, которые все свое достояние несут в одном узелке за спиной. Но, может быть, эти четыре года выработали в них какие-то новые, устойчивые привычки? Может быть, грубость методов вовсе не означала, что цель была ложной?
Азиатская деревня всегда была адом в миниатюре, средоточием всех несправедливостей мира, если как следует присмотреться. Она расслоена по множеству принципов, бесчеловечна к слабым и бедным, жестока к детям и животным, беспощадна к калекам, иноплеменным, инакомыслящим, закоснела в неписаных законах рабства и иерархичности. Азиатская неколебимость, которая нас иногда восхищает, — это чаще всего бессмысленная, кататоническая неподвижность и гораздо реже — сохранение субстанции. Кто может гарантировать, что в этом шествии призраков нет больше подлых арендаторов, бессердечных ростовщиков, ярых и неисправимых грабителей, которые тремя месяцами позже, немного отдышавшись после пережитых неприятностей, снова начнут морить голодом и унижать других, поскольку это предписано непостижимым законом мироздания? Крупный помещик, важный чиновник, владелец фабрики — это в Азии фигуры недосягаемые, на пограничье абстракции или теологии. Основные фронты социальных битв проходят, как правило, через каждую деревню, разделяют людей, которые ежедневно видятся, и семьи, многие поколения которых жили рядом.
Понятное дело, сейчас все они вызывают сочувствие, исхудавшие, оборванные, изможденные, голодные. Но сочувствие никого не избавляет от знания азбучных истин. В среде таких, как они, брали свое начало все беды Азии до эпохи колониального владычества. Именно голод, не исчезающий во многих поколениях, превращал сердца и умы в мертвый кусок гранита; хронический дефицит белка и недостаток энергии в организме способствовали безграничной темноте населения, возводимой жестокими старцами в ранг добродетели и моральной нормы. Может, и правда не было другого выхода, нельзя было иначе сокрушить эту гранитную скалу неколебимой апатии?
