– Почему?
– Знаете ли, милая Ксения (от этих слов я неизменно начинаю улыбаться. – К.А.), писать о море по-настоящему может лишь тот, кто в море бывал, кто в море жил. Раньше о нём писали такие же, как я: штурманы, механики, капитаны – люди, забывшие берег. И сейчас такие есть, но они не пишут о море. Они вообще ни о чём не пишут. Они деньги зарабатывают, им больше ни на что не хватает времени.
Пока разговариваем, я незаметно оглядываю комнату. Узкая, вытянутая в длину, с белыми стенами и старой, тяжёлой мебелью, которая так не подходит Марку Владимировичу, хотя очень бы подошла кому-то другому его возраста. Письменный стол у окна, на нём кипы бумаг. Шкафы вдоль комнаты, вытянулись «по стеночке». Они набиты ракушками, породами, чёрно-белыми фотографиями. Повсюду пахнет океаном, дальним солнцем. Здесь хоть сейчас открывай корабельный музей: вокруг бессчётное количество всевозможных моделей, картин, эскизов, чертежей, связанных с российским флотом. Есть даже коллекция флагов: Баренцево море, Черноморский флот, какие-то суда без названия, оставившие за собой только цвета – белый с синим и оранжевый…
– Родители мои ни малейшего отношения к флоту не имели. Мать – бывшая певица, отец – бывший адвокат; они вообще были из таких, из «бывших». А я почему-то увлёкся и полюбил флот. Я окончил военно-морское училище имени Дзержинского.
В 40-м году в Москве открылась первая и единственная на всю столицу военно-морская спецшкола. Представляете, сколько мальчишек тут же ринулись туда поступать?! Те мальчишки, что бредили морем, а их было бесконечное множество. Ибо все мальчишки мира бредят о парусах, море и дальних плаваниях… Конкурс был сто человек на место, мест всего пятьсот. Все, кто подавал заявления, были круглыми отличниками. Отбирала медицинская комиссия. Я уже долгую жизнь прожил, но вот до сих пор понять не могу, как тогда попал в пятьсот самых здоровых мальчишек в Москве?
Мы были не то чтобы умнее всех – просто хотели учиться… Нас учили всему, даже танцам. Девочек, конечно, не было, и мы танцевали друг с другом, безжалостно наступая на ноги. Жаль, что танцы нам так и не пригодились. 22 июня 1941 года на острове Валаам, где мы проходили практику, загремели ревуны, объявляя боевую тревогу, и немцы стали нас бомбить. А потом началось то, что называется войной…
Так странно слышать, как спокойно и без подробностей Кабаков рассказывает про войну, которую пережил сам, на которой воевал и учился жить по-новому. Вдруг за окном раздаётся пронзительный визг. Мы оборачиваемся. Кошка с внешней стороны царапается в стекло. Я встаю и открываю окно, с улицы в комнату обрушиваются весенняя свежесть и низкий гул запруженных центральных улиц где-то далеко отсюда.
Кошка прыгает на стол, затем устраивается на коленях Марка Владимировича. Он продолжает. Долго объясняет мне, что такое тральщики (что-то вроде специальных боевых кораблей, уничтожающих боеприпасы, скрыто установленные в воде) и мины:
– Это 400 кг тротила, то есть достаточное количество взрывчатки, чтобы от дома, где мы с вами сидим, не осталось ни следа.
Я думаю над тем, как уживаются в одном человеке технические расчёты, графики и диаграммы и эти тонкие, ясные строчки: …Потому что никаким антеннам / Штормовые ночи не стреножить. / Море / Остаётся неизменным, / Ну а значит, наша форма тоже.
– В шестнадцать лет я надел форму, ровно в пятьдесят я её снял… Давид Самойлов рекомендовал меня в Союз писателей. Он тогда жил чуть ли не в изгнании, под Москвой. Я сам поехал к нему за отзывом. Приезжаю, захожу в дом, на террасу, и у меня темнеет в глазах, – там целое застолье. Какие-то журналисты, писатели, сотрудники американского посольства. А я ведь капитан первого ранга, носитель всяких военных секретов. Я был обязан докладывать своему начальству после каждого разговора с иностранцем, даже случайного. Но было поздно, я не мог просто так встать и уйти. Поэтому сидел и молча пил водку. Затем Самойлов отвёл меня в сторону. Мы вышли. «Марк, вы же порядочный человек?» – спросил он меня. «Да», – согласился я на всякий случай. «Тогда я вам рекомендации не дам, – говорит он – Не хочу, чтобы порядочный человек лез в это дерьмо». Я пожал плечами: нет, значит, нет. В поезде на Москву меня ужасно мучил один-единственный вопрос: если Самойлов считает, что Союз писателей таков, почему же он сам тогда в нём состоит? Прошёл месяц, и вдруг я получаю письмо. До сих пор помню его почти наизусть. Там было написано: «Когда я пьян, я не всегда отвечаю за свои поступки. Простите, вот ваша рекомендация». Письмо подписано Самойловым. Вот такая история с географией.
Кажется, Кабаков ушёл на пенсию только потому, что действительно хотел писать. Не будь этой второй, самой главной страсти, море поглотило бы его целиком. Уже будучи на пенсии, стал публиковаться в «Правде» и «Ведомостях». Он помнит всё, до мельчайших деталей, – имена, даты, названия городов и направлений. Перечисляет имена всех, кто когда-то был героями его очерков:
– Яша Черкасский – капитан второго ранга, Пичугин – служил на базе торпедных катеров в Североморске и там же писал маслом удивительные картины, Володька Лобырев – ведал ядерным боезапасом и лучшей библиотекой во всей Мурманской области… С морем я теперь завязал. Произошло это четыре года назад, когда мы, ветераны, отправились в Севастополь на празднование Дня морского флота. Мы стояли в Мирной гавани, на плавбазе. Узкие сходни были перекинуты от кормы к берегу. И вот вечером, уже возвращаясь на судно, я обратил внимание, что каждый раз, когда я поднимаюсь по сходням, вроде бы случайно сверху бегут матросы. Будто просто пробегают мимо. Потом я понял, почему они бегут, – они страхуют меня: как бы этот старик не свалился за борт. Тогда я сказал себе: всё кончено. С морем мы теперь расстались, и, наверное, уже навсегда…
Я вышла от собеседника. Уже стемнело. Хотелось долго подниматься вверх по тихой улочке и думать, представлять его себе снова и снова. Теперь я знаю о нём многое, и от этого на душе становится легко и весело. Знаю главное: Марк Кабаков – из последних романтиков.
Ксения АНОСОВА
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 1 чел. 12345
Комментарии:
Литература
Превозмогая обожанье
НЕ МОГУ МОЛЧАТЬ
С интересом прочитал статью Николая Анастасьева «Бегущий человечище» («ЛГ», № 16–17, 27.04.2011), в которой кроме фамилий великих писателей Толстого и Достоевского, выдающихся литературоведов Волгина и Басинского упоминается и моя, совсем не выдающаяся. Что наполнило моё сердце, с одной стороны, гордостью, с другой – печалью.
Посетовав на то, что Павел Басинский был удостоен «часовой телебеседы», а эссе Игоря Волгина «замечено, кажется, лишь в тесной среде знатоков», профессор пишет: «Если кому-то почудилась тут тайная зависть к младшему товарищу по профессии либо, того не лучше, профессорская спесь, спешу возможные подозрения отвести. Больше того, меня немало покоробил пренебрежительный, явно расходящийся с нормами вкуса и воспитанности отклик обозревателя «ЛГ» А. Кондрашова на вышеупомянутую телебеседу Павла Басинского, а заодно уж и на «недостойную» позицию самого графа Толстого, разошедшегося, как известно, с православной церковью и российским самодержавием».
Нужно пояснить (профессор этого, к сожалению, не сделал, хотя для научного работника делать ссылки вещь профессионально необходимая): скорее всего, он имеет в виду передачу «Школа злословия» и мою недавнюю статью «Искать людей» («ЛГ», № 13, 06.04.2011).
Курсивом же я выделил то, что «немало покоробило» меня. Я был бы рад (точнее, страшно огорчён), если бы профессор процитировал хоть что-то «пренебрежительное, расходящееся с нормами вкуса и воспитанности». Кстати, к кому? К Басинскому, к которому отношусь с большим уважением, или к Толстому? «Недостойная» позиция графа Толстого» – это слова профессора, а не мои. Я бы никогда не назвал позицию писателя, перед творчеством которого преклоняюсь, «недостойной».
Меня на самом деле волнует трагическое и животрепещущее противоречие, разрешения которого я давно жду от наших литературоведов и мыслителей. Толстой – гений, великий гуманист, но объективно очень много сделавший для крушения Российской империи и гуманизма. То же самое можно сказать и об Александре Исаевиче Солженицыне, имея в виду развал СССР. «Превозмогая обожанье», задумываюсь я об этом «проклятом русском вопросе». В моей статье следующая главка посвящена противнику либерализма великому Николаю Михайловичу Карамзину, замечательный фильм о котором сделал Игорь Золотусский. Я ставил вопрос об ответственности художника перед страной. Не будет государства – не будет и страны, и культуры, и народа. Но в то же время, конечно, необходима беспощадная критика порока, в том числе и в первую очередь – в государственных структурах. Но одно дело критиковать государство, другое – разрушать…
