Через пару дней узнали, что наш батальон расформировали и нас направляют в другие части. Больше всего мы боялись попасть в эти прибывшие кавказские части, но нас эта судьба не минула. Вызвали в штаб и дали направление в 198-ю стрелковую дивизию. Пришлось проделать обратный путь до Крымской, а оттуда в станицу Варениковскую, где был расположен 826-й стрелковый полк, куда меня назначили командиром роты.
Была страшная грязь – наступила оттепель и все развезло. В ст. Варениковскую добирались целый день на вездеходе, который, кстати, по кубанской грязи не хотел идти. В полку разбросали нас по батальонам, я попал в третий батальон командиром 7-й стрелковой роты. Размещалась эта рота в какой-то хате. Люди вповалку спали на полу, даже приличной соломы под ними нет, замерзшие, протопить даже печку не удосуживаются. Командиры взводов под стать своим подчиненным. Состав самый разнообразный – грузины, армяне, азербайджанцы, фарси, черкесы, курды. Разноязычные, разных религий, разных обычаев. Единственное, что их объединяло, – желание побольше поесть и нежелание двигаться («курсак больной» – живот болит). Ежедневно нужно выводить людей на ученья, а пока их построишь (и подымешь), проходит очень много времени. Намучился я с ними – больше некуда. Самому приходилось ночевать в штабе батальона, хаты все переполнены, деваться некуда. Наконец наступил день поверки. Был крепкий мороз с ветерком, градусов под 20. Построили роту, пришел поверяющий, и пошли мы в поход километров на 15. На обратном пути только занят был тем, чтобы проверять, не обморозился ли кто. У кого носы, у кого уши побелели, у кого щеки. Словом – обморожение. Идет же такой воин и в ус не дует. Обмерз – вот и хорошо. Может, отлежусь в госпитале. Приходилось своими руками оттирать снегом подмороженные места, а сам, сукин сын, пальцем не хочет двинуть. Вернулись в станицу, зашли в свое помещение, проверили людей. Оказались все налицо. Хорошо, что никто не застрял в какой-нибудь скирде сена. Проверяющий поставил оценку «хорошо», а что хорошего? В частной беседе признался, что он не думал, что вся рота дойдет обратно и не будет обмороженных. На мой вопрос, а как другие подразделения, по секрету сообщил, что все они одинаковые. Чувствовалось по общей обстановке, что назревают какие-то события. И это чувство оправдалось. Через пару дней получили приказ приготовиться к длительному походу при полной боевой готовности. Получили патроны, гранаты и рано утром двинулись. Куда и зачем идем, не говорят, карт никаких не дали. Как правило, двигались целый день с перерывом на обед, а на ночь устраивались в каком-нибудь селении. Большей частью приходилось останавливаться в неотапливаемом помещении. Можно представить, как было весело, – целый день на морозе, и даже ночью негде обогреться. Так дошли до станции Старо-Титоровской. Остановились на дневку. Здесь разместились в школе, в клубе, еще в каких-то общественных местах, их хорошо протопили. Станция большая, богатая, думали, пару дней отдохнем, но к вечеру вновь приказ – утром снова в поход. Пошли на Тамань. Там остановились на несколько дней – пристреляли оружие, и снова в поход. Идем на кордон Ильича. Это маленький населенный пункт на западном побережье Кубани, последний населенный пункт перед косой Чушка, что длинной полосой вдается в Керченский пролив. Погода отвратительная, снег, метель и довольно хороший морозец. И вот тут мы узнали, что предстоит форсирование Керченского пролива и освобождение Крыма, т. е. то, что впоследствии было названо Керченско-Феодосийской десантной операцией.
В ночь под новый, 1942 год услышали гром артиллерийской канонады. Где будет посадка на суда, не знаем. Большое начальство молчит. Потом получили приказ: проверить людей, принять меры против обморожения и во что бы то ни стало довести людей до Крымского берега. Оказалось, пролив замерз и нам предстояло форсировать его по льду. Ночью с кордона Ильича пошли на Чушку, дошли почти до ее конца и спустились на лед. Вперед были пущены саперы для определения крепости льда, отсутствия полыней или воронок от снарядов, а нам установлена дистанция в 50 м между подразделениями, приказано строго следовать в затылок друг другу, ни в коем случае не сворачивать в сторону и безостановочно двигаться по льду пролива. Скоро мы почувствовали, как важно не отклоняться в сторону. Не знаю почему, колонну нашей роты решила обогнать артиллерийская упряжка полковой пушки – 3 пары лошадей, орудие и зарядный ящик. Естественно, она должна была съехать в сторону, чтобы завершить обгон, и на уровне нашей роты с треском провалилась под воду, я только успел дать команду – вперед бегом. Ведь полынья, куда попала упряжка, могла под тяжестью людей расшириться, и вся рота бы попала под воду. Лошади и пушка погибли, а вот люди – не знаю, сумели ли вовремя выскочить. Ни о каких спасательных работах не могло быть и речи – движение-то останавливать нельзя. Так двигались все 12 и 14 км , ежеминутно ожидая артобстрела. Под самым берегом (крымским) попали в воду, которая поднималась с каждым шагом все выше и выше. До берега добрались по грудь в воде, и это при 20 градусах мороза и метелице! Оказалось, что лед под самым берегом опустился – то ли не выдержал нашей тяжести, то ли его подмыло каким-то береговым течением. Факт тот, что на берег, а он очень крутой, выскочили мокрые, замерзшие, а обогреться и обсушиться негде, да и некогда. Единственное спасение – движение. Сходу, приступом взяли крутой высокий берег и бегом, без сил продолжали продвижение вперед. На наше счастье, противник под ударами десанта с кораблей начал отходить от Керчи, и мы имели возможность занять какие-то полуразрушенные нашей артиллерией здания, обсушиться у костров и привести себя в порядок. Тут началась проверка наличия людей. У меня в роте недосчитались трех человек армян. На льду остаться не могли, на этом берегу их нет, значит, остались на кордоне Ильича. Предвидя возможные случаи отставания, я сдал одного ненадежного в этом отношении бойца на повозку санчасти, сам был впереди роты, а замыкали ее политрук и старшина. И я вынужден был послать политрука и старшину назад через лед, чтобы они нашли отставших на кордоне, а там всего-то 3-4 хаты, больше деться некуда, кругом только степь с сугробами снега. Пошли политрук и старшина искать. Не знаю, переходили ли они вновь пролив по льду или отсиделись на крымском берегу, только часов в 6 явились и доложили, что исчезнувших не нашли. Пришлось доложить в штаб полка о дезертирстве трех человек. Доносить об этом очень не хотелось, и не донести нельзя. Куда ни кинь, всюду клин. Впоследствии оказалось, что правильно сделал, сообщив в штаб полка. Утром командир полка собрал весь командный состав и подвел итоги перехода через пролив, поставив задачи на следующие дни. В конце совещания заявил: «Вот бывают такие командиры, которые стараются прикрыть свою бездеятельность рапортами, в которых обманывают командование. Смотрите – командир 7-й роты здесь?» «Я», – ответил я, подымаясь. «Где твои три человека?» – «Дезертировали, о чем донес рапортом». А комполка с ехидной улыбкой заявляет: «Нет, не дезертировали, а замерзли и лежат сейчас в каком-то сарайчике. Что на это скажешь? Под трибунал хочешь пойти?»
Что на это скажешь? Перечить начальству не положено, а под суд идти нет смысла – ведь это верный расстрел. «Разрешите доложить, товарищ майор?» – «Ну что? Оправдываться будешь?» – «Никак нет, только замерзшие люди не моей роты», – ответил я. «Тогда пойди и убедись сам…» – «Прошу дать кого-либо из политработников». – «Зайдешь в штаб через полчаса». Мне ясно было, что самому устанавливать, кто эти замерзшие бойцы, нельзя, все равно не поверят, поэтому и попросил дать кого-либо из политработников. Им верили. В штабе выяснилось, что кто-то, проходя мимо развалин, случайно обнаружил три трупа наших бойцов и донес об этом в штаб полка. Число пропавших сошлось – вот и вся музыка. И пошли мы с двумя политруками искать замерзших. Направление нам указали, а где именно – найдете сами. Километра через два наткнулись на полуразрушенный сарай, заглянули и обнаружили три трупа. Изъяли документы, а они всегда должны быть в левом кармане гимнастерки, так же как пенал с адресом семьи и фамилией должен быть в часовом кармане брюк. Прочитав солдатские книжки, убедились, что эти трое – грузины, а не армяне, дезертировавшие у меня; фамилии другие и совсем другой роты. Забрав документы, отправились обратно. В штабе составили акт, приложили документы и доложили комполка. А он уже ни в одном глазу – пьяный в доску. Пришлось передать всю документацию начальнику штаба. У себя я оставил один экземпляр акта. Мало ли что может быть.
Вообще первые дни на крымском берегу мне не везло. При дальнейшем движении остановились в каком-то поселке. Занял я школу и наученный горьким опытом и зная, что мои воины способны на всякую пакость, запретил покидать помещение, выставил часовых (под видом охраны). За час приблизительно до начала движения дальше вызывает комполка и заявляет мне – куда ты смотришь, твои люди ограбили одну женщину. Докладываю ему, что это ошибка, мои люди неотлучно находятся в помещении. А он не верит. Пойди, говорит, и разберись сам на месте. И указывает приблизительно район, где живет эта ограбленная. Пришлось пойти, как в сказке – «иди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что».
