В общем, огромное количество свидетелей видело, как красногвардейцы палили в толпу, но число убитых в тот день составило всего 21 человек[224], при этом не уточняется, сколько погибло от пуль, а сколько было затоптано толпой. За тринадцать лет до того, 9 января 1905 года, когда организованные и обученные солдаты под надежным командованием занимались тем же самым делом — не пропускали колонны демонстрантов — число жертв (по наиболее реалистичным оценкам) было в десять раз больше. Можно сказать, что красногвардейцы проявили просто невероятную сознательность и блестяще справились со своей задачей. А учитывая, что заранее было объявлено военное положение и сделаны все необходимые предупреждения — какие вообще могли быть претензии к властям?
* * *
В час дня открылись одни из ворот Таврического дворца, и начался пропуск делегатов. Первыми прибыли эсеры. Александр Рабинович описывает их явление следующими словами: «Шагая по шестеро в ряд, делегаты щеголяли отличительными бантами-розетками и несли в руках свечи и свертки с бутербродами. Примерно половина из них была облачена в деловые костюмы, а сверху, чтобы уберечься от мороза — в тяжелые шубы и галоши. Другую половину составляли крестьяне в грубых полушубках и валенках. Николаи Святицкий впоследствии заметил, что такие лица, какие были у его коллег, он прежде „видал у приговорённых“». Многие из них по-прежнему недооценивали большевиков, считая, что не вернутся живыми домой.
Белый Зал дворца был увешан чёрными транспарантами — все-таки большевики умели не только ставить батальные сцены, но и работать в жанре мелких пакостей![225] Делегаты расположились так: справа — меньшевики и эсеры, слева — большевики, посередине — левые эсеры. Кадетов не было. На галерке собрались гости — представители заводов, воинских частей и флотских экипажей, многие с винтовками, гранатами, пулеметными лентами и прочими необходимыми в тревожное время предметами туалета. Впрочем, как выяснилось позднее, делегаты также не были безоружными.
Антагонизм обозначился сразу. Левая половина зала была намерена требовать от Учредительного Собрания принятия «Декларации», правая собиралась начать работу так, словно бы никакого ВЦИК и Совнаркома вообще не существовало. Именно это намерение они и выказали с самого начала. По логике вещей, открывать работу Учредительного Собрания должен был председатель ВЦИК, как глава государства (хотя бы и временный). Однако ровно в четыре часа, когда все расселись по местам, на трибуну вышел старейший из делегатов, правый эсер Шевцов, и попытался открыть заседание. Правая сторона зала взорвалась овацией, левая — воплями протеста. И тут появился Свердлов, в начале ноября избранный председателем ВЦИК вместо Каменева. К крикам аудитории присоединился одобрительный рёв галерки, в середине зала началась потасовка — по-видимому, левые и правые эсеры вступили между собой уже в решительный бой. А он стоял и ждал момента, чтобы вставить слово. Слово товарища Свердлова, сформировавшееся на уральских заводах — это было нечто особенное. Сразу становилось понятно, что не за одну лишь политическую твердость его избрали председателем такого шумного органа, как Всероссийский исполнительный комитет образца семнадцатого года.
Молотов впоследствии вспоминал:
«Свердлов невысокий, в кожанке, громовой голос, прямо черт знает, как из такого маленького человека — такой чудовищный голос идёт. Иерихонская труба! На собрании как заорет: „То-ва-ри-щи!“ Все сразу, что такое? Замолкали…»
Дождавшись, пока зал успокоится, Свердлов прочитал с трибуны «Декларацию» и предложил рассмотреть ее первым пунктом повестки дня. И тут левая половина зала встала и запела «Интернационал». Остальным тоже пришлось подхватить — куда денешься? Общий для всех революционный гимн. Счет стал 2:0 в пользу большевиков — однако силы были все же слишком неравными.
Это стало ясно уже через несколько минут — во время выборов председателя. Слева выдвинули не большевика, а Марию Спиридонову, из фракции левых эсеров, справа — известного правого эсера Чернова. За него подали 244 голоса, за Спиридонову — 153. Сразу стала понятна как расстановка сил, так и ход будущей работы Собрания.
Потом на рассмотрение были предложены две программы: «Декларация» и так называемая «Программа первого дня», озвученная эсером Пумпянским, в которой он предлагал начать рассмотрение вопросов о мире, земле и государственном устройстве — так, словно бы не существовало ни Советов, ни Совнаркома, ни «Декларации». Голоса разделились практически так же, как и в вопросе о выборе председателя. За эсеровскую программу проголосовало 237 человек, за большевистскую — 146.
Снова перед большевиками встал вопрос: «Что делать?» — но теперь уже на оперативном уровне. Попросив перерыв для обсуждения, они стали совещаться. В конце концов, как всегда, дело решил Ленин: фракция в зал не возвращается, туда идет один человек, который от имени большевиков зачитывает заявление об уходе. Собрание разгонять не стоит, надо, по выражению Ленина, дать им «выболтаться» и разойтись по домам, и больше уже во дворец не пускать. Все основания для такого решения имелись: уходя, большевики уносили с собой кворум, ибо в зале оставалось меньше половины избранных делегатов, и принимать какие бы то ни было решения такое собрание уже не имело права.
Тем временем около часа ночи заседание возобновилось обсуждением вопроса о мире. Делегаты к тому времени расслабились, выясняли какие-то свои дела, шумели, ходили в буфет за чаем. Без большевиков им явно было скучно — не затем сюда шли, чтобы участвовать в прениях. Когда на трибуне появился комиссар морского генерального штаба Федор Раскольников, все стихло: пустые скамьи справа и делегат-большевик на ораторском месте говорили о том, что случилось, наконец, что-то экстраординарное.
«Громадное большинство трудовой России, — говорил Раскольников, — рабочие, крестьяне, солдаты — предъявили Учредительному Собранию требование признать завоевания Великой Октябрьской революции… и прежде всего признать власть Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов… Большинство Учредительного Собрания, однако, в согласии с притязаниями буржуазии, отвергло это предложение, бросив вызов всей трудящейся России… Не желая ни минуты прикрывать преступления врагов народа, мы заявляем, что покидаем это Учредительное Собрание с тем, чтобы передать Советской власти окончательное решение вопроса об отношении к контрреволюционной части Учредительного Собрания».
Правая половина зала взревела от возмущения, центр и галерка взорвались аплодисментами. В зале начали вспыхивать локальные потасовки, на свет появилось оружие. Какой-то матрос из охраны прицелился в эсеровского делегата из Москвы, левоэсеровский делегат Феофилактов вытащил браунинг — обоих, правда, вовремя остановили. А ведь могли и не успеть…
Большевики ушли. Левые эсеры, обещавшие действовать с ними заодно, пока остались — впрочем, у них всегда так! — и потребовали обсуждения «Декларации», хотя бы вопроса о мире. Собственно, Собрание и обсуждало в данный момент вопрос о мире — но им все равно отказали (по-видимому, просто из принципа). В четыре часа ушли и левые эсеры. Зато в зал хлынула публика с галерки, которой было тесно и неудобно на балконах — они занимали места слева и кричали: «Хватит!» «Долой!».
К тому времени в зале оставалось около двухсот делегатов — чуть больше четверти полного состава собрания или половина кворума. Председатель все же начал читать проект тщательно подготовленной эсеровской резолюции по земельному вопросу. И тут обозначила себя не представленная в Учредительном Собрании сила — анархисты. Правда, в лице одного лишь человека — но зато произнесенной фразой он навеки вошел в историю.
Чернов едва успел добраться до середины резолюции, когда его похлопали по плечу. Обернувшись, он увидел за спиной матроса. Это был анархо-коммунист из Кронштадта Анатолий Железняков.
«Я получил инструкцию, чтобы довести до вашего сведения, — сказал Железняков, — чтобы все присутствующие покинули зал заседания, потому что караул устал».
Совершенно точно то, что было потом, отражено в фильме «Выборгская сторона». Чернов ответил, что Учредительное Собрание может разойтись, только если будет употреблена сила, и попытался продолжить заседание. Силу никто употреблять не стал, однако существовала возможность того, что революционный караул попросту снимется и уйдет, а перспектива остаться один на один с гостями была для делегатов мало приятной. Да и денек выдался изматывающий. Поэтому Чернов быстренько поставил на голосование пакет программ, подготовленных эсерами, делегаты единогласно приняли их и около пяти часов утра разошлись. Никто их не трогал, не бил, не арестовывал — может быть, кого-то немного пограбили по пути домой, но большевики тут были уже совершенно ни при чём.
