Владимир Владимирович, надо срочно посоветоваться. И именно с вами, потому что ваша служебная обязанность, если помните, – гарант Конституции. А там есть очень сомнительная (хотя внешне очень благородная) статья 49: мол, никого нельзя назвать преступником до приговора суда.
Давайте разберемся. Если у человека, извините, сифилис, то он ведь есть до анализа? Или нет? А если лаборантка ошибется и скажет «здоров», то он сифилитик или здоровый? А если он дал лаборантке взятку, чтобы не позориться?
А если меня ограбили в переулке – ждать ли мне приговора суда, чтобы иметь право назвать бандитов преступниками? Ведь их, может быть, не поймают. А если поймают, то не исключено, что бандиты поделятся с ментами, и менты их отпустят (за мои деньги). И суда не будет.
Еще беда: ворам и бандитам кроме богатства хочется, чтобы было тихо. Если карманник стащил кошелек и никто этого не заметил, то никаких спецмероприятий, обеспечивающих тишину, не надо. А если вор государственного масштаба? Если дворцы, поместья… если их заборы выше наших домов – тогда мы видим. И понимаем. И тогда им нужно что-то делать, чтобы люди молчали.
Для этого очень подходит статья 49 Конституции – благородная, безупречная, гуманная: «Никого нельзя считать преступником без приговора суда». И у всех, кто произносит эту формулу – у депутатов, министров, президентов, – очень благородный вид…
…Ненависть бандитов к честным людям – огромная проблема, философская.
Честному не надо притворяться честным. Он такой и есть. А воры вынуждены притворяться. И свою компанию они любят не потому, что там хорошие, а потому что там они среди своих. Там не надо притворяться. Можно расслабиться.
Коррупционеры – как нелегалы – должны следить за каждым своим словом, жестом, взглядом, чтобы говорить и улыбаться как все, чтобы не выдать себя. Тяжело, правда?
И конечно, они ненавидят тех, из-за кого вынуждены притворяться. Ненавидят людей. И убыль населения – от этого. Экономика растет, страна богатеет, а население сокращается (вы сами много раз об этом говорили). И не только потому, что мало рожают, но, что хуже, – мало живут, рано умирают.
Жестокие жадные начальники – вот главная проблема страны, а вовсе не бедность, ибо денег у России (у хозяев России) очень много. Нужны ли им люди? – трудно сказать.
Помните, власть уничтожила миллионы лучших крестьян (коллективизация). Уничтожали, а начальниками ставили бездельников и пьяниц. Уничтожили кулачество и гордились успехами до головокружения. И даже не понимали, что уничтожили (навсегда?) сельское хозяйство – ту Россию, которая кормила хлебом и маслом всю Европу.
Вас грабит кто? Преступник? Уголовник? Нет, «никого нельзя считать преступником до приговора суда». А если он даст взятку, наймет лжесвидетелей, изготовит фальшивые документы и, значит, вдобавок к грабежу совершит еще несколько преступлений, то суд его оправдает. И – кто он?
По-моему – преступник. По-вашему – презумпция невиновности. Дорогой товар, не всем по карману.
Подсудимый, встаньте!
29 марта 2007, «МК»
Владимир Владимирович, знаете, так бывает: отправишь письмо, но мысли-то продолжаются – понимаешь, что не досказал.
Речь у нас с вами последний раз шла о том, что (по Конституции) никого нельзя назвать преступником до приговора. А на самом деле, согласитесь, можно. Если на ваших глазах кто-то ограбил или убил, то он – преступник (независимо от того, будут ли его судить, приговорят или оправдают). Бандитов нередко оправдывают, но они же не перестают быть преступниками. Согласны? Если да – вы (гарант) против Конституции. Если нет – вы (президент) против справедливости и здравого смысла.
Но есть другая, еще более интересная и важная сторона. Можно ли назвать преступником того, кого суд приговорил?
«Приговоренного? Конечно!» – хором отвечают правоведы, депутаты, президенты. Но не тут-то было.
Академик Вавилов, поэты Гумилев, Мандельштам, актеры, командармы, тысячи инженеров, миллионы мужиков… Дела давние? А преступник-тунеядец Бродский, получивший пять лет от нашего суда и Нобелевскую премию от короля Швеции? А преступник-академик Сахаров? Спустя годы мы прозрели и поняли, что они были невиновны. (Это «мы», конечно, условность. Мы в невиновности Сахарова и Бродского не сомневались, а вы – не знаю.) Преступники их судили. Что, если через двадцать-тридцать лет наступит очередное прозрение? Так или иначе, оно коснется всех: и осужденных, и осуждавших.
Суд – опасная обоюдоострая штука. Приговор Шаламову (о котором тогда почти никто не знал) обернулся приговором стальной эпохе – и тому властителю, и тому суду. Приговор зэка, полумертвого доходяги, оказался сильнее международных трибуналов – так он написан. (Называется «Колымские рассказы»; если не читали – советую.)
Приговор нашей (уже подгнившей) эпохе написал Гальего – брошенный ребенок, калека, урод, случайно выживший в нашей системе заботы о детях-инвалидах. (Называется «Белое на черном», советую.)
Это же потрясающе и невероятно, что каракули полумертвого зэка или ребенка-паралитика, который едва мог ползать и которого считали идиотом, – их приговоры оказываются сильнее, чем грандиозные постановления многотысячных съездов партии, чем доклады генсеков, программы построения коммунизма, удвоения ВВП.
Вам эта тема, конечно, близка и страшна. Президент постоянно под судом. Истории? Но история – это абстракция. Точнее сказать: под судом людей (о небесных законах рассуждать не беремся, но они уж точно строже – никакого снисхождения, никакого «условно» там не бывает).
Суд над президентом не прекращается ни с окончанием законного срока, ни с окончанием земного. Ни отставка, ни смерть – ничто не служит освобождению от суда, ни даже смягчению приговора.
Самый понятный для людей ХХ века пример – Гитлер. Физически он под суд не попал, покончил с собой от страха. Но и без всякого суда он осужден навсегда. Не пожизненно, а навечно. И не только его пособников отправили в тюрьму шестьдесят лет назад (а некоторых повесили), но и поклонников – до сих пор! – сажают (в Германии). Это продолжается суд истории. (Нам бы такие законы – меньше было бы убийств, не кричали бы «хайль» на улицах, не носили бы портреты Сталина.)
В какой-то момент – иногда не сразу, но всегда неизбежно – машина государственного обожания перестает вертеться, взбивать пену; муть оседает, и вот он – в чем мать родила: без орденов, без свиты, без короны…
И чем выше возносили, чем беспощаднее принуждали любить его, тем бездоннее пропасть, куда он валится, и злее ненависть.
Суд истории – суд человеческий. Он просто отодвинут во времени, чтобы люди успели протрезветь от пропаганды. Продолжая все тот же пример, сегодняшние немцы, как вы знаете, смотрят на Гитлера иначе, чем гитлерюгенд и штурмовики 1930-х. (Позавчера «Берлинен ансамбль», лучший театр Германии, показал в Москве «Карьеру Артуро Уи» – пьесу Брехта о Гитлере. Самое интересное и важное: Гитлер показан не столько ужасным, сколько омерзительным. Гениальный актер играет его как шелудивую собаку – по-собачьи мочится, задрав ногу, шарит по помойкам, вываливает отвратительно длинный язык и лижет дерьмо; почти неразборчивый хрип и визг вместо человеческой речи. А мы своего людоеда – даже в самых критических книгах, фильмах, спектаклях – изображаем гением зла, великим и ужасным. Но отвратительным – никогда… Немцам десять минут аплодировали стоя, кричали «браво!» и, возможно, не столько за блестящую игру, сколько за беспощадность осуждения.)
История склонна оправдывать тех, кто честно выполнял свой долг и был хоть сколько-нибудь добр к людям.
Что же может, что же должен делать президент кроме присмотра за Конституцией? Его долг (ваш долг, Владимир Владимирович) – назначать правильных руководителей: министров, губернаторов…
В чем должна состоять их правильность? Во времена СССР это была покорность генсеку и Политбюро ЦК КПСС. Потом кроме личной преданности все больше шла в ход воровская ловкость.
А правильный руководитель должен заботиться о хорошей жизни для людей. Не для себя. А значит, такой человек (они еще есть) – не карьерист. И значит, сам никогда не пробьется наверх. И не купит должность.
Самые ловкие – рекламные агенты, зазывалы, продавцы всего (главным образом – воздуха). Вот, похоже, они и назначены. (Когда министром обороны вы назначили Сердюкова, человека из мира денег, – стало ясно одно: вы на 100 % уверены, что войны не будет. Но одновременно это, увы, сигнал потенциальным агрессорам: мы заняты не обороной, а финансовыми потоками.)
Оглядываясь на отечественную историю в поисках положительного примера, сразу замечаешь Столыпина – царского министра, которого почитают все: и коммунисты, и националисты, и экономисты. Он, быть может, потому и проводил так удачно свои реформы, что не думал о своем кармане. О своем кармане думали купцы, но их не назначали министрами. А Столыпин делал так, чтобы всем было выгодно жить лучше – вот население и росло, а не только экономика.
