Свою версию сообщил в мемуарах начальник Петербургского охранного отделения в 1905–1909 годах А.В. Герасимов:
Еще в начале 90‐х годов (1893 г.), когда он [П.Н. Дурново] был директором Департамента полиции, его темперамент сыграл с ним плохую шутку. Он ухаживал за одной дамой общества. Эта дама какое‐то время относилась к нему весьма благосклонно, но затем завела роман с бразильским посланником. Дурново, как директору Департамента полиции, был подведомствен черный кабинет, и он ничтоже сумняшеся приказал по службе доставлять ему письма этой дамы к бразильскому посланнику. Передают, эти письма были настолько красноречивы, что не оставляли никаких сомнений в характере отношений дамы с послом. Взбешенный Дурново поехал объясняться с дамой своего сердца. Та категорически все отрицала. Тогда Дурново бросил ей в лицо пакет подлинных ее писем и, уезжая, имел неосторожность оставить эти письма у нее. Дама не преминула пожаловаться бразильскому посланнику. И началась история… Бразильский посланник воспользовался встречей с Государем на одном из придворных балов и рассказал ему всю эту историю. Покойный Царь был возмущен, тут же на балу подозвал к себе министра внутренних дел [им тогда был однофамилец Петра Николаевича — Иван Николаевич Дурново] и с присущей ему резкостью заявил: «Немедленно убрать этого дурака»[1129].
Я постарался проверить эти различные свидетельства по документам. Действительно, в 1892 году в Петербурге проживали София Гавриловна Доливо-Добровольская, учительница 2‐го Московского городского начального женского училища, а также подполковник И.А. Меньчуков, пристав Полюстровского участка, так что вполне могла проживать и госпожа Меньчукова[1130]. Но, естественно, определить, какая из двух дам стала предметом раздора между российским сановником и бразильским дипломатом, не представилось возможным.
Таким образом, все версии, при частных расхождениях, сходятся в основном. Если же верить варианту А.В. Герасимова, то резолюции могло и вовсе не быть. Добавим, что спустя годы, в октябре 1905‐го, Петр Николаевич, человек несомненно сильной воли и государственного ума, вернулся в МВД в качестве министра.
По воспоминаниям директора ДП (9 мая 1902 года — 4 марта 1905‐го) А.А. Лопухина, перлюстрация использовалась в начале XX века в подковерной борьбе между двумя крупнейшими фигурами в правительстве: министром финансов С.Ю. Витте и министром внутренних дел В.К. Плеве. В июле 1904 года Плеве был убит эсером Е.С. Сазоновым (Созоновым). 26 августа в ходе официального осмотра бумаг, хранившихся в кабинете покойного, в среднем ящике письменного стола (между наиболее секретными документами) были обнаружены две пачки перлюстрированных писем. Одна из них представляла собой копии и два подлинника писем самого Лопухина его двоюродному брату, известному деятелю либеральной оппозиции, профессору Московского университета С.Н. Трубецкому. Во второй пачке находились копия письма министра финансов Витте близкому ему лицу с резкой критикой политики Плеве, а также копии писем представителей крайне правых течений, убежденных в близости Витте к «жидомасонским» организациям и в том, что его деятельность помогает революции. К этой второй пачке перлюстрированных писем была приложена собственноручная записка Плеве, представлявшая их императору для прочтения. Николай II на этой записке сделал надпись о том, что тяжело разочаровываться в своих министрах. Таким образом, по мнению Лопухина, целенаправленный подбор перлюстрации, осуществленный Плеве, достиг своей цели: опорочил Витте в глазах государя[1131].
То, что В.К. Плеве использовал перлюстрацию в подковерной борьбе, находит подтверждение и в дневниках А.С. Суворина. 4 августа 1904 года Алексей Сергеевич записал: «В бумагах Плеве [А.А.] Лопухин нашел груду писем выдающихся администраторов с пометками государя. Это все перехваченные письма, которыми Плеве занимал императора. Лопухину было так тяжело, что якобы все это сжег. Совершенно напрасно, да я думаю, он и не сжигал». При этом Плеве не гнушался «осветить» государю и интимные стороны жизни представителей российской элиты путем перлюстрации их переписки. 9 августа того же года у Суворина следующая запись: «Лопухин нашел у Плеве переписку князя [В.П.] Мещерского с его любовником [Н.Ф.] Бурдуковым [чиновник министерства сельского хозяйства, сотрудник газеты «Гражданин»]. Переписку читал царь. Он относится к этой партии равнодушно… [курсив А.С. Суворина]»[1132].
В свою очередь, по словам Лопухина, ссылавшегося на личный рассказ Плеве, С.Ю. Витте вместе с заведующим ОО ДП (с октября 1902 года) С.В. Зубатовым и влиятельным консервативным публицистом В.П. Мещерским в первой половине 1903 года задумали «свалить» Плеве и на его место посадить Витте. Для этого Зубатов сочинил текст письма, якобы написанного одним верноподданным другому и попавшего к Зубатову путем перлюстрации. В письме резко осуждалась политика Плеве, говорилось, что тот обманывает царя и подрывает в народе веру в него; утверждалось также, что только Витте по своим талантам и личной преданности царю способен проводить политику, которая оградила бы страну от бед и придала бы блеск правлению Николая II. Мещерский, имевший личный доступ к государю, должен был вручить ему это письмо как передающее голос народа и убедить последовать указанному пути.
Однако Зубатов посвятил в данный план М.И. Гуровича, бывшего революционера, а затем одного из крупнейших секретных сотрудников ДП. Гурович в свою очередь сообщил об этом Плеве и даже представил копию сфабрикованного письма. Плеве в день ближайшего доклада государю доложил об интригах министра финансов. На следующий же день (16 августа 1903 года) Витте получил отставку с поста министра финансов и был назначен на второстепенный пост председателя Комитета министров. Одновременно был смещен и выслан из Петербурга Зубатов[1133].
В апреле 1917 года в одной из киевских газет утверждалось, что в 1911 году, во время печально знаменитого визита Николая II в город, руководитель «черного кабинета» К.Ф. Зиверт со своими сотрудниками занимался привычной работой, вскрывая в том числе письма товарища министра внутренних дел П.Г. Курлова, начальника дворцовой охраны А.И. Спиридовича, начальника канцелярии Министерства императорского двора А.А. Мосолова. Но в это же время один из почтовых помощников Зиверта, Д.С. Варивода, доставлял письма самого Зиверта товарищу министра внутренних дел Курлову и начальнику Киевского охранного отделения Н.Н. Кулябко[1134].
Тем не менее все эти частные случаи не могут перечеркнуть значения массовой перлюстрации для изучения реальных настроений в обществе. Иначе пришлось бы, подобно неким «городским сумасшедшим», поверить в теорию заговора — в то, что какие‐то тайные «кукловоды» специально сочиняли сотнями и даже тысячами письма для перлюстраторов.
На деле, как отмечает крупнейший современный исследователь истории российского политического розыска XVIII века Е.В. Анисимов, «дневниковые записи, рукописи записок и книг, а также письма, обычно становились самыми опасными уликами при разоблачении государственных преступников. <…> потом, на следствии, каждая строка письма записки, черновика тщательно изучались в поисках “подозрительного”… переписка всегда вызывала подозрение власти, так как могла использоваться в шпионских целях, для связи с противниками России»[1135]. Поэтому все российские императоры и императрицы, начиная с Елизаветы Петровны, регулярно получали выписки из перлюстрированной корреспонденции и накладывали на подобные документы высочайшие резолюции. Как сообщалось в докладе И.Н. Дурново от 5 января 1895 года, «в царствование императора Павла I и особенно… императоров Александра I, Николая I и Александра II, на монаршее воззрение представлялись все извлечения из частной корреспонденции, могущие осветить перед монархом те случаи и обстоятельства, которые, по каким‐либо соображениям правительственных или частных лиц, могли бы быть затемнены или скрыты от Его Величества»[1136].
