— Ну, и выдумы-вы-ваю. Мы играем: он папа, а это наша мама. — Мишутка потянул мать за рукав, увидел ее сердитое лицо и, быстро обернувшись к Наташке, крикнул: — Ты будешь мама!
Все, кто наблюдал эту сцену, засмеялись, невольно улыбнулась и Варя. Где-то в глубине души у нее мелькнуло: «Пожалуй, доиграешься!» — И скорее смущенной, чем насмешливой была эта мысль.
Игра в хоккей ошеломила Варю красотой и стремительностью. Короткий зимний день успел догореть, зажглись огни, отраженные в гладком зеркале просторного катка, по которому, точно ураган, носились спортсмены — ловкие, крепкие парни. Приглядевшись, Варя поняла, что это не просто великолепное зрелище мастерства конькобежцев, а силовая борьба с молниеносным нападением и яростной защитой: шайба так и металась под ударами клюшек у ворот то одной, то другой команды. Обе команды были превосходно сыгранны: ловкость отдельных игроков сливалась в согласованность игры коллектива. Когда под свист и отчаянные вопли зрителей вырывался вперед нападающий и стремительно гнал к чужим воротам черную на льду шайбу, Варя тоже замирала от волнения. Передача шайбы в решающие минуты и гол вызывали такой шумный взрыв на всех трибунах стадиона, что с криком шарахались в темнеющем небе городские галки и вороны, тянувшие стаями на ночлег в центр, где они обжились со времен седой древности. Варя смеялась, глядя на трибуны, и с азартом следила за хоккеистами. Она еще не определила, на чьей стороне ее симпатии, а просто сочувствовала тем, кто лучше играл. Но и ей вскоре стало понятно, отчего кто-нибудь из зрителей вскакивал и, размахивая руками, орал во всю глотку:
— Давай, Митя, давай! Жми! Дави, Коля, дави!
Игра шла в бешеном темпе. Не удивительно, что так часто менялся состав команд. Варя как врач хорошо представляла себе нагрузку на легкие и сердце спортсменов, но общее возбуждение и красота этой необыкновенной зажигательной борьбы, и ядреный морозец, и сверкание огней, и яркие костюмы спортсменов — все немножко опьянило ее, взбудоражив нервы.
«Замечательное зрелище!» — весело подумала она.
Чего стоили одни вратари в шлемах и на коньках, с ногами, похожими на тумбы, в меховых сапогах с наколенниками. Вот кому надо было сочетать и хладнокровие, и мгновенную реакцию: они ловили шайбу руками, падали и садились на нее, загораживали всем телом вход в ворота, принимая на себя ее мощный удар.
Только что шел бой у одних ворот, и вдруг все стремительно разворачивалось и катилось, неслось в другую сторону. Глаза едва успевали подмечать возникающие на ходу, вернее, на лету, комбинации. И Варя, и Логунов, и Наташка, и даже Мишутка неустанно вертели головами, следя за шайбой и наседавшими друг на друга противниками.
— Ну и ну! — крикнула со смехом Елена Денисовна. — Шайба-то так и скачет, как блоха! Догони-ка ее, да не поскользнись, да другого с ног не сбей!
Варя видела в кино фигурное катание на льду, оно поразило ее, но там конькобежец, выполняя изумительные по красоте и сложности движения, владел всем полем — ему никто не мешал, а здесь сталкивались две противоборствующие силы, здесь происходило ожесточенное сражение. И чем острее оно разыгрывалось, тем неистовее шумели, орали, свистели люди на трибунах стадиона, подхлестывая спортсменов своим возбуждением.
Еще шайба забита в ворота. Гол! И зрители разражаются бурей восторга.
Варя, заражаясь общим настроением, тоже ловила себя на желании покричать и пошуметь. Потом она загляделась на Елену Денисовну, которая то охала, когда кто-нибудь из игроков, сбитый с ног, проезжался по льду на спине или на животе, упорно протягивая клюшку за ускользнувшей шайбой, то смеялась, как девчонка, притопывая ногами, обутыми в чесанки с галошами, или, откликаясь на общую взбудораженность, восклицала, удивленно, озорно, весело блестя глазами:
— Вот бешеные! Право, бешеные!
И Мишутка, тоже занятый происходящей перед ним игрой, все смотрел да смотрел, пока не устал вертеть головой и не озяб. Но стоило Логунову засунуть его под полу своей нерпичьей дошки на собачьем меху и тепло обнять другой полой, так что выглядывала одна голова в шапочке-ушанке, как мальчик опять оживился.
Войдя во вкус игры, Варя забыла обо всех неприятностях и в азарте, сама того не замечая, теребила Логунова за рукав, хватала под локоть, требуя внимания к сочувствию, которое кипело в ней. Ей стало вдруг так легко впервые за последнее время — пропало ощущение подавленности.
В один из интереснейших моментов состязания она взглянула на сынишку, задремавшего в теплых объятиях «папы». Богатство впечатлений и долгое пребывание на свежем воздухе сморили неугомонное дитя. А Логунов… Он смотрел в это время на поле боя, и такое гордое восхищение, такая веселая удаль отражалась на его лице, что Варя не вдруг отвела взгляд.
31
На очередной научной конференции в клинике Иван Иванович должен был «продемонстрировать» перед врачами Наташу Коробову. Он сразу пошел договориться с нею, узнав о приезде Логунова.
— Покажу вас своим коллегам, а потом отправляйтесь домой. Вы только не смущайтесь. У нас всегда так водится: мы обсуждаем лечение некоторых больных — это важно для обмена опытом. Я сделаю сообщение, покажу рентгеновские снимки, расскажу об операции, а вы пройдетесь перед товарищами, ответите на вопросы. Многие видели, в каком состоянии вы находились, пусть посмотрят теперь. Будут врачи из Института усовершенствования, хирурги с периферии, студенты.
Наташа слушала, устремив на Ивана Ивановича глаза, светившие яркой синевой на исхудалом лице.
— Мне бы хотелось сделать что-нибудь такое… — нерешительно сказала она, пошевелив пальцами.
— А что же вы можете сделать? Вам теперь только одно нужно — отдыхать и поправляться.
— Я бы хотела попробовать. Хотела бы сыграть.
У профессора Аржанова даже холодок по коже пробежал.
— На чем сыграть, Наталья Трофимовна? На баяне? — Он сразу вспомнил ее мастерскую игру, но как можно выступить теперь, если перед операцией она даже имя свое забыла?
— Нет, мне хочется на скрипке… Ведь до войны я училась в музыкальной школе. И потом в Сибири, у себя на руднике, тоже много играла.
— Может быть, принести скрипку сюда? Вы попробуете здесь, — предложил Иван Иванович, совсем не уверенный в том, что его бывшая больная выдержит подобное испытание.
— Нет. Пробовать я не стану. Если там не смогу, то, значит, уже никогда…
— Не надо так настраивать себя: ведь после операции не все силы восстанавливаются сразу.
В день, когда была назначена конференция, Софья Шефер несколько раз забегала к Наташе. Волновался и Иван Иванович, никому, кроме Софьи, не сказавший о ее предложении сыграть на скрипке. Он в это не поверил, но подумал:
«Ничего, пусть попробует. Не обязательно ей сейчас играть. Главное, она снова стала человеком, и это уже великая радость».
Однако, хорошо представляя себе будущую аудиторию, он не хотел бы дать повод для насмешек кое-кому из присутствующих. Студентам, конечно, хочется, чтобы все было хорошо. Вдумчивые врачи тоже заинтересованы в благополучном исходе. Но в медицине, как и везде, к сожалению, есть скептики, которые любят все хоронить, придираясь к каждой мелочи, это люди, знающие медицину, но отчего-то слабые на практике. Очень страшно, когда такой врач попадает на работу в министерство. Вот там-то, под крылышком влиятельного зама или пома, он и распекает при случае своих бывших коллег, там-то и маринует дельные предложения, игнорируя насущные нужды, цепляясь за параграфы многочисленных инструкций. Такой медик, попав на научную конференцию, обязательно постарается «подсыпать перцу». И, думая о том, как этот недруг осклабится тихонечко при неудачной попытке выздоравливающей Наташи, Иван Иванович заранее хмурился.
— Скрипку я принес, — сказал он ей, заглянув в палату перед конференцией. — Скрипка будет в зале, но никто не знает, зачем ее принесли, и если вы раздумаете, то можете только ответить на вопросы, и этого будет достаточно.
Наташа промолчала, хотя в лице ее выразилась укоризна. Неужели он не понимает, как ей важно проверить себя перед отъездом в тайгу?
В коридоре Ивана Ивановича перехватила Софья Шефер.
— Наталочка умерла, — сообщила она со слезами на глазах. — Мать сейчас там… Невозможно на нее смотреть! Ведь единственный ребенок, краса и гордость жизни. Вот ужас-то!
— Да, ужас! — глухо произнес Иван Иванович и пошел в палату.
Девушку уже уложили на носилки, собираясь вынести в морг. Она была прекрасна и мертвая, в марлевой повязке, похожей на чалму, сбившуюся на тот бок, где выпирала опухоль. Чуть выгнулись вперед обнаженные плечи, точно Наталка хотела привстать, опираясь локтями в края носилок, и от этого выдались под простыней ее маленькие груди и колени слегка согнутых ног.
