он в Индии.
«Я внук генерала артиллерии Е. Есаулова (по отцу) и камергера князя Оболенского (по матери). Одна моя бабка внучка декабриста И. Поджио, другая — сестра народовольца М. Тригони. Родился я в Санкт-Петербурге в 1912 году. В 1920-м вместе с родителями эмигрировал — сначала в Югославию, потом в Италию.
Мои родители ждали скорого падения советской власти и возможности вернуться на Родину. Шли годы, меркла надежда на возвращение. Мать стала религиозной, отец пробовал заняться бизнесом, но безуспешно. Они все время ждали чуда, которое позволит им вернуться.
Я рос в русской, но антисоветской среде. Была одна мечта — служить России, участвовать в освобождении ее от большевиков. Фашистская Италия была враждебно настроена к большевикам — и этого было для нас достаточно. Началась гражданская война в Испании. Газеты писали, что это война с коммунизмом. И я со своим юношеским легкомыслием увидел возможность бороться против советской власти.
В 1937 году я прибыл в Испанию, был принят братом генерала Франко. Выступал по радио с обращением к воевавшим в Испании солдатам Красной армии — призывал их сбросить Сталина, освободить нашу Родину… В сороковых годах я жалел о моей испанской авантюре, но тогда это было наивным проявлением любви к Родине.
Вернулся в Италию, меня мобилизовали и отправили в Ливию. Когда Италия вступила во Вторую мировую войны, я попал в плен к англичанам, оказался в лагере в Индии. Условия были отличными, англичане относились ко мне приветливо.
О нападении Германии и Италии на Советский Союз узнал почти сразу же. Нехорошо было на душе: одно дело участвовать в гражданской войне, совсем другое — состоять во вражеской армии. И тогда остро осознал: еще вчера ненавистный мне Советский Союз и есть Россия, моя Родина. Мне надо быть там, а не среди итальянцев.
Я добился встречи с английским генералом, заявил ему, что отказываюсь от итальянского гражданства и прошу передать меня советским властям. Мне ответили, что на это надо время и к тому же белому русскому не стоит проситься в Советскую Россию. Я долго ждал, потеряв надежду, дважды пытался бежать из лагеря. Оба раза меня возвращали и заключали в тюрьму.
Я послал заказное письмо Сталину с просьбой разрешить мне возвращение на Родину. Из Кремля пришло уведомление о получении письма, ответа не последовало… Но с июня 1941 года понятия «русский» и «советский» стали для меня однозначными».
У других эмигрантов, у руководителей НТС мировоззренческих, идеологических противоречий с немецкими офицерами не было. Напротив, их объединяло некое душевное сродство, и это облегчило союз с Гитлером.
НТС охотно принял предложение немецкой разведки предоставить солидаристам типографию, чтобы они могли печатать свои издания для переброски в Советский Союз.
После войны они писали, что скрывали свое этническое происхождение и политические симпатии от немцев. Но в это трудно поверить. Их немецкие работодатели прекрасно знали, с кем имеют дело. Лидеры НТС Владимир Поремский, Кирилл Вергун (инженер Кирилл Дмитриевич Вергун был одним из создателей союза в 1930 году) и Александр Казанцев перебрались в Германию и вошли в редколлегию ежедневной пронацистской газеты «Новое слово», которая издавалась в Берлине. С началом войны лидеры НТС, прежде всего Роман Редлих и Владимир По-ре. мский, отправились в Россию, чтобы работать в аппарате восточного министерства Розенберга. Потом активно сотрудничали с армией генерала Власова.
Разумеется, солидаристы быстро увидели, что нацисты не только антикоммунисты, но и русофобы. Насчет России у нацистов были совершенно ясные планы, которые не оставляли никакой иной роли для русских националистов. Немцы принимали на службу в оккупационную администрацию русских националистов, но не хотели, чтобы на территории Европы оставалось русское государство. Тогда как, скажем, украинцы или казаки могли надеяться на получение автономии из рук немцев.
«Мама всегда была ярой антикоммунисткой — что неудивительно, если принять во внимание, что двое ее братьев погибли в самом начале революции, — писала княжна Мария Васильчикова, которая всю войну провела в Германии. — Она придерживалась этой несгибаемой позиции двадцать лет, и дело дошло до того, что даже Гитлер виделся ей в благоприятном свете, согласно принципу «враги моих врагов — мои друзья».
Когда она приехала в Берлин в сентябре 1941 года, она еще надеялась, что немецкое вторжение в Россию приведет к массовому народному восстанию против коммунистической системы; после чего с немцами, в свою очередь, разделается возрожденная Россия.
Так как она не жила в Германии сколько-нибудь длительное время при нацистах, ее нелегко было убедить, что Гитлер — не меньший злодей, чем Сталин. Мы же, успевшие уже некоторое время прожить в Германии, были свидетелями гнусного сговора между Гитлером и Сталиным с целью уничтожения Польши и из первых рук знали о немецких зверствах в этой стране; поэтому у нас не было подобных иллюзий.
Но по мере того как становилось известно о тупой жестокости германской политики на оккупированных территориях СССР и множилось количество жертв как там, так и в лагерях русских военнопленных, любовь мамы к своей стране, усугубленная ее скрытой изначальной германофобией, восходящей к годам ее работы медсестрой на фронтах Первой мировой войны, пересилила ее прежние бескомпромиссные антисоветские чувства, и она решила принять посильное участие в облегчении страданий ее соотечественников, и прежде всего русских военнопленных».
Гитлер повторял вновь и вновь:
— Я не желаю иметь с русскими ничего общего… Мы заинтересованы в том, чтобы эти русские не слишком сильно размножались; ведь мы намерены добиться того, чтобы в один прекрасный день все эти считавшиеся ранее русскими земли были бы полностью заселены немцами.
Во время войны фюрер презрительно говорил о России:
— Я растопчу это восточноазиатское отродье.
Гитлер не верил, что русские, зная о планах нацистов в отношении России, могут искренне служить нацистской Германии. В 1942 году, беседуя во время ужина с рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером и своими адъютантами, Гитлер заметил:
— Я скептически отношусь к участию иностранных легионов в военных действиях на Восточном фронте. Никогда не следует забывать, что любой из этих легионеров будет чувствовать себя предателем своего народа.
Вот почему Гитлер не мог понять генерала Власова и других русских, которые желали ему служить и лезли с предложением своих услуг.
Наверное, фюрер был бы поражен, узнав, что в современной России находятся молодые люди, которые рисуют свастику, вскидывают руку в нацистском приветствии, кричат «Хайль Гитлер!» и восторженно повторяют его лозунги.
Генрих Гиммлер в своем окружении называл генерала Власова «свиньей и изменником», имея в виду его переход на сторону немцев. 6 октября 1943 года Гиммлер, назначенный министром внутренних дел,
