Во-первых, Наталья Анатольевна придумала спать только на шелковом белье и только в шелковой пижаме: тогда по кровати можно скользить — попросту съезжать на пол, когда встать невозможно. Свои шелка она купила в секонд-хэнде. А еще ей пришлось отказаться от широкой кровати: на ней можно ночью откатиться к стенке, а утром не добраться до края. Пространство рядом с ее кроватью просчитано до сантиметра: впритык стоит тумбочка, на ней вода и пузырьки — ровно на расстоянии вытянутой руки. Если отставить чуть дальше, то уже не дотянуться: переворачиваться Наталья Анатольевна разучилась еще несколько лет назад.
— Сейчас я продемонстрирую тебе свою кровать, — говорит она. — Мне купили ее в IKEA — шведы подумали о своих больных… Это — регулируемая кровать… Она — единственное мое развлечение… Нажав на кнопку, я могу ее опустить или поднять вверх, — Наталья Анатольевна едет на кровати сначала вниз, потом вверх. — А так опускаются одни ноги, и я могу сидя смотреть телевизор… А вот как я переворачиваюсь: включаю верхний режим, кровать поднимает мне спину, я перемещаюсь на бок, потом включаю нижний режим…
Тем, что шведы позаботились о своих больных, остался недоволен только кот Мурзик: ночью он любит устраиваться в ногах кровати, и его совсем не радуют эти поездки вверх-вниз.
Наталья Анатольевна просит меня поставить перед ней низкую табуретку. Она ставит на нее одну ногу, потом спускает ее на пол, затем ставит другую, и так по очереди. Это несложное упражнение она придумала сама.
— Мое любимое занятие — ходить по лестнице, — рассказывает она. — Мне говорят: когда идешь по ровному пространству, представь, что это лестница. Но мозг отвергает такую игру… Вот если бы я могла воображать, как йог… Но я могу ходить через ногу… Анна Сергеевна! — зовет она. — Покажем, как мы умеем ходить через ногу?!
Из кухни появляется сиделка Натальи Анатольевны — Анна Сергеевна. Она берет Наталью Анатольевну под руку, выставляет вперед ногу в домашнем шлепанце, и та переступает через нее. Потом Анна Сергеевна выставляет вторую ногу, и так они доходят до противоположной стены комнаты. Я сижу на кровати из IKEA, смотрю на низенькую полненькую Анну Сергеевну в белом фартуке и худую высокую Наталью Анатольевну в черном медицинском жилете и пытаюсь улыбнуться.
Операция на мозге рискованная: может развиться инсульт, полностью отказать речь и боковое зрение.
— Общество не приспособлено к нашему в нем существованию, — говорит Наталья Анатольевна, присаживаясь в кресло напротив меня. — Ты оказываешься с болезнью один на один. Нужна сиделка — без нее люди просто падают. Я могу неделями не выходить на улицу. Но мне еще повезло, я — самый благополучный случай: у меня есть работа, благодаря которой я могу оплатить сиделку. Знаешь, хотела тебе сказать… я уже решила: сделаю себе «золотой укол»…
— Какой укол?
— Это героин… Смертельная доза… И этим дело закончу…
— И где вы его возьмете?
— Найду… Есть люди, которые этим занимаются…
— Но это запрещено!
— А не запрещено издеваться над людьми?! Ты вспомни, как умирала Лаура… Совершенно одна… Ее все бросили.
Я не помню, как умирала Лаура. Эту подругу Натальи Анатольевны, тоже страдавшую болезнью Паркинсона, я видела всего один раз. Она жила на даче по соседству. Как-то раз мы зашли к ней в гости. Лаура сидела за столом в черном медицинском жилете — теперь он по наследству перешел к Наталье Анатольевне. Был обед. Мне положили в тарелку салат. Напротив меня сидела Лаура. Она постоянно заваливалась на стол, и изо рта у нее вываливалась наполовину пережеванная еда. Было противно, но салат я все-таки доела.
— Эвтаназия обязательно нужна, — спокойно продолжает Наталья Анатольевна. — Чтобы человек мог выбрать… Это изматывает родных, и ты… Ты не знаешь, где та грань, за которой ты… Это же дегенеративная болезнь… Мне все говорят: у тебя голова хорошо работает… Но я не знаю, когда она у меня откажет.
— Знаете, в нашей стране нельзя проводить эвтаназию. Пойди потом докажи, что ты на нее не подписывался…
— Значит, должны быть специальные службы.
— Но вы же недавно причащались! Причастие и «золотой укол» — нестыковка!
— Да, нестыковка, — соглашается Наталья Анатольевна. — Но мне кажется, что такие страдания все искупают… Ты пойми, это долгосрочное, долговременное заболевание, и… я пыталась… Но для остальных это такая обуза, я бы не хотела быть такой обузой. Не знаю, на сколько хватит моих сбережений, чтобы обеспечить себя сиделкой. В законе что-то сказано про сиделку… Но было бы милосердней, если бы эвтаназию разрешили.
— Человек, который хочет уйти, может сделать это и без эвтаназии…
— А как? Можно броситься с какого-то этажа, но это требует не столько мужества, сколько физической силы, а у меня этого уже нет.
— У вас все хорошо закончится. А сейчас мы рассуждаем только теоретически, — сидя на кровати, я разглядываю свои тапочки. Потом, когда я вспоминаю наш разговор, у меня перед глазами постоянно эти тапочки.
— Когда мы все — больные Паркинсоном — приходим в поликлинику за лекарством, мне хочется сказать: «Да здравствует Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!» Я спросила у своего врача: «А как насчет эвтаназии?» Она сказала: «Очень смешной вопрос». Очень смешно… Это она так решила меня пожурить. Но сделать что-нибудь, чтобы стало легче… Я завидую сердечникам. Люди с болезнью Паркинсона сидят дома, потому что они беспомощны и никому не нужны. Над ними издеваются родственники, потому что они очень тяжелые. Таких людей много, но они исчезают бесследно, будто их никогда и не было. Тогда давали бы пилюли — и все, с приветом.
— С каким приветом? Вы опять про эвтаназию?
— Я серьезно. Ты подними этот вопрос… Я не могу себя обслуживать.
— А я не могу представить, что вас нет.
— А я не хочу, чтобы люди запомнили меня с дрожащими руками, трясущейся головой и совершенным отсутствием мозгов.
— Но я вижу перед собой разумного нормального человека.
— А ты вспомни, как я тебе открывала дверь на прошлый Новый год — ползая по полу.
— Мне совершенно безразлично, как вы ее открыли — стоя или ползая. Главное — открыли ведь.
Наталья Анатольевна в НЦ неврологии РАМН через четыре дня после операции.
— Но ты уходишь, а я остаюсь со своими болями, это стоит больших усилий. Мне жалко внука. Жаль, что он всю свою юность должен торчать рядом с больным человеком… Смотри, как ноги ходуном заходили.
Недавно в комнате Натальи Анатольевны друзья сделали ремонт, чтобы с кровати она видела перед собой опрятные стены и новую мебель. Они же подарили ей бархатные портьеры с длинной бахромой. Когда она смотрит на них, ей не так тяжело.
И тут Наталья Анатольевна узнает об операции на мозге и удивляется, почему узнала о ней так поздно — оказывается, в НЦ неврологии РАМН ее проводят вот уже тридцать лет. Операция рискованная: может развиться инсульт, полностью отказать речь и боковое зрение, а может просто не дать никакого эффекта.
— Я подпишу любую бумагу, — Наталья Анатольевна волнуется, от этого ее речь больше похожа на щебет. — Если я стану овощем, пусть отключают все проводки. Я знаю, что это у нас запрещено, но я даю согласие. Потому что тяжело жить с ощущением, что никогда не выздоровеешь. Мне даже кажется, что врачам нерадостно нами заниматься. Они про нас, как про раковых больных, говорят: «Этим уже все можно…»
Наталья Анатольевна уже не может спокойно сидеть — ее «крутит». Эти, как говорят медики, «насильственные движения» в руках, ногах и шее — побочные эффекты высокой дозы препаратов. Если дозу снизить, они пройдут, но тогда Наталья Анатольевна «застынет». Дозу она не снижает.
— Они говорят… что ноги ходуном… это уберем операцией, — говорит она. — А так один мужик в автобусе решил, что я к нему пристаю, и был очень недоволен… А это состояние постоянного напряжения… Я так устаю… Я похудела… Очень сильно.
Операция не бесплатная, но Министерство здравоохранения выделило на Наталью Анатольевну квоту.
Я достаю из шкафа пиджак и предлагаю: «Давайте сфотографируемся». «Надо переодеваться? — расстраивается она. — Лучше я надену шляпу». Эту шляпу я помню, ее Наталья Анатольевна привезла из Парижа, где работала в составе жюри конкурса «Золотой барабан». Эту шляпу она зачем-то нацепила, когда умер ее муж. И в этой шляпе она в последний раз несколько лет назад сидела со мной на скамеечке в сквере у дома и пыталась сгладить мою депрессию.
— Теперь ты достаточно взрослая, чтобы никто больше не смог обвести тебя вокруг пальца, — поучала она. — И еще достаточно молодая, чтобы…
Наталья Анатольевна запнулась в поисках потерянной мысли.
