Но победив белых, красные в 1920–1921 гг. столкнулись с «величайшим крестьянским восстанием со времен Пугачева» (А. Грациози) – по оценкам советского главкома (кстати, бывшего полковника императорской армии) С. С. Каменева на Тамбовщине действовало около 15 тыс. вооруженных повстанцев (на пике антоновщины, в феврале 1921-го, их количество возросло до 40–60 тыс.), в Западной Сибири – 50–60 тыс. (всего в Сибири – более 200 тыс.), притом что большинство «мирных жителей» так или иначе им сочувствовало. Только в Сибири было убито свыше 30 тыс. партийных и советских работников, восставшие на два месяца захватили Тобольск и создали Временное Сибирское правительство. Пугающим для новой власти симптомом стало «невероятное» присутствие среди повстанцев демобилизованных красноармейцев. В феврале 1921-го под лозунгом «За Советы без коммунистов» вспыхнул мятеж в ранее неизменно большевистской цитадели – Кронштадте (большинство матросов были крестьянскими сыновьями), в связи с чем «во многих местах стал наблюдаться массовый отъезд чиновной партийно-советской бюрократии» (С. А. Павлюченков). В Ярославле, где памятен был переворот 1918 г., ввели военное положение, а местный горпартком принял решение переселить всех коммунистов города в квартиры на двух улицах и создать там своего рода укреппункт.
Несмотря на то что мятежная деревня была буквально потоплена в крови, большевики вынуждены были пойти ей на серьезные уступки – началась эпоха нэпа. Результаты «черного передела» были окончательно закреплены за крестьянством, но интересно, что прежнее общинное всевластие осталось в прошлом – по Земельному кодексу РСФСР 1922 г. крестьянские хозяйства получили право в любое время вывести свою землю из общины с ее согласия или без последнего, если происходил общий передел или если о выходе заявляло 20 % семейств. Уже к 1924 г. в Смоленской области количество отрубов и хуторов превысило дореволюционный уровень, составив более 30 %, даже в Московской области к 1927 г. оно увеличилось почти до 2 % с 0,13 % в 1917-м. Сводки ОГПУ в 1926 г. отмечают, например, в Иваново-Вознесенской губернии «большое стремление крестьян выходить на отруба и в некоторых случаях на хуторские участки. В большей части к этому стремятся крестьяне-середняки – передовики по улучшению сельского хозяйства, которые, при всем желании провести улучшенные формы землепользования, в целом селении ничего не могут сделать, так как в селениях в этих случаях всегда возникают недоразумения и споры». Так что столыпинская реформа все же не осталась без последствий, хотя частная собственность на землю была официально отменена. Но недолго крестьяне праздновали победу…
В Гражданской войне Россия потеряла не менее 3 млн убитыми с разных сторон, а вместе с жертвами болезней и голода 16–18 млн. Общая же убыль населения (с учетом неродившихся) за период 1914–1923 гг. составила порядка 70 млн. Многолетнее обыденное массовое насилие чудовищно деформировало народную психологию. «Человека убить иному, какой руку на этом деле наломал, легшее чем вшу раздавить. Подешевел человек за революцию…» – говорит один из персонажей «Тихого Дона». Люди научились «шагать через людей», отмечает в своих дневниках 1918 г. М. М. Пришвин и приводит слова своего приятеля о Свидригайлове из «Преступления и наказания»: нас учили, что он «страшное существо», «а я читал и думал… какой хороший человек, где найти теперь такого».
Уровень всеобщего ожесточения того времени – жуткое свидетельство того, до какого дна может дойти человек. Противников, а иногда и просто обывателей живьем закапывали в землю и топили в прорубях, поджаривали на огне и обливали водой на морозе, распинали, отрубали им руки, выкалывали глаза, сдирали с них кожу и т. д. и т. п. – и делали это практически все силы, участвовавшие в войне. Но, конечно, красный террор был не просто более массовым, он – в отличие от белого – имел систематический характер и четкий социальный адрес – привилегированные и полупривилегированные слои русского этноса, способные к сопротивлению новой власти. Чекист М. Я. Лацис так определял суть красного террора: «Мы не ведем войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить, – к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого».
А вот что писал в официальном письме член Донревкома И. И. Рейнгольд: «Казаков, по крайней мере, огромную их часть, надо будет рано или поздно истребить, просто уничтожить физически…» В циркулярном письме Оргбюро ЦК РКП(б) от 24 января 1919 г. предписывалось: «Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью».
В марте 1922 г. в секретном письме политбюро по поводу кампании об изъятии церковных ценностей Ленин призывал воспользоваться случаем и поставить на колени восстановившую в ноябре 1917-го свою самостоятельность церковь – устроить «с максимальной быстротой и беспощадностью подавление реакционного духовенства», «дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий», и «чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше».
Но еще более наглядно это видно по статистике жертв террора, например, в собранных С. П. Мельгуновым сведениях о 5004 расстрелянных во второй половине 1918 г., среди последних лидируют интеллигенты (1286) и офицеры и чиновники (1026), вместе это почти половина общей цифры. Кстати, собственно «буржуев» в этом мартирологе всего 22 (!), из чего понятно, насколько растяжимо большевики трактовали понятие «буржуазия». Характерен финал Гражданской войны на Юге – зимой 1920/21 г. «в Крыму было расстреляно, утоплено в море, прилюдно повешено едва ли не 100 тыс. человек – не только из числа „офицеров, чиновников военного времени, солдат, работников в учреждениях добрармии“, которым было предписано явиться на регистрацию, но и масса представителей интеллигенции» (В. П. Булдаков).
Красное самодержавие целенаправленно срезало «голову» только-только начавшей формироваться русской нации, уничтожало ее образованный и руководящий слой. Пусть «голова» эта и была забита множеством глупостей, но она вполне имела шанс постепенно поумнеть при нормальной эволюции страны. Представителей русской элиты оказалось не только непропорционально много среди погибших, но среди почти двух миллионов беженцев из страны победившего социализма. Заметное место и там, и там занимали сознательные русские политические националисты. В Киеве членов Русского национального клуба местное ЧК уничтожало прямо по спискам, за свои «погромные» статьи без суда и следствия был расстрелян М. О. Меньшиков; в эмиграции оказались П. Б. Струве, В. В. Шульгин, П. И. Ковалевский, братья А.А. и Б. А. Суворины и др. Оставшиеся жить в СССР вынуждены были тщательно скрывать свои убеждения.
Попытки интеллигентского сопротивления жестоко карались, по так называемому делу Таганцева 1921 г. было расстреляно около шестидесяти человек, среди которых поэт Н. С. Гумилев и несколько видных петроградских профессоров. Немногие крупные деятели русской культуры, симпатизировавшие большевикам и с ними сотрудничавшие, довольно быстро разочаровались в созидаемом на крови и костях «прекрасном, новом мире», даже Горький надолго бежал из него, заклеймив перед этим своих властвующих друзей в «Несвоевременных мыслях»: «Народные комиссары относятся к России как к материалу для опыта, русский народ для них – та лошадь, которой ученые-бактериологи прививают тиф для того, чтоб лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку… Реформаторам из Смольного нет дела до России, они хладнокровно обрекают ее в жертву своей грезе о всемирной или европейской революции. …Большевизм – национальное несчастие, ибо он грозит уничтожить слабые зародыши русской культуры в хаосе возбужденных им грубых инстинктов».
Блок, восславивший Октябрь в «Двенадцати», уже в июле 1919 г. так передает свои ощущения от жизни в Советской России: «…Новых звуков давно не слышно. Все они приглушены для меня, как, вероятно, для всех нас. Я не умею заставить себя вслушаться, когда чувствую себя схваченным за горло, когда ни одного часа дня и ночи, свободного от насилия полицейского государства, нет, и когда живешь со сцепленными зубами. Было бы кощунственно и лживо припоминать рассудком звуки в беззвучном пространстве». В дневниках он называет Ленина «рабовладельцем», пишет про «тусклые глаза большевиков… глаза убийц». В отличие от Горького, Блоку не удалось выехать за границу для необходимого ему лечения, «рабоче-крестьянское государство» его не выпускало, что и стало причиной ранней смерти поэта: «Роковую роль в затягивании получения разрешения [на выезд в Финляндию] сыграло письмо возглавлявшего Особый отдел ВЧК В. Р. Менжинского В. И. Ленину, где говорилось: „Блок натура поэтическая; произведет на него дурное впечатление какая-нибудь история, и он совершенно естественно будет писать стихи против нас. По-моему, выпускать не стоит…“» (Е. В. Иванова).
