Но лишения, которые испытывает народ, существуют ради великой цели. Ведь жизненно необходимая экспансия должна обеспечиваться идеологически и политически. Россия взяла на себя святой и тяжелый труд указывать пути другим народам и противостоять внешней неправде. Великое государство формирует сверхзадачу: нести в мир свет истинной веры (или единственно верного учения). Россиянин обязательно должен знать, что выполняет особую почетную миссию.
Русский человек не анализирует качество сверхзадачи, ему достаточно просто знать, что она существует, и что все силы государства брошены на ее реализацию. Он самозабвенно выполняет свою, понятную ему часть этой задачи.
Мечта в ее первозданном кристальном виде описана у Олега Куваева в повести «Территория»: «День сегодняшний есть следствие дня вчерашнего, и причина грядущего дня создается сегодня. Так почему же вас не было на тех тракторных санях и не ваше лицо обжигал морозный ветер, читатель? Где были вы, чем занимались вы все эти годы? Довольны ли вы собой? <…> ...Если была бы в мире сила, которая вернула бы всех, связанных с золотом Территории, погибших в маршрутах, сгинувших в „сучьих кутках”, затерявшихся на материке, ушедших в благополучный стандарт „жизни как все”, — все они повторили бы эти годы».
Обязательным элементом является демонстрация крутости. Слышен крик души: «Мы не такие как все!» Это жизни, отданные за государство, с безоглядной верой в то, что именно на Государство можно возложить ответственность за качество Мечты. Это сладостная гибель за Идею.
Михаил Делягин: Особенность русской культуры — органическая неспособность ее носителя существовать без «сверхзадачи», без некоей цели, возвышающейся далеко над его повседневным существованием и придающей этому существованию философский смысл.
Том Парфитт: Мне кажется, русские обязательно хотят в кого-то или во что-то верить. Они одержимы грандиозными проектами и не склонны к ежедневному и кропотливому труду. Они грезят о подвигах, хотят с ходу вырастить самую большую в мире свинью или построить самую мощную ракету.
После краха коммунистической идеи, после мучительного двадцатилетнего периода поиска родилось новое понимание нашей исключительности.
Иван Охлобыстин: Момент живой ответственности за судьбы мира — это делает нас русскими. У каждой нации есть своя национальная идея — ее не может не быть, это нормально. Она, как правило, одна и та же. В своем болезненном пике — это мировое господство. Даже поляки прошли через этот противоречивый и странный для этой скандальной нации момент. Только у одной нации эта идея кардинально противоположна — это наша нация. Эта идея примерно звучит так: «Не допустить реализации ни одной другой великой национальной идеи». Мы в некотором смысле сдерживающее звено на этой земле. В нас погиб Наполеон, в нас погиб Гитлер, в нас погибли какие-то философские течения идеалистические, были превращены в толстовство, еще во что-то.
При скудности ресурсов величие нашего государства может достигаться только за счет нищеты граждан. Собственно оно и держится на способности населения страны терпеть лишения во имя великой цели. Эффективность государства оценивается именно по его способности продвигать правду вовне. Поражение в русско-японской войне породило череду революций, за победу во Второй мировой войне народ простил все понесенные жертвы.
Государство придает смысл жизни и тем своим подданным, которые посвятили свои жизни борьбе с ним.
Irmyx: Те, кто умеют придать жизни окружающим их людей смысл, становятся великими. Сталин это умел. Смысл был у всех: у кого-то выжить, у кого-то отомстить, у кого-то бороться за дело революции. Так хорошо, как у него, больше ни у кого не получилось.
Олег: У нас, в СССР, раньше все праздники были с большой буквы. PR-машина Советского Союза как-то влила раз и навсегда, что все, что делалось в период СССР, было Великим Мирового масштаба: Великая Революция, Великая Отечественная, Великая стройка века, Космос. Иногда думаешь, ну их к лешему, эти праздники, только работать мешают, но как-то без ожидания и ощущения сопричастности с чем-то Великим тоскливо становится.
Из того факта, что государство и страна представляют собой в России неразрывное целое, следует, что бороться с государством — значит бороться с Россией. Победа над государством тождественна победе над страной. Так уже было в 1917 и 1991 годах, победа над государством обернулась Смутой и Распадом. Это и есть главная проблема оппозиции в России: для нее не существует политического пространства. Невозможно выделить отдельную проблему, оппозиция мгновенно втягивается в борьбу со всей системой, и неизбежно происходит маргинализация ее членов. Признаком того, что вы боретесь именно с государством, является тот факт, что вы выступаете против всех его структур одновременно, и борьба происходит под лозунгом «Нам опять крупно не повезло с начальством».
Царь Петр любил порядок
<…>
Он молвил: «Мне вас жалко
Вы сгинете вконец;
Но у меня есть палка,
И я вам всем отец!..»
Алексей К. Толстой
Одной из определяющих особенностей страны является вотчинный характер нашего государства, при котором политическая власть является продолжением права собственности.
Термином «вотчина» в средневековой России обозначалась собственность. Корень его «от» тот же, что и в слове «отец». Вотчина — собственность и полномочия, унаследованные от отца: «оставленное мне отцом» значило «неоспоримо мое». Между разными видами собственности не проводили никакого различия: вотчиной было и поместье, и рабы, и ценности, и права на рыболовство и разработку недр, и даже предки, или родословная. Вотчиной была и политическая власть, к которой относились как к товару.
Вспомним, что в древней Руси политическая власть означала право налагать дань, которым обладала группа иноземных завоевателей, то есть она являлась в первую очередь экономической привилегией.
Нам сегодня более привычно слово патернализм — «отеческий», означающее то же самое: порядок при котором царь правит государством таким же образом, как отец управляет своим семейством. В таких случаях государство — это просто гигантское княжеское поместье. В Московском государстве не существовало «государственного имущества», были только земли великого князя. Эти земли делились на черные и дворцовые, и те и другие одинаково принадлежали государю и даже повинностями не всегда различались. Черные земли могли быть приписаны к дворцу, а дворцовые отписаны в черные. И те и другие могли быть розданы в поместья и вотчины, могли быть назначены сыновьям, княгиням, дочерям, монастырям.
Все дело в отсутствии взаимных обязательств между князем и его людьми. Князь был абсолютным повелителем в личном поместье, он распоряжался всем и вся, будучи господином, хозяином, полным собственником всех людей и вещей. Стремясь распространить свою личную власть за пределы этих владений, князья при этом не пытались договариваться ни с соседними князьями, ни с вольными людьми. В России не существовало вассалитета, русский землевладельческий класс — бояре — не были обязаны служить какому-либо конкретному князю. В отношениях между князем и боярином не было и следа взаимных обязательств и соответственно какого-либо намека на юридические и нравственные «права» подданных. Ситуацию балансировало «право перехода»: у недовольного боярина был единственный выход — переметнуться к другому господину. Когда же Москва покорила всю Русь и больше не осталось независимых удельных князей, под чью власть можно было бы перебраться, бояре обнаружили, что оказались вообще без всяких прав. Тогда им пришлось взвалить на себя весьма тяжелые служебные обязательства, не получая ничего взамен.
При вотчинном строе не может быть четкого разграничения между государством и обществом, поскольку такое разграничение предполагает наличие не только у государя, но и у других лиц права осуществлять контроль над вещами и над людьми. В вотчинном государстве нет ни официальных ограничений политической власти владыки, ни права закона, ни личных свобод.
В средневековой Европе победили другие процессы, там произошло разделение власти на две части: на суверенитет и на собственность. Так, во Франции обычай требовал, чтобы король относился к имуществу короны как к неприкосновенному фонду, от него требовалась клятва, что он не отторгнет ни малейшей части доставшегося ему при вступлении на трон королевского поместья. В XVI в. было дополнительно принято, что завоеванные королем территории остаются в его распоряжении всего на десять лет, а потом включаются в поместье короны. Испанский правовед XV в. четко и кратко сформулировал: «Королю вверено лишь управление делами королевства, а не господство над вещами, ибо имущество и права Государства имеют публичный характер и не могут являться ничьей вотчиной».
