Рассказами, которые о нём ходили в литературной среде, равно как и своими произведениями, Орлов обессмертил многие места московского бытования. Это и пивной автомат в Останкино, и Останкинские пруды, и московские троллейбусные маршруты, и знаменитая «Яма» в Столешниковом, и рюмочная на Б. Никитской (Герцена), которую он, по слухам, в последние годы предпочитал всем остальным местам. Апофеозом его московской художественной одиссеи является, бесспорно, роман «Камергерский переулок».
Это гимн Москве – всё-таки уходящей, но Москве невероятно доброй, где люди не таят ничего плохого, встречаясь друг с другом, и готовы поговорить с первым встречным без опаски, просто из желания высказаться: «Потом сироты Ямы встречались иногда в теснотах рюмочной в Копьёвском переулке, но и рюмочную история отменила, отдав её пространство – тут уж и досадовать причин не было – возведению филиала Большого театра. Остались для собеседований местным жителям и работникам с низкоумеренным достатком «Оладьи» на Дмитровке да закусочная в Камергерском. Но и при существовании этих приютов приходилось жить в упованиях («Авось не закроют!») и тревогах: и после кратких удалений из Москвы случалось гадать, а не перекуплены ли «Оладьи» и «Закуска», не превратились ли они в заведения со швейцарами в крылатках и цилиндрах, держатся ли бастионы? И нелишними оказались эти тревоги…»
Москва в романах Орлова многонаселена персонажами, калейдоскопична, с этими персонажами всегда рядом автор, не скрывающийся ни под какими масками, дающий намёки на свою реальную жизнь. Так, в «Камергерском переулке» есть очень смешная история о том, как одна из начинающих писательниц пыталась выдать своё катастрофическое неумение складывать слова за новое направление в литературе, за поиск и эксперимент. В этом авторском самопоказе выявляется одно очень важное качество Орлова, писателя знаменитого, много издаваемого и переиздаваемого. Он стыдился публичности, блеска, не лез на трибуны и эстрады, в отличие от многих своих коллег по цеху, готовых даже со смертного одра сбежать, лишь бы выступить перед престижной аудиторией. Стыд этот был связан с острым пониманием того, что вся эта публичная мишура, бешеный в своей неутомимости самопиар мешают художнику выполнить свою миссию до конца, что несчастный и бесконечно страдающий, особенно в последние 25 лет в нашем отечестве, народ не примет такой модели поведения, не простит гламурных кривляний. Потому и своей жизненной манерой, и описаниями себя в романах он настойчиво подчёркивал, что он один из миллионов наших людей, которые не видят своей жизни ни за перегородками успеха, ни тем более в башне из слоновой кости славы…
Отсюда начало «Камергерского переулка». Почти апологетическое описание счастья простого московского человека, не чуждого определённого гедонизма: «Прокопьев любил солянку. Случалось, заходил в проезд Художественного театра, а с возвращением имени – в Камергерский переулок, и там, в закусочной, заказывал солянку. Коли усаживался за столик у двери, мог – правда, с наклоном головы – наблюдать хорошо известную ему памятную доску. Созерцал он её и на подходе к закусочной. Золочёные буквы на куске искусственного, надо полагать, гранита сообщали о том, что в здешнем здании проживал и работал Сергей Сергеевич Прокофьев. За столиком Прокопьев вступал в рассуждения. Иная буква в фамилии – и вот тебе разница! Сергея Сергеевича Прокофьева знали все, а его, Прокопьева, – с десяток человек. Но мысли об этом приходили, лишь когда была откушана водка (или кружка пива) и горячей вошла в Прокопьева солянка. После рассуждений о буквах «п» и «ф» можно было подумать и о второй порции солянки».
Говоря об Орлове, конечно же, нельзя не упомянуть о его фантастическом мистицизме. Случалось мне слышать, как наиболее рьяные патриоты, от цитат Брежнева и Горбачёва в докладах в один миг перешедших к постоянным отсылкам к Божьему промыслу, обвиняли Орлова едва ли не в сатанизме. Особенно доставалось в гневных эскападах «Альтисту Данилову». Думаю, это крайне несправедливо. Орлов – подлинно русский художник, и всякий сатанизм ему был чужд. А его попытка исследовать возможности психологии человека, дать ему шанс на сверхдуховную силу (отсюда его герои, двигающие дома, способные переходить в четвёртое измерение или просто обладающие целым набором сверхъестественных качеств) – это творческое дерзание, а вовсе не богоборчество. Люди уходят, а дерзания их остаются. Дерзания Владимира Орлова создали в пространстве «щель» (как в том же «Камергерском переулке»), в которую его почитатели всегда могут проникнуть и начать жить там по её прекрасным, поборовшим зло законам.
А я любил советскую страну…
А я любил советскую страну…
Литература / Литература
Красников Геннадий
Теги: Поэзия , литература
Геннадий КРАСНИКОВ
* * *
Лето, лето… Долгий день, короткий сон…
Колокольный, колокольчиковый звон…
Пахнут губы земляникой на заре,
пахнет мятой и мелиссой на жаре.
Гнутся с яблоками ветки до земли,
тонут бархатные в клевере шмели…
Где-то молния стальной блеснёт струной,
и опять гроза обходит стороной.
Осыпаются смородина с куста,
отступаются тщета и суета.
То ли впрямь синица море подожгла,
то ли туча, то ли молодость прошла…
Лето, лето… Долгий день, короткий век…
Оставайся человеком, человек…
* * *
Будто новый Ной перед Потопом,
строю свой ковчег один как перст,
становлюсь то глупым филантропом,
то жестокосердым мизантропом,
объявившим: нет свободных мест!..
Филантроп внушает: пусть спасутся!
Места хватит!.. Скоро грянет гром…
Мизантроп внушает: пусть пасутся
эти твари… Пусть они смеются
над моим отчаянным трудом!..
Но когда в полнеба вспышки молний
огненные впишут письмена, –
ни обид, ни подлости не вспомню,
и ковчег мой, всяким сбродом полный,
пощадит безумная волна!..
* * *
Через мучеников мы узнаём, кто мучитель.
Русские старцы
Через тебя, Россия, узнаём, –
в какие дни и времена живём,
за что бранят нас и грозят откуда,
и кто мучитель твой, и кто Иуда.
Через твою смиренную печаль
мы узнаём, кому тебя не жаль
и кто смеётся, руки потирая,
когда стоишь ты жертвенно у края.
Через твои святые образа,
через твои небесные глаза
мы узнаём ответ для нас не новый –
кто на тебя надел венец терновый…
Через тебя мы знаем испокон,
кого воротит от твоих икон,
и кто в тебя свой первый камень бросит,
и уксус кто к твоим устам подносит…
Через тебя сполна узнали мы,
какой нам путь готовят силы тьмы,
какие орды к нам они ни гонят,
который век они тебя хоронят!
Через твою священную борьбу
мы собственную узнаём судьбу,
любовь и веру, и надежду нашу –
испить до дна одну с тобою чашу!
* * *
Другие ищут пусть её вину,
забыв о подвигах её, о славе, –
а я любил советскую страну,
её лицо в его простой оправе.
Прощай, светящееся полотно,
сеанс последний жизни быстротечной, –
а я любил советское кино
с его весной на улице Заречной.
Опять скворцы нарушат тишину,
Земля проснётся на орбите зыбкой, –
а я любил советскую весну
с её живой гагаринской улыбкой…
Хватало и словесной чепухи,
и на Голгофу приводило слово…
А я любил советские стихи
от Маяковского до Смелякова!..
В черёмуховый мой, в рабочий край
позарастали стёжки и дорожки, –
а я любил советский Первомай,
его плакаты, песни и гармошки!
Средь обелисков скромных и венков –
трава забвенья, словно откровенье,
а я любил советских стариков,
святое фронтовое поколенье…
Страна моя, страдая и любя,
о как твой дух, твой труд,
твой путь был молод,
коль до сих пор враги палят в тебя,
в исчезнувшую, но убить не могут!..
* * *
Время понемногу подбирает
всех, кто дорог был, кто был любим,
на чужом пиру, где нас не знают,
Никого не назовём своим…
Только память остаётся другом,
ненадёжным, правда, вот беда,
как Сусанин водит круг за кругом
сквозь непроходимые года…
Заведёт в отчаянные дали,
уведёт в печаль к истокам дней
