Три обязательных вопроса
– Статус писателя сегодня?
– Конечно, статус писателя в Калмыкии нельзя сравнить со статусом писателя в Татарстане, Башкирии, Якутии, Дагестане, Чеченской Республике, где у руководства есть понимание необходимости и важности писательского труда. А если говорить в целом, то сегодня в России отсутствует понятие о правовом положении, а стало быть, о статусе писателя.
– Какой, на ваш взгляд, должна быть литературная критика?
– Взыскательной, но вместе с тем доброжелательной к поискам и находкам российских писателей. Критика должна быть верным ориентиром для читателей в огромном современном книжном море.
– Ваш совет начинающим авторам.
– Верить в свой талант и быть упорным в достижении цели.
«ЛГ»-ДОСЬЕ
Эрдни Антонович Эльдышев. Поэт, переводчик. Родился в 1959 году в посёлке Яшкуль Республики Калмыкия.
Окончил филологический факультет Калмыцкого государственного университета. Автор десяти сборников стихов; перевёл на калмыцкий язык многие произведения классиков русской литературы (А. Пушкина, М. Лермонтова, Ф. Тютчева, В. Маяковского), произведения поэтов Бурятии, Монголии и республик Северного Кавказа. Председатель правления Союза писателей Калмыкии. Член Союза российских писателей, Международного Сообщества писательских союзов, Союза журналистов РФ, Клуба писателей Кавказа. Народный поэт Калмыкии, заслуженный работник культуры РК, лауреат множества премий, среди них: премия комсомола Калмыкии им. Э. Деликова, национальная премия «Улан Зала», премия РК им. Н. Очирова. Почётный гражданин посёлка Яшкуль. Живёт в Элисте.
Зов Родины твоей
Спецпроекты ЛГ / Многоязыкая лира России / Мастера
Теги: Поэзия Калмыкии
Эрдни Эльдышев
Мудрое дерево
Могучий дуб растёт
в степи моей родной.
Воздам ему почёт –
он щедр и мудр со мной.
Зной не страшит ничуть,
когда мой дуб со мной.
Мне сладко отдохнуть
в тени его густой.
Пусть осень нас сырым
попотчует дождём –
беседуем мы с ним.
Нам хорошо вдвоём.
Мой дуб шумит опять
листвою в вышине,
но, чтоб меня понять,
ветвь наклонил ко мне.
Растрескалась кора
и ствол шероховат,
ведь времени ветра
без жалости язвят.
Могучий этот ствол
бед много пережил,
он чистоту обрёл
и, обнажившись, стыл.
Кровь обращалась в лёд.
Но видел он зимой
во сне весны приход –
один, в степи глухой.
Слеп от замёрзших слёз –
так стужа тяжела –
он выстоял в мороз
и дожил до тепла.
Встречаемся опять –
и на душе светло.
Обнимет, словно мать,
коль сердцу тяжело.
Могучий дуб растёт
в степи моей родной.
Воздам ему почёт –
он щедр и мудр со мной.
Песня ковыля
Когда я слышу песню ковыля –
со мною говорит моя земля.
В ней птичий гомон, дальний гул жука,
и шум травы, и посвист ветерка.
В ней, доносясь из грозной старины,
нам предков наших голоса слышны.
Я полагаю, чаще стоит нам
героев вспоминать по именам.
В просторах песни – с ними наравне –
мать и отец руками машут мне.
В высоком небе облака светлы
и слышно журавлиное курлы.
Друг, приглядись попристальней вокруг:
он так же побелел, как я и ты.
Ковыль поёт! Мне внятен каждый звук:
как предков речь – чеканны и чисты.
Нет музыки прекрасней для меня.
И свет в окне, и ясный свет огня
не уступают мгле – пусть ночь черна –
пока нам песня ковыля слышна.
Перевёл Виктор Куллэ
Седой журавль
Не торопись журавль седой
Направить прочь крыла.
Ведь эта степь тебе бедой
И радостью была.
Мы не искали грешных благ
И на родной земле
Ещё горит наш жёлтый флаг
В промозглой лютой мгле.
И веру, что была судьбой,
У нас забрать не смей.
Мы за неё ходили в бой
И умирали с ней.
Не торопись журавль седой
В заморский тёплый край.
Душа не станет молодой,
В чужой поверив рай.
Степным бурханам помолись
За Родину и нас.
Припомни, поднимаясь ввысь,
Свой сокровенный час.
Не торопись и не спеши…
Печаль и грусть развей.
Твой громкий крик не заглушит
Зов Родины твоей.
* * *
Только тьма вековечная в волчьих очах.
Бездорожье, куда не ступи.
Мой джунгарский костёр и ойратский очаг
Заблудились в калмыцкой степи.
Бог мне левую руку сквозь вечность простёр,
Чтобы смог я дорогу найти.
Мой ойратский очаг и джунгарский костёр
Пламенеют у Бога в горсти.
Мы несём наше небо на наших плечах
По суровой калмыцкой земле.
Нам джунгарский костёр и ойратский очаг –
Путеводные звёзды во мгле.
Перевёл Евгений Семичев
ОбъяснительнаяРассказы
Спецпроекты ЛГ / Многоязыкая лира России / Проза Калмыкии
Теги: Проза Калмыкии
Игорь Гриньков
Родился в 1951 году. Прозаик, Член Союза российских писателей. Окончил Астраханский медицинский институт им. А.В. Луначарского. По специальности – врач судебно-медицинсккой экспертизы. Отличник здравоохранения Российской Федерации. С 2005 по 2016 год издал шесть книг. Многие произведения опубликованы в журнале «Теегин герл» («Свет в степи», Элиста), а также в литературных журналах Уфы и Ростова-на-Дону. В 2016 году награждён федеральной медалью «За особый вклад в книжное дело».
Рентгенолог Алмазов плотно прикрыл за собой дверь ординаторской, сел за своё рабочее место и начал думать. Ему предстояло написать объяснительную главному врачу по крайне неприятному факту, а самое трудное в таких делах – это начать. Поэтому, вытащив из пачки несколько ксероксных листов бумаги, он снял колпачок перьевой авторучки и быстро набросал шапку:
«Главному врачу городской больницы Бачиеву А.Б.
от рентгенолога Алмазова В.В.
ЗАЯВЛЕНИЕ…»
Дальше дело у Алмазова пошло споро, потому что впечатления от происшедшего инцидента переполняли всё его существо и едва не выплескивались наружу:
«Довожу до Вашего сведения нижеследующее.
В пятницу, 14.02.__, я пришёл на работу в свою вторую смену. Сразу сел описывать имеющиеся снимки. Описав 2–3 снимка, отнёс их в лабораторию. Заодно там получил зарплату…»
Следует отметить, что врач Алмазов, будучи по природе здоровым консерватором, не доверял всем этим пластиковым картам, терминалам и остался в больнице единственным сотрудником, получавшим деньги наличными. Сколько ни билась с его позицией бухгалтерия, подключая даже главного врача, Алмазов оставался непреклонен:
– Это дело добровольное, – аргументировал он свой принцип, – я всю жизнь получал зарплату живыми деньгами и расписывался в ведомости. Не желаю, чтобы за мой счёт обогащались банк, а может, и некоторые другие. Кто такие «другие», Алмазов не уточнял.
Врач снова взялся за авторучку, строчки заструились одна за другой:
«…Когда я вернулся в ординаторскую, заведующая Санчирова К.К. (моя бывшая жена) стала претендовать на мою зарплату. Получив отказ, она внезапно набросилась на меня, схватила за грудки, стала с каким-то остервенением трясти меня и толкать. Когда я потерял равновесие, она, продолжая свои действия, одной, а затем другой рукой полезла по карманам. Затрещала материя. В этот момент мне удалось оттолкнуть её. Здесь надо сказать, что когда я вошёл, она сразу повернула язычок замка на два оборота и стала спиной к двери, то есть действия её были заранее задуманы, и я выйти, избегая конфликта, беспрепятственно не мог…»
Алмазов, как будто заново проживал все эмоциональные моменты того ужасного дня, испарина покрыла его высокий, переходящий в лысину лоб, сердце учащённо стучало в груди. Ему пришлось выпить полстакана холодной воды, чтобы немного охладиться.
«…Далее она кинулась за деревянной шваброй. Пытаясь предупредить удар, я перехватил швабру и вырвал её, но удар по голове всё же получил. Когда я увидел, что она встала в оборонительную позу, и понял, что она боится швабры, я бросил швабру, думая, что она успокоится, видя моё миролюбие.
Тогда Санчирова буквально вырвала в одно мгновенье из-за шкафа деревянную засетченную раму (оконная, вставная, от мух) и с размаху сверху вниз нанесла удар…»
