В 1919 году в Запасном дворце обосновался Наркомат путей сообщения. В 1932 году началась очередная перестройка здания. Проект создал только что переехавший в Москву из Ленинграда архитектор Иван Фомин. В результате его работы старый Запасный дворец стал совсем уж неузнаваемым. Только со стороны двора сохранилась старая отделка.
За зданием РЖД сплошным фасадом стоят три доходных дома начала XX века - Надежды Борисовской, Александры Тупицыной и Евдокии Лукутиной. Оставшуюся часть квартала некогда занимал приют Трехсвятительской церкви. На его месте в 1950-х построили невзрачный желто-кирпичный жилой дом по проекту архитекторов Г. Г. Аквилева и И. В. Иванова. На первом этаже нового здания открыли кинотеатр «Встреча» и магазин сельскохозяйственной литературы «Урожай». Сегодня в их помещениях работают театр песни Надежды Бабкиной и филиал московского Дома книги.
Весь последний отрезок Садовой-Черногрязской занимает огромное жилое здание с высокими проездными арками и угловой башенкой, построенное в 1939 году архитектором В. Д. Кокориным. До революции этот квартал состоял из двух-трехэтажных зданий наподобие тех, что сохранились на другой стороне улицы. Верхние этажи этих домов были, как правило, жилыми, в нижних работали разные мелочные лавки. Предпоследний дом по Садовой-Черногрязской занимала третьеразрядная гостиница «Фантазия». В угловом со Старой Басманной доме работал трактир.
Джон Гэбриель Скулдер
Начало
Американский бизнесмен о России 1917 года
Множество жандармов, казаков и солдат по всему городу. Приблизительно до четырех часов пополудни манифестации не провоцировали никаких беспорядков. Но скоро публика начала приходить в возбуждение. Запели «Марсельезу», вытащили красные знамена, транспаранты, на которых было написано: «Долой правительство!», «Долой Протопопова!», «Долой войну!», «Долой немку!» Вскоре после пяти часов на Невском произошли одна за другой несколько стычек. Были убиты три манифестанта и три полицейских чиновника; насчитали до сотни раненых. Я беспокоился, покинули ли Нижний Новгород Джозеф и Стивен. Новостей поступало очень мало, в основном все новости были с фронта. У русских хорошо получалось держать народ в неведенье. Многие выходцы из кругов интеллигенции сочувствовали народу искренне, хотя сами происходили из богатых семейств!
Вечером спокойствие было восстановлено. Я воспользовался этой передышкой, чтоб пойти с женой моего секретаря, виконтессой дю Альгуэ, на концерт Зилоти. По дороге мы поминутно встречали патрули казаков. Знаете, какое ощущение, когда эти гордые, ничего не боящиеся, строптивые люди оказываются в непосредственной близости от вас?! Ощущение дуновения с того света, ибо, похоже, это одни из немногих, кто по-прежнему остаются верными царю и кого действительно опасаются все - и большевики, и меньшевики, и эсеры с анархистами.
Зал Мариинского театра почти пуст, не больше пятидесяти человек; в оркестре тоже много пустых мест, некоторые музыканты не пришли. Мы выслушиваем, а скорее претерпеваем, Первую симфонию молодого композитора Стравинского; произведение неровное, местами довольно сильное, но все его эффекты пропадают в изощренности диссонансов и сложности гармонических формул. Эти тонкости техники заинтересовали бы меня в другое время, но сегодня вечером они меня раздражают. Очень кстати на сцене появляется скрипач Энеску. Окинув грустным взглядом пустой зал, он подходит к креслам, которые мы занимаем в углу оркестра, как будто бы собираясь играть для нас одних. Удивительный виртуоз, достойный соперник Изаи и Крейслера, производит на меня сильное впечатление своей игрой, простой и широкой, способной доходить до самых тонких модуляций и самого бурного воодушевления. «Фантазия» Сен-Санса, которую он исполнял, дивная по своему пламенному романтизму. После этого номера мы уходим.
Площадь Мариинского театра, обычно оживленная, имеет вид унылый; на ней стоит один только мой экипаж. Жандармы караулят мост через Мойку; перед Литовским замком сосредоточены войска. Я подумал, что наступает момент истины, который не пощадит никого. Имя ему - революция.
Пораженная, как и я, этим зрелищем, г-жа дю Альгуэ говорит мне:
- Мы, может быть, только что видели последний вечер режима.
Сегодня ночью министры заседали до одиннадцати часов утра. Протопопов отдал приказ во что бы то ни стало остановить революционный настрой, вследствие чего генерал Хабалов, военный губернатор Петрограда, велел расклеить сегодня утром следующее заявление: «Всякие скопища воспрещаются. Предупреждаю население, что возобновил войскам разрешение употребить для поддержания порядка оружие, ни перед чем не останавливаясь».
Возвращаясь около часу ночи из министерства иностранных дел, куда меня пригласили для того, чтобы дать совет относительно безопасности моего пребывания в России, я встречаю одного из корифеев кадетской партии, Василия Маклакова:
- Мы имеем теперь дело с крупным политическим движением. Все измучены настоящим режимом. Если император не даст стране скорых и широких реформ, волнение перейдет в восстание. А от восстания до революции один только шаг.
- Я вполне с вами согласен и я сильно боюсь, что Романовы нашли в Протопопове своего Полиньяка… Но если события будут развиваться скорым темпом, вам, наверное, придется играть в них роль. Я умоляю вас не забыть тогда об элементарных обязанностях, которые налагает на Россию война.
- Вы можете положиться на меня.
Несмотря на предупреждение военного губернатора, толпа становится все более шумной и агрессивной; она разрастается с каждым часом на Невском проспекте. Четыре или пять раз войска вынуждены были стрелять, чтобы не быть стиснутыми; насчитывают десятки убитых. К концу дня двое из моих информаторов, которых я послал в фабричные кварталы, - докладывают мне, что жестокость расправы привела в уныние рабочих, и они повторяют: «Довольно нам идти на убой на Невском проспекте».
Но другой информатор сообщает мне, что один гвардейский полк, Волынский, отказался стрелять. Это является новым элементом в положении и напоминает мне зловещее предупреждение 31 октября прошлого года. Это измена, а может быть, это и есть проявление огромного русского патриотизма? Не знаю, мне очень сложно давать ответы на эти вопросы. Нам, американцам, трудно постичь то, как понимают свою бытность русские. Если им плохо - они говорят «плохо», если хорошо - говорят «хорошо»! Терпят до последнего, но не дай Бог довести русского до отчаяния!
Я хочу вспомнить Москву, там мне нравилось намного больше, чем в Петрограде, да и новости из Москвы были поспокойней, чем здесь. Говоря о достопримечательностях Москвы, нужно в первую очередь упомянуть московский Кремль. Издревле кремлем называлась укрепленная стеной часть города. Таким образом, во многих русских городах раньше были, да и сейчас есть кремли. Однако московский Кремль получил наибольшую популярность. Мне часто приходилось бывать там, я очень люблю это место, да и Кремль сам располагал к себе людей. В центральной части стены Кремля, граничащей с площадью, находится Сенатская башня. Недалеко от этой башни возвышается, пожалуй, самая известная - Спасская башня, в которой находятся Спасские ворота. До 1658 года эта башня называлась Фроловской, мне рассказал об этом Кузьма Захрев, мой слуга, сопровождавший меня первое время по Москве. Тут же недалеко находится Оружейная палата, которая по своей архитектуре не очень привлекательна, хотя кто я такой, чтобы об этом судить. Ведь в Америке не сыскать таких же старинных храмов и строений!
Очень знамениты такие памятники, как Царь-колокол и Царь-пушка. Колокол был отлит в Кремле в 1733-1735 годах Иваном Моториным и его сыном Михаилом. Его повесили на колокольню, но во время пожара в Кремле в 1737 году он упал и раскололся (упал он с высоты 6-7 метров). Причем есть мнения - правда крестьянские, - что колокол раскололся не от падения, а от того что он при пожаре сильно нагрелся, и его начали поливать холодной водой. Царь-пушка в пять раз легче колокола: она весит около 40 тонн. И что интересно, есть вероятность, что эту пушку назвали Царь-пушкой не столько из-за ее размеров, сколько из за изображения на ней царя Федора Иоанновича.
Чтобы отдохнуть от работы и суеты этого дня, я отправляюсь после обеда выпить чашку чая к графине П., которая живет на улице Глинки. Расставаясь с ней около одиннадцати часов, я узнаю, что манифестации продолжаются перед Казанским собором и у Гостиного двора. Поэтому, чтобы вернуться к себе, я считаю благоразумным сделать крюк по Фонтанке. Едва мой автомобиль выезжает на набережную, как я замечаю ярко освещенный дом, перед которым стоит длинный ряд экипажей. Это прием у супруги князя Леона Радзивилла; проезжая мимо, я узнаю автомобиль великого князя Бориса.
