Газета День Литературы - Газета День Литературы # 182 (2011 10)

Ах, вспомним старика Ницше, который говорил, что ХХ век будет веком лицедеев!

Или Блока, который сказал: "Не надо называть поэзией то, что называется не так…"

Не будем путать жанры, как это ни печально…

Поэзия, как говаривал Жуковский, – это "тишь и печаль полей"…

Если в поэзии нет золотого песка Вечности – она умирает, как газета или модная эстрадная песня…

Несомненно, в нашей литературе есть настоящие мастера, которые с полным правом могут посягать на Нобелевскую премию.

Это выдающийся петербургский поэт Михаил Ерёмин (один из учителей Иосифа Бродского), это прозаики – Валентин Распутин, Василий Белов, Александр Проханов, Фазиль Искандер, Тимур Зульфикаров – великий суфий с его эпическими поэмами и древней мудростью, ожившей в гениальных притчах...

Кстати, зачем мы хулим Шведскую академию за её тайны, когда мы сами в нашей стране пропагандируем литературных пошляков и наглых фельетонистов, называя их святым именем "писатель"?

Если нам не нужны наши истинные писатели – то зачем они нужны Швеции?..

Вспомним древнекитайскую мудрость: "Если уничтожить в стране кучку мудрецов – то не останется дураков…"

Что и творится в нашей сладостной блаженной стране во всех областях жизни, о мои мудрые собеседники, которых ещё не уничтожили…

Соломон ГОРНЫЙ

Нельзя недооценивать работу литературоведов-текстологов, которые порой буквально спасают по- гибающие рукописи, восстанавливают утраченные списки, способствуя раскрытию реальных тайн древней или новой истории. Правомерно и достойно, когда подлинный документ, подлинное слово прочитывается, обретая первоначальную форму и содержание. Работа проводится ради спасения подлинности исторически существовавшего текста. Иной цели в такой работе наверно и не может быть.

Иное дело, когда имеется вторичная заданность, ради чего и распутываются отнюдь не утраченные тексты, а черновики, напрочь отвергнутые авторами. Издавна подобных текстологов называли крохоборами – это и в прямом смысле этого слова, и в переносном.

Невольно внимание задерживается на С.Бонди, как на одном из авторов, работавших именно с черновиками Пушкина. Показательна в этом отношении работа "Вот Муза, резвая болтунья" (С.Бонди. "Новые страницы Пушкина". М. "Мир", 1931 г.). С первых же строк автор предупреждает: "Чтение Пушкинского черновика напоминает иногда решение шарады или ребуса". И уже это не может не насторожить. У шарады и ребуса имеется определённая, заложенная данность в единственном числе; в шараде черновика данность можно сочинить или переиначить – и это ложь, подтасовка. Показательным такого рода и является черновик "одного из трёх посвящений к "Гавриилиаде"… И "каждое издание сочинений Пушкина давало его текст по-своему, и везде он представлялся каким-то набором отрывочных групп стихов, в которых трудно уловить связь". Вот ведь как! Пять-шесть соавторов Пушкина по черновику! Но уже и здесь наталкиваешься на недоумение. Помилуйте, ни в каких черновиках Пушкина даже намёка на "Гавриилиаду" нет. Да и поэма бездоказательно и нахально приписана Пушкину, хотя, известно, поэт в письме к Вяземскому прямо называет автора поэмы – князь Д.Горчаков. Крохоборов это не интересует – они заявляют даже о трёх посвящениях! Но ведь это же откровенная выдумка, продуманная заданность. В те годы уже готовилось юбилейное академическое издание произведений Пушкина – требовалось увековечить "Гавриилиаду", как Пушкинский подлинник. И даже с посвящением, хотя бы в соавторстве с Бонди. (И ведь отработали идею – увековечили!)

В своей работе Бонди стремится к открытой объективности: он предлагает транскрипцию черновика, хотя фактически от себя вставляя, скажем, вымаранное и непрочитываемое слово "преступной". Предлагается фотокопия черновика – и это, действительно, набор мало связанных между собой слов и строк, значительная часть которых зачеркнута. Можно предположить: делал поэт наброски, что-то для памяти – и всё это выбросил в корзину. Ну и оставьте в покое чернильную отработку…

Но живёт в грешном человеке лукавое любопытство, да и цели лукавые нередки. А вдруг именно здесь Пушкин и написал что-нибудь потешное или грешное, так что поджилки затрясутся… А тут и слова "израильскому платью"! Открывается для крохобора вседозволенность – увязать "шараду" с "Гавриилиадой". Это же то, что так необходимо советскому пушкиноведению.

"Любопытно, по-разному передавался текст этих стихов в разных изданиях.

Пропустив более ранние публикации – Бартенева (один из примечательных крохоборов. – Б.С. ) ("Рус. Арх.", 1881, I, с.218), Якушкина ("Рус. Стар.", 1884, апрель, с.97), Ефремова (Пушкин, изд. Суворина, VIII, с.185) и др., начнём с Академического издания (какого года?) (т.2, с.45). Там вместе даны только четыре стиха:

Вот Муза, резвая болтунья,

Которую ты столь любил.

Она раскаялась, шалунья,

Придворный тон её пленил"…

Однако уже в издании Брокгауза-Ефрона, замечает Бонди, под редакцией Венгерова напечатаны ещё два отрывка, причём стихи-уродцы. Зато Брюсов в том же Венгеровском издании в статье о "Гаврилиаде" размахнулся куда как широко: тут и "опасные стихи", "Преступной жертвует игрой"…

Затем руку прикладывает Томашевский (1923 г.); и для издания ГИЗа (1930 г.) оформили более складные вирши… И наконец Бонди взялся по рифмам из отдельных слов в соавторстве с Пушкиным составлять посвящение. Так родилась новая "черновая классика":

Вот муза, резвая болтунья,

Которую ты столь любил.

Раскаялась, моя шалунья:

Придворный тон её пленил;

Её всевышний осенил

Своей небесной благодатью;

Она духовному занятью

Опасной жертвует игрой.

Не испугался, милый мой,

Её израильскому платью,

Прости ей прежние грехи

[И] под заветною печатью

Прими [опасные] стихи.

С натяжкой это уже можно назвать стихами, но Пушкинскими их не назовёшь ни по мастерству, ни по авторству. Ведь у этих стихов косяк соавторов. И надо сказать, неплохо поработали: из того, что поэт не счёл нужным даже переписать порядком, соавторы сделали посвящение к "Гавриилиаде". И крохоборы добились своего: коллективно поставили стихи в Академическое издание, тем самым ещё раз оболгав Пушкина.

Я хорошо осознаю, если опубликовать настоящее мнение, то публикацию или вовсе не заметят, или автора её осмеют, назовут неучем и невежественным человеком – это в лучшем случае. Нет крохоборских выкладок, нет плетения тенёт. А к этому уже привыкли основательно, возведя плетение словес в ранг науки.

И, тем не менее, я готов утверждать, что действия подобных учёных неправомерны и безнравственны, как если бы глазеть в замочную скважину в чужую спальную комнату. Мало ли что может написать человек в определённом настроении и состоянии, затем изрисовать, зачеркнуть и забыть об этой писанине...

И можно ли положительно ответить на вопросы:

1. Имеет ли моральное право крохобор составлять из разрозненных слов и строк посредственные стихи за подписью классика?

2. Можно ли сфабрикованные стихи ставить в один ряд с подлинниками автора?

3. Допустимо ли подобное соавторство, когда из бросового черновика политические послушники "конструируют стихи" принципиального значения?

4. Как можно без каких-либо доказательств роднить вымученное крохоборство с "Гавриилиадой", которая и сама-то по себе всего лишь фикция?

5. Можно ли по реплике из частного письма: "Посылаю тебе поэму в мистическом роде – я стал придворным", – делать прямой вывод: Пушкин говорит о "Гавриилиаде"?..

Бонди в статье делает сноску: "Отметим, между прочим, что правильное чтение зачёркнутого варианта "Пример двора её пленил" (прочитано Т.Г. Зенгер), вм. читавшегося до сих пор "Престиж двора её пленил", даёт возможность точно осмыслить не совсем ясный намёк (?) окончательного варианта: "Придворный тон её пленил".