Погорелко послушно подсел к столу.
— Дело было так, — начал заставный капитан. — Пинк с компанией решили во что бы то ни стало овладеть имеющимся при вас золотом, а потому за время вашего отсутствия сюда пожаловали незваные гости. Был здесь и маркиз. Я узнал это по следам городской обуви, которую он носит. Но этот лягушатник приходил, конечно, не один. Он захватил трех матросов с башибузукской фелюги капитана Пинка. Откуда я это знаю? — Мне сказала об этом вот эта носогрейка, — протянул он трапперу трубку, найденную на полу. — Вы, милейший мой, говорили, что ваши индюки курят только кепик-кепик, а в этой трубке остался еще виргинский табак. Значит трубка принадлежала американцу, который потерял ее во время потасовки. Теперь вам ясно? Продолжаю. Нападение было совершено таким образом. На приказание открыть дверь Громовая Стрела ответил отказом. Тогда замок был быстро взломан, и банда ввалилась в комнату. Громовая Стрела выстрелил, но ваш хваленый шаспо дал осечку.
— А эти сведения откуда? — спросил недоверчиво Погорелко.
Сукачев, не спеша, выбрал из кучи лежавших перед ним вещественных доказательств патрон и передал его трапперу.
— Поглядите-ка на капсюль.
Погорелко взглянул и смущенно пожал плечами. Маленький капсюль носил ясный отпечаток курка.
— Ну-с, дал ваш шаспо осечку, а второго патрона в казенник индюк загнать не успел. Навалилась на него банда эта. Стрелять эти дьяволы не решались — следы от пуль останутся, и на улице могут услышать, а в живых оставлять индейца тоже нельзя — свидетель, и потому заранее же заготовили петлю-удавку, которой многие из моряков, особенно китобои-гарпунеры, владеют не хуже ковбоев.
— Глядите, как дело было, — показал Сукачев на неподсохшие еще следы. — Индеец стоял вот здесь, около стола и, пока он неумело возился с затвором, один из моряков бросил ему на шею петлю и, дернув, тотчас же свалил его с ног. Затем на Громовую Стрелу насели трое. Маркиз-то конечно не пожелал ручек марать. Двое держали индейца, третий душил. С троими Громовая Стрела не смог справиться, а потому ему оставалось лишь одно — хохотать, чтобы с честью, по-индейским понятиям, положить свой живот. Вон он и сейчас еще зубы скалит… Индеец был уже готов, когда выбежала Айвика, — продолжал Сукачев. — Впопыхах она забыла про единственное оружие — нож, а потому бандиты без труда одолели ее, связали вот этими ремнями и отнесли девушку снова в ее комнату. У бандитов, видимо, заранее было решено не трогать Айвику, а взять ее живьем в плен.
— Но зачем она им понадобилась? — спросил Погорелко.
— Неужели не понимаете? — удивился Сукачев. — Вот чудак-то, оглобля с суком. Да они ведь и приходили-то главным образом за Айвикой. Маркиз и Пинк догадались, что Громовая Стрела и Айвика имеют большое отношение к золоту. Они очень верно решили, что золотая жила, из которой вы черпаете умопомрачительные сокровища, указана вам тэнанкучинами. Ну вот и захватили в полон девушку в надежде выпытать от нее все касающееся золотой жилы. В крайнем же случае они будут держать ее при себе как заложницу. Они чай уже пронюхали, что она как-никак краснокожая принцесса. А потому ее братец при случае отвалит за нее немалый куш. Ну-с, связав эту самую принцессу, шайка принялась разыскивать золото. Мошенники упустили из виду одно обстоятельство, а именно то, что первое, чему учат индейцы своих детей, это способу выскальзывать из сыромятных ремней. И вот, пока душегубы обыскивали эту комнату, она в соседней комнате выскользнула из ремней, сорвав с себя лишь эту вот пронизку. А затем девушка выдернула свой нож, оставив на кровати ножны, которые вы тоже видите, и бросилась снова в эту комнату. Удивительная девушка! Одна бросилась на четверых мужчин и, видимо, хотела прорваться к выходу, чтобы разыскать вас. Девушку обезоружили, скрутили ее на этот раз веревками и вытащили в сени.
Траппер вдруг вскочил и забегал по комнате. Со стороны можно было подумать, что его мучает нестерпимая физическая боль.
— Нуте-с, мне собственно немного осталось досказать, — не спуская с Погорелко взгляда, продолжал Сукачев. — К этому моменту бандиты уже убедились, что у них произошла осечка. Золота-то они ведь так и не нашли. Пора было уходить и замести за собой следы. А главный след, главная улика — это труп индейца. Начнется суд да дело, янки за такие шутки по головке не погладят, в общем влипнуть можно здорово. Как же быть? И решили они свалить все на вас. Сняли с мокассина индейца шнурок да и подвесили его. Для каждого при осмотре трупа будет ясно, что индеец сначала удавлен, а потом уже повешен для скрытия преступления. А кто же мог это сделать? Конечно, вы. Кому какое дело до грязного индюка, кроме вас, притащившего его зачем-то сюда в Новоархангельск? Да и за Айвику еще вас шпиговать начнут. Спросят вас, куда девушку девали. А вы мне, милейший мой, вот что скажите. Каким образом бандиты выбрали время для нападения именно в ваше отсутствие? Как они могли узнать, когда вы уйдете и сколько времени в отлучке будете? Вот единственно, что во всей этой истории мне непонятно.
— Мне было назначено свидание одним человеком — нехотя ответил Погорелко.
— Каким это человеком? — оживился Сукачев.
— Да так… — замялся траппер, — одной женщиной.
— Какой такой женщиной? — уставился подозрительно на Погорелко соколиным своим оком заставный капитан. — Уж не той ли с космами, точно на рекламе для рощения волос, которую вы встретили сегодня днем при спуске русского флага?
Погорелко вспомнил светлокаштановый ураган над безмятежным лбом Аленушки и (он сам сознавался, что это ужаснейшая нелепица) обиделся на заставного капитана за «космы».
— Ну, а если бы и ею? — глядя волком, кинул он.
Сукачев лишь протяжно свистнул в ответ. Траппер посмотрел на него с удивлением.
— Чего вы на меня как медведь на градусник уставились? — рассердился вдруг заставный капитан. — Коли так дело обстояло, то ясно, пинковские ребята могли смело бить в шляпку гвоздя, не боясь хлопнуть себя по пальцам. Я и не знал, что вы путаетесь с этой мерзавкой.
Траппер порывисто вскочил. От громадного чувства, которое он семнадцать лет испытывал к Аленушке, еще многое осталось в его исковерканном сердце.
— Позвольте, Македон Иваныч! — срывающимся на истерический визг голосом крикнул Погорелко. — Какое вы имеете право…
— Ничего не позволяю, оглобля с суком! — вскочил тоже Сукачев, бодливо мотая огромной своей головой. — Ничего не позволяю! — грохнул он по столу кулачищем, — Ведь маркиз-то этот, пинковский компаньон, ее муж!
— Му-уж… — прошептал Погорелко и грузно опустился на табурет, положив устало на стол как на подушку голову.
— А вы только сейчас узнали? Что за чертоплешина, не понимаю. Да я об этом полгода назад знал.
— Она сказала мне, что всего неделю назад приехала сюда из Петропавловска, — произнес траппер, не поднимая со стола головы.
— Эк, ловкая баба! — искренно восхитился Сукачев. — Ну, до чего смела! Врала на себя как на мертвую. Да они уже полгода здесь в Новоархангельске болтаются. С первыми американскими чиновниками приехали. Я-то сюда в два месяца раз езжу меха Компании сдавать. Вот жулики-то первостатейные!..
Погорелко чувствовал холод и пустоту в сердце. Его Аленушка, его больная мечта, его мука семнадцатилетняя, оказалась «жуликом первостатейным». До сих пор, предполагая даже самое худшее, он все же считал ее лишь пустой, жадной до денег женщиной. Но то, что он узнал сегодня от Сукачева, не только мукой, но даже ужасом сдавило его сердце. Аленушка — жена маркиза. Значит она просто-напросто хотела украсть это золото. Значит она действовала как сообщница дю-Монтебэлло. Даже больше — задерживая его у себя в комнате, она выполняла часть своей работы как член шайки Пинк и К°. Аленушка, девочка в пелеринке смолянки, — и рядом с ней низколобый Пинк и убийца Живолуп…
— А вы, милейший мой, не очень-то того… этого-то, — легла вдруг на руку траппера тяжелая ладонь Сукачева. — Потому что, ну, известно — женщина.
Погорелко поднял на заставного капитана просветленные, потеплевшие глаза.
— Спасибо вам, Македон Иваныч. Но все уже прошло. Было, правда. Э, да мало ли что бывает! А теперь ничего нет.
— Ну вот и молодчага! И-эх, разлюбезный мой! — нежно, как больного ребенка, утешал траппера Сукачев.
Они долго сидели молча, охваченные сильным чистым и суровым чувством мужской дружбы…
— Скоро десять, — щелкнул серебряной луковицей заставный капитан и перевел взгляд на окна. За стеклами, затянутыми словно белым сукном инеем, уже брезжил рассвет — Ночь-то и прошла. А лихая была ночь… В два стемнеет, значит на сборы нам четыре часа остается. Для меня заглаза достаточно, а вам хватит?
