не завершен ни в сфере дискурса, ни в материальной жизни. Категории пространства и времени оказались одной из наиболее значимых областей, в которых вновь и вновь комбинируются материальные, корпоративные, государственные и культурные факторы. Потому «где» и «когда» Пермского края – не просто отправные точки, а скорее вопросы, которые я постараюсь изучить досконально.
КАРТА 1. Карта Пермского края с указанием основных локаций, упомянутых в книге
Одной из причин нескончаемого обсуждения пространства – включая, помимо прочего, вездесущие карты и разговоры о картах, которые я уже упоминал, – являются происходящие с ним изменения. 1990-е и 2000-е годы в Пермском крае были периодом значимых территориальных преобразований. Крупнейшим из них стало произошедшее в 2004 году объединение Пермского края (в то время области) с регионом, до того никак с ним не связанным: с Коми-Пермяцким автономным округом. В результате появилось территориальное образование под названием «Пермский край», хотя почти все на протяжении еще долгих месяцев поправляли себя, сказав по привычке «область». На уровне районов территории также довольно часто объединялись и делились, и постепенно улицы повсеместно утрачивали советские названия и вывески, хотя здесь и не обошлось без разногласий. Управлять регионом площадью больше штата Нью-Йорк, особенно в условиях усиления централизации в начале 2000-х годов, – колоссальная техническая задача. Каждую неделю выборные главы всех районов края ездили в Пермь на машинах, некоторые тратили по восемь часов на дорогу туда и обратно. В те же дни, когда они оставались в своих районных управлениях, им приходилось принимать делегации того или иного ведомства пермской краевой администрации. Эти постоянные перемещения туда и обратно были одним из векторов движения многочисленных обменов, социальных сетей и государственных проектов, которые мною рассматриваются; я утверждаю, что различные структуры, связанные с нефтяной промышленностью, в 1990-х и 2000-х годах помогли создать новые пространственные векторы.
В постсоветскую эпоху время в Пермском крае – так же как и пространство – оказалось изменчивой категорией опыта. В 1990-х годах, в условиях повсеместной демодернизации и экономической инволюции, многие из жителей этого региона имели равные основания верить как в то, что история движется вперед, так и в то, что она откатывается назад [25]. Однако к началу 2000-х годов рост нефтяной промышленности и увеличение связанного с ней денежного потока способствовали распространению ощущения, что, по крайней мере для некоторых, история ускоряется, – этот феномен отмечали и в контексте других нефтяных бумов. Полевые исследования в рамках этого проекта проводились в основном в 2009–2012 годах, когда феноменальный рост спроса на нефть замедлился, а обстоятельства глобального финансового кризиса заставили многих вспомнить о бурных 1990-х. Находилась ли Россия все еще «в переходном периоде»? Или она входила в новый кризис? Или предшествующий рост цен на нефть в итоге вернул ее на верный путь к светлому будущему? И надолго ли, если вспомнить о небесконечности ресурсов, может хватить нефти – и социальных, культурных, экономических и политических схем, опирающихся на ее извилистые пути по региону [26]?
Различные аспекты возникновения, распространения и использования тех или иных представлений о времени проявлялись и во множестве других контекстов. О геохронологии Пермского края – приобретавшей все большую актуальность, потому что месторождения нефти занимали все более важное место в региональном общественном сознании, – теперь говорили на публичных лекциях и музейных выставках. Земля Пермского края сообщала представлениям о прошлом и другие возможности. Найденные археологами предметы в «пермском зверином стиле» теперь играли ведущую роль в региональном брендинге; в главе седьмой будет рассказано о том, что изображения стилизованных орнаментов появлялись повсюду: и на модных показах, и на обновленном фасаде пермского ЦУМа. Параллельно и Строгановы, хозяева пермских земель времен Российской империи, переживали новый ренессанс. Повсюду отмечали юбилеи, служившие поводами для значительной части социальных и культурных проектов, о чем будет рассказано во второй половине этой книги: 20 лет «ЛУКОЙЛу», 75 лет пермской нефти, 395 лет Перми, 5 лет Пермскому краю, 60 лет с момента окончания Великой Отечественной войны, 580 лет со дня основания Соликамска.
Подобное представление о хронологии Пермского края позволяет мне критически относиться к исследовательским парадигмам «переходного периода» и «ресурсного проклятия», играющим заметную роль в исследованиях о постсоветской России – в том числе о нефти. Эти парадигмы определяют собственные временные рамки, опираясь не столько на жизненный опыт людей, сколько на прогностические модели социальных наук [27]. Когда и как быстро Россия дорастет до капитализма и демократии? Можно ли предсказать, заставят ли Россию существующие в ней политические принципы и практики вслед за другими странами пережить «ресурсное проклятие» или позволят его избежать [Humphreys, Sachs, Stiglitz 2007; Gelman, Marganiya 2010]? Какие сферы деятельности или территории (России, бывшего Советского Союза, мира) развиваются быстрее или медленнее или до какой степени они уже развиты?
В 1990-х годах излюбленные антропологами категории социализма и постсоциализма послужили для критического переосмысления временных рамок, предложенных теоретической транзитологией [28]. В последние годы многие сомневаются в том, что эти категории все еще актуальны, подчеркивая, что опыт жизни в постсоветский период уже не так значим. Это, безусловно, правда. Однако, с моей точки зрения, подходы к изучению социализма и постсоциализма всегда включали больше разнообразных теорий, чем этот критический подход позволяет рассмотреть: постсоциализм – это не только опыт жизни после социализма. Таким образом, различие между социализмом и постсоциализмом зависит от контекста, в котором эти понятия используются [29]. Например, я разделяю нефть социалистического и постсоциалистического периодов, когда мне нужно отследить пути развития государственно-корпоративной сферы, складывавшиеся десятилетиями, и поместить их в глобальный контекст. В других случаях я не говорю об этом различии, но увязываю свои рассуждения с другими релевантными временными периодами, отмеченными мной в процессе полевых исследований: провожу различия между эпохами Ельцина и Путина; между правлениями Игумнова, Трутнева и Чиркунова, губернаторов Пермского края; или между сменявшими друг друга периодами монетизации и демонетизации. Я также показываю, как различные участники часто ссылаются на исторические периоды, чтобы сократить или продлить время в своих интересах.
Изменчивые времена и пространства Пермского края подчеркивают, что история, изложенная мной в этой книге, весьма специфична и зависит от множества обстоятельств. Как и большинство антропологов, я не утверждаю, что представленные мной результаты этнографического исследования следует рассматривать как частный случай некоего всеобщего опыта. Актуальность и, в широком смысле, значимость такого рода исследований заключается в их аналитической составляющей. В дополнение к теоретическим выводам о материальности нефти, о формах государств и корпораций, а также о культурном производстве, о чем было сказано выше, отдельные обстоятельства и
