class="p1">Он радовался, когда удавалось сломать карьеру или больше того — жизнь тех сотрудников, которые, по его мнению, были умнее, удачливее, инициативнее. После отказа о зачислении его в разведшколу Кротов еще больше ожесточился и стал еще изощреннее в своих действиях.
Война внесла свои коррективы. В одном из первых боев с захватчиками Кротов получил ранение и был контужен. В бессознательном состоянии попал в плен и прошел все круги ада в гитлеровских концлагерях — это было правдой. После освобождения его приговорили к 25 годам — это тоже было правдой. В 1954 году, когда после смерти Сталина начались амнистии, его отпустили, но обвинений не сняли. Его исключили из партии, лишили многих социальных прав, на нем было клеймо бывшего военнопленного и возможного пособника нацистов. С таким грузом судьба его была незавидна, и Кротов представлял собой жалкое зрелище.
Генерал нажал на кнопку, и в кабинет вошли двое в штатском. По короткому кивку они мгновенно защелкнули на запястьях Кротова наручники.
— Вы. По какому праву?! — запротестовать он.
— Помалкивай, слизняк! Я дам тебе возможность ознакомиться со своим личным делом. Я по крупицам собирал материалы, и делал это ради тех, кого ты предал и кто был по твоим доносам расстрелян. А потом мы подумаем, как поступить с тобой. Может быть, я отправлю тебя за решетку досиживать двадцатипятилетний срок и позабочусь о том, чтобы условия не показались тебе курортом. Может быть, я определю тебя в спецучреждение, где из тебя сделают овощ. А может, я провезу тебя по семьям тех, кого не стало с твоей подачи. На охрану не надейся, поговоришь глаза в глаза. Объяснять придется многое, сам понимаешь. Хочешь?! — Голос генерала снова стал жестким, а во взгляде Кротов увидел те самые искорки, которые появлялись перед особо сложной секретной операцией.
Кротов съежился и поник. По вискам покатились капельки пота, но он даже не пытался стереть их. Он прекрасно понимал, что генерал спецслужбы с Золотой Звездой Героя на кителе запросто мог организовать и возвращение за колючую проволоку, и встречу с родными погибших в застенках людей. От всего этого кошмара могла избавить только высшая мера, и Кротов, хотя и боялся смерти, принял бы ее с благодарностью.
Точно так же они стояли друг напротив друга в сорок первом, только роли были другими. Кротов бросал в лицо молодого начальника Секретного отдела нешуточные обвинения, грозил партийными, служебными и социальными репрессиями. Ему тогда почти получилось уничтожить этого человека, во всяком случае, он уже проредил пространство вокруг него. Несколько офицеров были арестованы и расстреляны по скороспелым приговорам троек. Но оперативное счастье спасло этого везунчика. Когда казалось, что еще день или два, и за спиной начотдела захлопнется тяжелая дверь камеры, а уж там-то, в тюрьме, после серии допросов он подпишет уже заготовленные протоколы признаний, его отправили со спецзаданием за кордон. А потом началась война.
Кротов чувствовал себя раздавленным. Он не виноват в том, что попал в плен. Его приволокли в лагерь чуть живого. Более трех лет он провел в нечеловеческих условиях у немцев, а потом оттрубил еще десять лет в ГУЛАГе. Тяжесть обвинительного приговора давила на него, он не мог и не хотел с ним согласиться. Но Кротову нечего было ответить генералу. Он прекрасно понимал, что полностью находится во власти человека, которого чуть было не поставил к стенке.
Каждое слово генерала отбрасывало Кротова в то страшное время, когда все начиналось. Да, он сдавал людей, руководствуясь завистью, но и партийным долгом, как он его понимал. За эти пятнадцать лет многое изменилось. Все чаще он думал о том, что «партийный долг» был всего лишь прикрытием для низменных целей. Когда он поднял глаза на генерала, в его взгляде были горечь и отчаяние. Стыд? Может быть. Сожаление? Да, сожаление. Но кто ему поверит?
Генерал, наблюдая за Кротовым, почувствовал, что в его сознании произошли изменения. Кротов постарался выпрямиться, хотя сделать это было нелегко.
— Я очень виноват перед вами, товарищ генерал. Я очень виноват перед людьми, которых считал врагами народа и вредителями. Мне нечем оправдаться, и я прекрасно осознаю, что наша встреча, этот наш разговор рано или поздно должны были состояться. Вы имеете полное право вновь направить мое дело в военный трибунал, и там решат, отправить меня досиживать оставшиеся пятнадцать лет или приговорить к высшей мере наказания. — Кротов болезненно откашлялся, затем продолжил: — На моей совести много грехов, я это уже давно и ясно осознал. Возможно, расстрел был бы самым простым решением. Вряд ли я выдержу те пятнадцать лет, которые мне скостили по амнистии. Мне нечем доказать вам, что я не сдавался в плен и не служил фашистам. Все, что произошло, — это расплата за мою подлость по отношению к честным людям, расстрелянным или пострадавшим по моей вине. Видимо, мне суждено умереть с клеймом предателя и изменника Родины, да и просто сволочи. Поступайте, как посчитаете нужным. Я подчинюсь любому вашему решению и безоговорочно подпишу все бумаги о моих преступлениях.
Кротов скрючился в очередном приступе кашля. Потом обреченно прислонился к стене.
— А теперь, Иван Порфирьевич, — впервые назвав Кротова по имени и отчеству, заговорил генерал, — послушай меня. Я знаю, что в самом начале войны при твоем непосредственном участии своевременно был эвакуирован весь секретный архив и матчасть школы. Работа была развернута на новом месте дислокации. Ты, замначальника школы, комендант, командир приданного вам истребительного батальона и еще восемь офицеров были представлены к боевым наградам. Потом ты по собственной инициативе подал рапорт и был направлен в разведподразделение, в составе которого успел принять участие в двух боевых операциях за линией фронта. В ходе второй операции ты получил ранение, а за ее успешное выполнение был представлен к боевой награде. Потом третья операция. Ты снова был ранен, да еще и контужен, поэтому тебя подобрали немцы. За вашей группой активно охотились — это подтвердили немецкие архивы. Тебя и второго раненого офицера не добили только потому, что немцы знали о вашей принадлежности к советской разведгруппе. Второй офицер умер у них в госпитале, а ты выжил и был направлен в концлагерь. Ты трижды пытался бежать, тебя не раз бросали в карцер. Мне прекрасно известно о деятельности подпольных комитетов, в которые ты входил во всех лагерях пребывания, и я не сомневаюсь в том, что ты отказался от сотрудничества с гитлеровцами. Мы нашли практически все, что можно было собрать. Так что, Иван Порфирьевич, независимо от того, что я никогда не смогу
