Можно ли сделать отсюда вывод, что для достижения цели — сбора материала — «все средства хороши»? Нет, такого вывода делать не надо. Способность журналиста к перевоплощению только тогда хороша, когда он имеет дело непосредственно с источником сведений, — во-первых; совершенно не годится, когда он общается с людьми, никакого отношения к сведениям не имеющими, — во-вторых, и когда способность эта ограничена определенными рамками — в-третьих. Так, например, нам необходимо умерять наш апломб, какую бы роль мы ни играли, потому что мы действуем не только от своего имени, но и от имени газеты, — правда, при этом никогда не терять достоинства.
Со мной произошел однажды такой случай. Едва я перешел из «Литературки» на работу в «Комсомольскую правду», как вскоре отправился в командировку в один областной город. Прежде всего я решил явиться в горком комсомола, так как тема была непосредственно связана с деятельностью городской комсомольской организации. Если идти в горком, то к кому? Разумеется, к «первому». Пришел. Попросил секретаршу доложить. Она доложила и сказала: «Посидите». Я присел. Жду в приемной пять минут, десять, двадцать, даже интересно стало — заиграл апломб. Наконец через полчаса мне предложили войти. Не подавая руки секретарю горкома и еле сдерживая волнение, я сказал: «Мне ничего от вас не нужно, визит мой предполагался как визит вежливости. Но я обескуражен вашим приемом, а потому заявляю, что иду жаловаться первому секретарю обкома!» И, развернувшись, сразу направился в обком, благо он находился в том же здании. Пришел. Попросил секретаршу доложить. Она доложила и сказала: «Посидите, пожалуйста». И я просидел в приемной у «первого» сорок минут! Убежден, что секретарь горкома предвосхитил мой приход. И правильно сделал. Отличный урок на всю жизнь! Конечно, мы, командированные, — люди занятые, ведущие счет времени, но и наши хозяева тоже не бездельники, этого нельзя забывать.
У журналиста не должно быть никаких престижных требований, он вполне может обойтись без люкса в гостинице, без стула в президиуме, без «особого» места в машине, без подобострастия в глазах окружающих, без «пропустить!», «немедленно выполнить!», «предоставить!» и т. д. Конечно, нельзя ронять марку нашей «фирмы», но и возносить ее ни к чему. Возможно, я говорю банальные вещи, и кое-кто заметит, что это АБС журналистики, — но таблицу умножения мы тоже знаем, однако нужно еще уметь ею пользоваться.
Если бы кто-нибудь подсчитал, сколько рекламаций на поведение журналистов ежегодно приходит в газеты! Сколько из-за этого срывается публикаций! Сколько гибнет прекрасных замыслов, верных тем и беспроигрышных фактов! Сколько добра остается несделанным и сколько зла — ненаказанным! Говоря о поведении журналиста в командировке, я преследую, таким образом, и сугубо «меркантильную» цель, потому что наше ровное, скромное, достойное, трезвое поведение — гарантия не только успешного сбора материала, но и его нормального прохождения на газетную полосу. Если нам удалось повести себя в командировке так и если нам н е м е ш а ю т работать — это уже помощь, а если п о м о г а ю т — считайте, за нас работают!
Тактика и стратегия. Общую задачу, то есть стратегическую, мы решаем, думаю, в зависимости от привезенной концепции: она помогает очертить круг лиц, с которыми надо встретиться, и сумму сведений, которые необходимо получить. Что же касается очередности встреч и методов получения сведений, то эта задача — тактическая, а тактику диктует журналисту конкретная обстановка.
Приведу пример. Мне пришлось собирать материал для очерка под названием «Извините!», впоследствии опубликованного в «Комсомольской правде».
Ф а к т был такой. Некий М-ский, главный врач санэпидстанции небольшого подмосковного города, имел постоянные трения с городским начальством, а в итоге был уволен с работы. За что? За то, что принципиально отказывался принимать объекты, построенные с нарушением санитарных норм.
К о н ц е п ц и я (в сжатом виде). На людях типа М-ского, подчиняющихся только закону, не умеющих «входить в положение» и решительно говорящих лицам, требующим от них покорности и смирения, непробиваемое «извините!», держится в стране порядок, хотя эти люди и неудобны для окружающих.
С т р а т е г и ч е с к а я з а д а ч а. Подтвердить концепцию суммой конкретных сведений, для чего: встретиться с теми, кому М-ский «мешал жить»; выяснить, почему они шли на нарушение законов, чем руководствовались и какими располагают доводами; осмотреть объекты, введенные в строй вопреки позиции М-ского, опросить людей, живущих в домах, принятых без подписи М-ского; выяснить мотивы, которыми руководствовался М-ский, ведя борьбу за законность; проверить и уточнить эти мотивы у родственников и друзей М-ского, а также узнать, легко ли, трудно ли жилось ему в быту; добыть доказательства неправомерной деятельности городского начальства, то есть незаконные акты о приемке объектов, и т. д.
Т а к т и ч е с к а я з а д а ч а. Начать с подробного разговора с М-ским; затем познакомиться с документами, находящимися в его распоряжении; потом явиться в горисполком к главному архитектору, у которого должны храниться все акты, и внимательно их просмотреть; обойти два-три жилых дома и поговорить с жильцами; затем повторить обход с участием городского начальства и М-ского, с непременным заходом в те же квартиры и т. д., определяя методы и способы получения сведений в каждом конкретном случае.
И вот, представьте, у городского архитектора я натыкаюсь на акт о приемке 70-квартирного дома, в котором стоит поддельная подпись главного врача санэпидстанции; во всяком случае, М-ский категорически утверждает, что как член приемочной государственной комиссии этого акта никогда не подписывал, сколько его ни заставляли. Документ «убийственный». Вместе с архитектором, держа под мышкой всю толстую папку, куда был вшит акт, немедленно отправляюсь к председателю горисполкома. Так и так, говорю, полюбуйтесь и решайте, что будем делать. Председатель исполкома смотрит на документ, потом на часы и отвечает, что время уже позднее: давайте, мол, завтра утром соберем совещание и разберемся детально. Возражений с моей стороны нет. На моих глазах папка препровождается в сейф, и я ухожу со спокойной совестью.
Утром следующего дня все «заинтересованные» в сборе, они сидят в кабинете председателя исполкома и ждут меня. Начинается совещание. Председатель достает из сейфа папку, передает мне и предлагает высказаться. Я говорю о том, что, к сожалению, еще имеются факты прямого нарушения закона, даже преступления… и с этими словами листаю папку, дабы продемонстрировать поддельный акт. Слева направо листаю, справа налево — акта нет! Поворачиваюсь к председателю исполкома и спрашиваю: «Простите, а где акт?» — «Какой?» — спокойно говорит он, глядя на меня невозмутимым взором. «Да тот, — отвечаю, — который мы вчера с вами смотрели здесь же, в кабинете, в присутствии архитектора!» — «Когда смотрели? — спокойно говорит председатель и поворачивается к главному архитектору: — Разве мы что-нибудь вчера смотрели?» Архитектор недоуменно пожимает плечами: «Вы что-то путаете, товарищ корреспондент».
Участники совещания делают общее движение, как в театре при открытии занавеса. У меня темнеет в глазах и появляется единственное желание: тихо отойти в угол кабинета, зарядить автомат и оттуда — несколькими короткими очередями. Но я беру себя в руки. Стараюсь скрыть волнение, собираю в кейс бумаги, ранее выложенные на стол. Делаю это медленно, чтобы собраться с мыслями. В кабинете стоит торжествующее молчание, все смотрят на меня. Я встаю. Искусственно улыбаюсь. Потом слышу свой собственный голос: «Вы плохо знаете нынешних журналистов, дорогие товарищи. Нет, не такие мы простаки. Еще вчера вечером я снял фотокопию с документа, она у меня в чемодане. Но делать здесь мне больше нечего!» — и обнаруживаю себя уже в дверях кабинета. «Да что вы, что вы! — кричит председатель. — Мы пошутили! Товарищ Аграновский, вот он, акт, пожалуйста!» Документ у меня в руках. И совещание продолжается…
